«Господи, помоги и освободи меня! Не дай дьяволу обрести надо мной власть! Дабы он не ввёл меня в жуткие сомнения и не вырвал меня из лона церкви и спасительного ковчега!»Энок молился и взывал в глубочайшей нужде, но мысли тяготили его непрестанно.
Тогда в один прекрасный день он собрался и отправился к пастору.
Пастор Мейер был добрый человек. И он был учёным. И Господь направил его пастырем душ, потому к нему следовало обращаться, если что-то не так; и Мейер не прочь, если Энок придёт к нему; он любит помогать людям.
Пастор помог Эноку. Удивительный он человек. Возможно ли, чтобы учёность могла сделать так много?
Стоило пастору заговорить, как сомнения и тягости оставили Энока, словно исчезнув в никуда. Он не понимал теперь, как дьяволу удалось ввергнуть его во всё это. Пожалуй, пастор сказал верно: отдаляться от церкви опасно: «Тебе не следует отвергать прихожан и жизнь прихода, Энок, несмотря на то, что среди хлеба растёт много плевел»
Но более всего пастор увещевал Энока учиться терпению. Не молиться о терпении, ожидая, что всё свершится само собой; нет, терпению нужно учиться, ибо пастор полагал, что именно здесь кроется большая опасность для Энока.
Тебе было слишком хорошо, и теперь ты похож на избалованного ребёнка; и если ты не получаешь того, что хочешь, ты обижаешься и начинаешь сомневаться в милосердии Божьем. И всё, что против тебя, ты должен принимать с благодарностью как наказание Божье, посланное тебе в помощь, и оно для тебя полезней, чем все дни, проведённые в блаженстве на горе Преображения. Можешь быть уверен в том, что твои домочадцыне заблудшие души; это дело времени; и так угодно Господу, ради тебя самого, чтобы ты ждал и не торопился. Как Авраам ждал Исаака в течение многих лет, так и тебе нужно ждать немало; да, может быть, ты сам и не увидишь, как дети твои обратятся к Спасителю. Но ты должен молиться и терпеть, зная, что Его час придёт; и он придёт вовремя.
Пред взором Энока просветлело. Его глаза увлажнились, и он схватил пастора за руку:
Спасибо, отец; спасибо
После этого пастор говорил с ним о другом.
Продать всё своё добро и раздать деньги бедным? Да, если ты не можешь по-другому отрешиться от мира. Но можно сделать и другое: пользоваться дарами Божьими лишь на правах арендатора и употреблять их во славу Его и для пользы ближнего Веришь ли ты, что Господь просто-напросто хочет, чтобы человек управлял Его благими дарами здесь на земле? Само по себе богатство не опасно; вопрос в том, привязано ли К нему твоё сердце.
Да; это правда. Слава Богу. Теперь Энок может быть спокоен; ибо сам пастор говорил ему здесь от имени Господа.
Отрешиться от мира? Да, конечно, он мог отрешиться от мира, он уже отрешился довольно. Все эти «внутренние голоса» запросто могли принадлежать Лукавому, как сказал пастор.
Когда Энок собрался уходить, пастор поблагодарил его за работу в комиссии помощи беднякам, в деле Томаса-цыгана.
Теперь делу дан ход, сказал Мейер, и за это я тебе особенно благодарен; и не только я говорю тебе «спасибо», я передаю тебе благодарность от Эйлерта Сундта и всех прочих друзей этого несчастного пропащего бродячего народа; да, спасибо тебе от всего общества. И теперь я должен сказать, что хочешь ты или нет, я попытаюсь назначить тебя в школьную комиссию; там у нас большая и трудная работа, и я бы очень хотел привлечь к ней такого образованного и истинно верующего человека, как ты.
Энок возвращался домой успокоенный и окрепший, и душа его была полна новых, свежих мыслей. И он благодарил Бога от всей глубины сердца. «Спасибо, спасибо, милый Отче, за твой священный дар учительства!»
XVII
В следующее воскресенье произошло нечто необычное: Энок принарядился и собрался в церковь.
Анна не сразу поверила этому:
Неужели мы сегодня пойдём к причастию?
Он отвечал:
Разве следует нам отвергать доброго друга, когда он ждёт нас в гости?
И Энок добавил, что по этой части он превратно толковал волю Божью.
Анна почувствовала облегчение. В первый раз за все эти годы она услышала такие слова от Энока: «Я ошибался». Это что-то значило. Быть может, худшее уже позади?
