Испуганный и обеспокоенный, Энок вспомнил всю свою жизнь. Одно было хуже другого.
При всём своём отречении от мира он всё же любил его. Он видел себя в городе, куда он ездил за покупками, торговался с базарными бабами и привирал так, чтобы сэкономить половину скиллинга на фунте масла или бочонке муки. Всегда он хватал всё, что можно, хотя знал, что ему хватило бы меньшего; а они вечно препирались из-за мелочей, хотя частенько оказывались в проигрыше. А Энок, лжец, обманщик и вор, ходил и радовался, благодаря Бога, если ему удавалось кого-нибудь надуть; а увещевания Святого Духа он гнал от себя прочь. И как он раньше об этом не задумывался!
Или, когда он заседал в комиссии помощи беднякам и соглашался с тем, что тому-то и тому-то несчастному следует отказать в помощи «во избежание последствий», как выразился пастор разве не говорил Иисус, что нам следует помогать всем, кто просит нас об этом? Да, «кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» А мы спорим из-за каждого скиллинга; пускай народ голодает и мёрзнет, зато мы имеем возможность сэкономить. Что скажет тебе Иисус, когда придёт твой день? «Алкал я, и вы не дали мне есть; жаждал, и вы не напоили меня; идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его»
А в школьной комиссии, разве он не помогал пастору в том, что на самом деле ему было не по душе, дабы заслужить похвалу и репутацию образованного человека? Разве он не искал славы мирской больше, чем Божеской, сотворив себе кумира в лице пастора? Но «который надеется на человека и плоть делает своею опорою»
И как часто он стыдился на людях признать имя Иисуса, а ведь сказано: «Кто постыдится признать Меня в роде человеческом, того и Я постыжусь признать пред моим Отцом Небесным»
Энок выносил себе один приговор за другим, а дьявол хохотал в углу. «В больших делах ты вёл себя, как дитя мира сего; но в малых же, о которых, как ты знаешь, Бог не столь беспокоится, ты был горазд «жертвовать»! «Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя; они бремя для Меня; Мне тяжело нести их. Не носите больше даров тщетных; курение отвратительно для Меня; и когда вы простираете руки ваши, я закрываю от вас очи Мои: руки ваши полны крови!»
Энок бормотал что-то ещё, выбросил руку в сторону, как будто хотел вышвырнуть себя вон, и в то же время громко щёлкал пальцами. Потом вздрогнул; оглянулся, не слышит ли его кто собрался и вышел.
Никогда он не молился так, как теперькаждое утро и вечер. Анна иногда пугалась: он говорил такие слова о грехах своих и о самом себе, что было просто невыносимо. Молитвенник он отложил в сторону, как будто эта книга потеряла для него силу, и взывал к Богу своими словами; и он словно падал ниц пред Господом, и пресмыкался пред ним аки червь; речи его были полны и страхом, и надеждой; глаза расширялись и застывали, а чёлка свисала на лоб, мокрая и потная, так что казалось, будто Энок уже не в себе.
Но глядя на это, Господь не желал помогать ему. Молитвы не прекращались, иногда было лучше, иногда хуже; бывали дни, когда Энок ходил словно в бреду; Анна спрашивала себя, не было ли это то же самое, что случилось с ним той осенью, когда умер Наполеон.
У Энока завелась скверная привычка: шагая, он мог вдруг остановиться и забыться, и долго стоять как вкопанный на одном месте. Чаще всего это бывало по вечерам. Стоило Анне отправиться в хлев подоить коров, он стоял там молча, застывший, как камень; стоило ей спуститься в погреби она не сразу различала его, чёрной тенью торчавшего у стены; иногда она пугалась, так, что ей становилось дурно. Однажды она застала его в кухне; он стоял, вытянув руку, и щёлкал пальцами это было так невероятно противно; у Анны подкосились ноги, ей пришлось сесть. «О нет, Господи, Энок, что это ещё?»
Ммм! Энок вздрогнул. А что такого? Что?.. Хм, да нет, ничего.
Он успокоился и вышел; ушёл прочь своими торопливыми шагами; и Анна слышала, как он хрустнул ещё раз, когда проходил по коридору.
Однажды Энок был в кузне и ковал гвозди для подков. И дьявол опять подступил к нему со страшным искушением.