Гуннар и Каролус так обрадовались, что были вне себя: теперь они весь день свободны! Но радость обернулась горестью. Они должны были ехать в церковь с Эноком.
Гуннар страшно скривился. Его лицо сделалось таким кислым и злобным, что жутко было смотреть. Отец его рассердился.
Смотри, надо же, как надулся! сказал Энок. Видали такого филина? Если кто захочет узнать, насколько отвратителен грех, стоит только взглянуть на Гуннара. И это всего лишь потому, что он должен отправиться в храм Божий! Энок вздохнул.
И тотчас же он добавил строгим голосом:
А теперь поторопись!
Гуннар хорошо знал этот голос. Он начал собираться. Но так нарочито медленно, как будто ему собирались «дёргать волосы из заду», как выражался отец.
А Серина оставалась дома; должен же кто-нибудь быть в усадьбе! Подумать только, всегда этой Серине только и везёт!
Дул холодно-серый и промозглый снежный ветер; Анна закуталась так, что сидела в повозке, похожая на большой чёрный комок шерсти, за которым прятался Гуннар. Он нарядился в голубую сермяжную рубаху, в шерстяную жилетку, расшитую красными нитками, с шейным платком, и чувствовал себя весьма привлекательным; в этот день Олина, дочь Пера, могла запросто его увидеть!
Однако не стоит тебе так легко одеваться! заметил Энок. Замёрзнешь ведь! Он сбегал в дом и вернулся с одной из своих огромных старых курток. На-ка, надень на себя это. Гуннар не шевелился. Ну? Что ещё за выкрутасы?
Уфф она такая ужасная.
Ужасная? Хм! Вы только послушайте его! Да этот парень, однако, переполнен мирским тщеславием!.. Так что? Или ты захотел порки?
Тебе следует одеться потеплее, заявила Анна. Гуннар почувствовал, что все его предали. Он выругался про себя, однако подчинился и уселся в повозку, недовольный и сердитый. «Чёртов отец Вечно я буду ходить как оборванец!»
Ну, с Богом, проговорил Энок, пошла, Брюнка! Он взмахнул поводьями, и кобыла покатилась, как мяч
С тех пор Энок так же уверовал в церковь, как и сам пастор.
Молчаливый и задумчивый, шествовал он к церкви; «мы должны беречь свои ноги, направляясь к храму Божьему». Если кто-то попадался ему по дороге и пытался завести разговор, с уст Энока изливались слова Писания; так что те, кто подходил к нему лишь ради любопытства, умолкали и ретировались.
Иногда ему встречались Никодимы, из тех, что почитали Господа, не разглагольствуя об этом и не решаясь совершенно отречься от суетного мира; таких Энок пытался вразумить и наставить на путь истинный. Но философов, кои дерзали уразуметь таинства Господни и доходили в этом до умопомрачения или до абсурдных мыслей, он неизменно гнал прочь.
Разве ты не понимаешь, что Бог един в трёх ликах? говорил Энок Тобиасу Тродалу. Молись Богу, дабы Он дал тебе веру; и когда ты научишься верить, ты научишься и понимать; ибо сказано: «Если будешь веровать, увидишь славу Божию».
Но когда Энок смотрел на те новшества, которые появлялись на хуторах, все эти побрякушки, безделушки и соблазны всех мастей, его обуревал праведный гнев, и он вещал о возмездии и гневе Господнем. Женщины расхаживали, щеголяя шёлковыми платками и заморскими платьями, парнив новомодных шляпах, с серебряными цепочками; а кругом строили большие шикарные дома и красили их в белый цвет, так что они сверкали повсюду; а ездили в повозках и в экипажах, будто местная знать. Один за другим обзаводились новыми плугами, следуя примеру Мёллера из Мюре; как будто смысл жизни заключался не в Божьем благословении, а во внешней красоте; да, нашлись и такие, кто завёл себе мясорубки и молотилки. Придёт день, когда они будут горько сожалеть о своём тщеславии; и тогда Господь покажет им, что Он не позволит над собой насмехаться.
Гуннар вынужден был сопровождать его тут и там; он ходил и ругался, потому что его отец не был таким, как все нормальные люди. Даже одежда его отличалась; это грубое одеяние из чёрной шерсти с резко выделявшимися коричневыми краями. Своей одеждой Гуннар также был недоволен. Теперь он видел, что его одевали ужасно; рукава были узкие, штаныслишком короткие; о ботинках и говорить нечего, ибо их смастерил сам отец. Всё, что он ни делает, выходит таким ужасным!