Для него было ясно, как день: Божья благодать для него потеряна. Слишком долго Энок пребывал на Фаворе, там он заснул, и тогда дьявол проник в сердце его и затаился там в обличии светлого ангела, и Энок заметил эту уловку, когда было уже слишком поздно. Теперь же он осознал это; но он опоздал. Приговор ему был вынесен в Послании к Евреям, 6: «Ибо невозможнооднажды просвещённых, и вкусивших дара небесного, и соделавшихся причастниками Духа Святого, и отпадших, опять обновлять покаянием». Это невозможно!
И дьявол сказал Эноку: «Ты можешь удавиться, Энок, всё едино; теперь ты можешь удавиться. Ха-ха! Удавись, Энок, всё едино!»хохотал дьявол.
Жуткий страх охватил Энока. Он бросился на колени перед наковальней и закричал: «Господи! Помоги! Не наказуй меня в гневе твоём, не карай меня в жестокости твоей! Будь ко мне милостив, ибо ноги мои подкашиваются! Помоги! Обратись, Господи, и спаси мою душу; ибо стрелы твои сидят во мне, и твоя десница занесена надо мной; нет в моём теле здорового места; и нет мне мира и покоя от грехов моих; грехи мои сыплются мне на голову; и они тяжелы, как тяжелейшее бремя! Сатана преследует меня, аки лев рыкающий, и жаждет поглотить меня. Помоги! Помоги! Поторопись и спаси мою душу! Дабы меня не похоронили заживо»
Дверь отворилась; Серина просунула голову в кузню: «Пришёл Ларс Нордбраут». Дверь тотчас закрылась, и Серина убежала прочь; она видела отца своего на коленях перед наковальней, бледного и страшного, с руками, вознесёнными к потолку
А Энок поднялся, посмотрел на небо, и глаза его увлажнились.
Господь услышал его молитву, и Он поможет ему. Он послал ему старого и верного собрата во Христенужного человека в нужный час «О Господи, Отец Небесный, проговорил Энок дрожащими губами, ты ещё не проклял меня!»
XXII
Наступила весна; норд-вест увёл свою тяжёлую десницу с побережья, и всё ожило вновь.
Расцветал вереск, зеленели болота. Цветы мать-и-мачехи сверкали на пригорках, словно зажжённые свечи. Фиалки раскрыли свои голубые глазкизастенчивые, умоляющие детские глазки. Почки набухали и распускались; птицы звали друг друга на любовные игрища. Однажды дети вернулись с поля такие радостные, что просто верещали: «Чибисы прилетели! Мама, чибисы прилетели!»
На смену норд-весту, тяжёлому и хмурому, утомительно-неодолимому, прилетел тёплый, лёгкий весенний ветерок, подрагивая и посвистывая со всех сторон. Он играл со всеми: с волнами и с цветами, с листьями и вереском, бородой пастора и девичьими локонами, надгробными венками и нарядом невесты, его игривое дыхание осушало самые непролазные болота. И всё, что могло расти, росло, и всё, что могло цвести, распускалось; а всё отжившее никло, раздувалось и распускало из себя кишевшие и множившиеся ростки и почки, погибая и давая им жизнь.
Энок выдерживал суровую борьбу. Стоило ему поверить, что Господь не закрыл перед ним дверь милосердия своего, он возрадовался от всего сердца.
Ларс Нордбраут и Гури-приживалка говорили Эноку, что лишь теперь он стал настоящим христианином; ибо душа его смягчилась. И как они полагали, ему следовало радоваться, даже гордиться тем, что Бог посчитал его достойным пройти испытание в огне великой борьбы.
И Энок соглашался с ними. Только бы его вера не пошатнулась. Но сам он знал лучше кого бы то ни было, что́ у него на сердце; и он порой мучился опасениями, хватит ли ему Божьей милости для того, чтобы успешно завершить борьбу.
Эти опасения Ларс называл «духовной бдительностью»; слава Богу, что Он не обделил нас ею. Да, пожалуй, это хорошо. Но мир? Плохо то, что Энок уже не мог обрести мира и покоя.
Удивительное беспокойство овладело им; он хватался то за одно, то за другое; постоянно ища чего-то нового, отбрасывая одну мысль за другой. Он уже не ощущал столь ясно Божью волю и предназначение, уповая лишь на слово Писания. Но слов было множество, а его духовный кругозор мал; что бы он ни предпринимална всё находились свои слова, и чаще всего он чувствовал, как блуждает, подобно слепому.