Когда Каролус ходил с ними, это было ещё ничего; однако Каролус частенько отлёживался дома. У него был талант прикидываться больным. Если же его уличалиего тотчас начинало рвать так, что текло через край. И когда Энок приходил и говорил, что Каролус «должен помолиться», тот выкручивался:
Да, я помолюсь, и вы должны помолиться за меня, отец; ибо Господь, видимо, хочет наказать меня.
Гуннару же никак не удавалось сделаться больным. А если даже он заболевалему всё равно приходилось вставать; так отвратительно было, когда являлся отец, торчал над ним, разглядывал его и допытывался, какое злодеяние он совершил:
Ибо Господь наказывает тебя не просто так, поверь, Гуннар!
Случилась и другая удивительная вещь: детям вновь предстояло пойти в школу.
Лживое толкование Писания больше не преподавалось. К тому же не стоило выделяться на фоне остальных. В этом тоже скрывалась толика тщеславия, говорил Энок. Новый учитель был серьёзным и разумным человеком, и детям не в радость было торчать дома.
Анна была так рада, как будто ей причиталось золото.
Гуннар тоже радовался. Но ещё больше он обрадовался, услышав, что отец был выбран в состав школьной комиссии. Значит, Гуннар меньше будет под его присмотром.
Пришла пора школьных занятий. Выяснилось, что Тёнес Туаланд был весьма способным учителем.
Он был очень молод и невысокого роста; долговязые нахалы из Стурбрекке и Хейаланда могли бы задать ему жару, если б захотели. Но всё шло настолько тихо и прекрасно, что просто загляденье. Вдобавок Тёнес не пользовался ни линейкой, ни розгами, и ничем другим, кроме своего голоса. Больше всего он придирался к Гуннару, который всегда становился просто неуправляемым, попадая в компанию сверстников.
Но Тёнес опробовал и другие нововведения в школе; одно из них очень не понравилось Анне.
Он разделил школу на «классы»; каждый класс должен успевать как по предметам, так и во всём прочем, и благодаря этому обучение сделалось гораздо более строгим. Если кто-то пропускал день занятий, его никто не подтягивалон обязан был успевать за своим классом. Те ученики, которые должны были часто сидеть дома, имели, таким образом, мало проку от занятий в школе, зато вдоволь получали нареканий, и «замечания» в ведомостях и в тех «дневниках», которые они должны были иметь с собой; и всё это могло им зачесться при конфирмации. Анна говорила об этом с учителем; но он лишь заявил, что таков «закон». Сказал, что вышло новое постановление по части школ, и все обязаны ему следовать; и согласно этому постановлению, дети должны были посещать школу. А на родителей могли ещё и штраф наложить, в случае если они оставляли детей дома, кроме как по болезни. Анна считала, что это невозможно. Разве нам не следует заботиться о своих детях именно сейчас?
Если б даже Анне нравилось каждый день отправлять их из дому в любую погоду, чтоб они целый день просиживали в школе с промокшими ногами и дрожащими от холода коленками, они бы тотчас сделались хилыми и болезненными. Особенно бедняжка Серина, она совсем слабенькая. Они не могут «на законном основании» пропускать занятия, пока не заболеют, но тогда может быть уже слишком поздно. Анне казалось, что школу прямо-таки подменили после всех этих постановлений.
Раньше школа была подспорьемтеперь она сделалась принуждением; на её стороне были ленсман и сила закона, и она сделала нас беспомощными в нашем собственном доме; стоит Анне осмелиться оставить Серину дома хоть на один день, как может заявиться сын хозяина Рамстада, сказать: «Будьте любезны!»и отобрать у неё детей! Анна чувствовала себя ущемлённой и оскорблённой, и она невзлюбила школу. Лишь изредка она приходила туда и слушала, чем они занимаются; иногда она заставала их за пением, ибо Тёнес был прирождённый мастак петь.
Сам по себе учитель был странным. Даже речь его звучала по-другому, чем у прежних учителей, и к тому же он мог петь «пириано». И тогда он пел тихо-тихо. Но стоило ему затянуть во весь голос, и этого маленького человечка было слышно за километр. Он пел с детьми почти каждый день, и учил их многому, новому и непривычному: каким-то шкалам и терцинам, когда голос лишь двигался вверх-вниз, так что смех разбирал. Но он учил детей многим из тех песен, которые назывались народными, таким, как «Улыбка вечернего солнца», «Бежит ручеек по лугу» и т. п. Энок пререкался с учителем из-за этих песен, потому что ему они не нравились. Но Тёнес ответил, что их теперь поют во всех школах, и образованные люди не видят в них ничего дурного.
Но обязательное посещение школыэто было не самое плохое; Анна услышала нечто похуже.
«Мы должны создать стационарную школу!»услышала она как-то раз вечером. Они заставят нас отправлять детей из дома. Посылать их к незнакомому человеку, который будет делать с ними всё, что хочет, в отдельном здании, куда не полагается входить простым людям. И там он вдолбит детям всё, что пожелает.
И Энок, который был в целом против всех этих нововведений, поддержал эту идею! Неужели человек так менялся, стоило ему поработать в школьной комиссии?
Тёнес так увлёкся этой стационарной школой, что был просто невыносим. И как он подлизывался к Эноку, аж тошно было. «Такой образованный человек»; «самый приятный из всей школьной комиссии» Энок не больно его слушал, но, пожалуй, не мог отказаться от этой идеи. Вся эта чепуха, которую нёс Тёнес, имела свои основания: старая система, когда занятия проходили у кого-либо на дому, была ненадёжной; часто в комнатах элементарно не хватало свежего воздуха Анна как-то спросила, каково с этим у Торкеля в Рамстаде. И Энок мямлил, как тряпка: «А Да»
Однако, заметила Анна, если когда-то было так устроено, что у нас до сих пор школа была на дому, то ведь есть Кто-то, кому это по душе, не так ли?
Новый учитель скорчил презрительную гримасу.
Согласно новому закону, отвечал Энок, повсюду будут устроены стационарные школы. Так что Он, пожалуй, увидел: нужно что-то изменить.
Опять этот новый закон! Кто имеет право сочинять такие законы?
Но если теперь найдётся учитель, настолько дурной, что вздумает обучать лживым теориям или выдумывать прочую ерунду
Учитель съёжился.
У нас есть пастор и надзиратель, которые будут следить за этим. Или же сами родители могут прийти на занятия и послушать, если что-то заподозрят.
О, так нам разрешают приходить на занятия? Я-то думала, мы для этого чересчур глупы!
И к тому же есть Тот, который превыше всего и кто следит за тем, чтобы Слово толковалось правдиво и ясно когда мы молимся Ему об этом. Обратимся же теперь к Нему и поблагодарим за всё хорошее, что было сегодня, Энок взял с полки сборники псалмов. Быть может, наш учитель будет так любезен помочь нам в качестве запевалы, раз уж он у нас в гостях?
Тёнес слегка покраснел и согласился.
XVIII
Время после полудня, занятия в школе закончились. Он всегда заканчивает так рано, этот Тёнес.
Он сидит во главе длинного стола и курит; перед ним лежит книга. Каролус Магнус тянется к нему со счётами, он хочет, чтоб тот ему помог, и таким образом он сможет подольститься к учителю.
На скамейке у стола восседает Томас-цыган. Он пришёл сюда, как он выразился, в должности и в назначении отца, дабы посмотреть за своим сыном.
Но на самом деле его больше интересует новый учитель. Томас слышал, что он умён и обучался в новой учительской школе; и Томас не успокоится, пока не проэкзаменует его. Бенг его подери, если этот молодой выскочка сумеет справиться с Томасом-цыганом!
Долгое время учитель сидел и не желал ничего слышать. Но Томас не унимался. Он раззадоривал и подначивал, и не напрасно. В конце концов, Тёнес отложил книгу в сторону.
И тут Томас обратился к одному из самых сложных «аспектов». Сам пастор Мейер ни разу не смог объяснить этого.
В Седьмой заповеди сказано: «Не кради». И Моисей записал это собственным пальцем на каменной скрижали на горе Синай, и Господь сам поставил свой знак и свою печать: пусть будет именно так, как написано Моисеем. Никакие точки зрения и ухищрения здесь не помогут: как сказано, так и должно быть.
Но теперь посмотри, сказал Томас-цыган, склонив голову, каким таким образом сии аспекты и свидетельства являют себя в ином порядке или понимании. Ибо существует так много понятий либо размышлений, кои мы не в состоянии уразуметь, когда применяем известным образом в наших исследованиях; но в то же время они становятся верными, когда мы исследуем нечто в других аспектах либо под другим углом зрения, которые мы не должны упускать для уразумения оных, Томас сплюнул табачную жвачку.