Энок пытался уразуметь евангельскую свободу, о которой говорил Ларс, не придавая большого значения повседневным мелочам. Анне он позволил делать всё так, как она считала нужным; в этом мире, как ни крути, всё образуется. Но ему казалось, что раньше он чувствовал себя увереннее, ощущая присутствие Святого Духа в сердце и следуя ему.
Крепость, возведённая им против дьявольских соблазновслова о том, что не следует горевать, рухнула. «Не беспокойтесь о дне грядущем»разве это не означает «не думайте о завтрашнем дне»? Нам следует думать о будущем, полагал Ларс, нам лишь не следует о нём «беспокоиться». Это было безусловно верно. И это немало облегчило муки совести; Энок сам видел, что невозможно жить, ни о чём не задумываясь. Но всё-таки уверенность Энока пошатнулась, и вера его ослабла; отличить «предусмотрительность» от «беспокойства» он не всегда был в состоянии; часто он находил, что земные заботы отягощают его. И думал, вдруг явится Жених и застанет его спящим
Неуверенным, неуверенным был Энок; неуверенными одиноким. Что будет, если дьявол приступит к нему; у него нет твёрдой опоры. То, что Ларс навещал его, было утешением, и Энок больше не отказывал ему в том, чтобы усадьба Хове служила местом для проповедей. Но даже лучшее, чем способен помочь человек, разве поможет оно, если вдруг что случится?
Но значит, так и должно быть. Энок не смел ожидать большей милости, нежели другие дети Божьи. Да, это опасно, утверждал пастор, лелеять в себе это сладкое ощущение мира и покоя, отвергая Святой Дух. Посмотрите на этого Сёрена Сому, который в последнее время нашёл себе стольких приверженцев в Осе; разве и он не твердил об отвержении Святого Духа? И всё же он был лжепророком самого последнего сорта. Отрицал крещение детей, отвергал христианские благодеяния, пророча время Судного дня тому или другому против Священного Писания; а вдобавок к тому провозглашал «духовный брак», в котором зачастую не было ничего духовного. Зато он обрёл «мир» и «свидетельство Святого Духа»! Нет, нам надлежит придерживаться Писания и искать Святой Дух в церкви.
И потом нам следует довериться Господу. Крепко держать длань Спасителя, как бы сумрачно не было вокруг нас и внутри нас. Пожалуй, это и хотел Господь показать Эноку в тот вечер, явив ему неоспоримое свидетельство милости своей. Надеяться на Бога и не предаваться мрачным размышлениям. Сделаться простым и верить, как дитя, в милость Господа, и не слушать дьявола. Лишь смеяться над искусителем, указуя ему на дверь. «Приступи ко мне лукавыйпокажу ему, как щит, Твои раны, Твою кровь, и тотчас от меня бежит»
Было и ещё нечто важное, над чем следовало поработать. Богу не были угодны мыслители и больные; Он желал иметь здоровых, жизнерадостных работников. Их труд должен приносить пользу, ибо вера проявляется в деяниях. Вера обретает жизнь в деятельной любви; нам надлежит быть добрыми прихожанами, порядочными горожанами и вдохновенными работниками. Здоровым трудом одолеть дьявола легче, чем молитвой, как утверждал Лютер, а праздность во всех её видах была главным искушением лукавого.
И Энок трудился.
Пастор, который был так любезен в своей истинной любви к ближнему, хотя Энок был его противником в вопросе о новой школьной хрестоматии, уговорил Энока проводить миссионерские собрания в близлежащих усадьбах; они проходили каждое воскресенье после обеда, и Энок читал там «Миссионерскую газету», собирая скиллинги во имя священного дела. В мирских делах ему тоже хватало работыего избрали членом сельской управы и уполномоченным в разных делах.
Не меньше приходилось ему трудиться, исполняя своё земное предназначение. Он принялся распахивать новый участок земли, когда-то им заброшенный наперекор воле Божьей. При участии пастора и ленсмана Осе Энок начал издавать земледельческую газету; и тогда Энок увидел, что он во многих отношениях вёл своё хозяйство так, что Господь не мог не благословить его труд. И Энок приобрёл новомодные плуги и бороны, стал покупать костяную муку и многое из того, что раньше считал проклятым; ибо нам следует пользоваться тем, что дарует нам Господь.
Лето выдалось добрым, с хорошими дождями и тёплой, солнечной погодой.
Быть может, Господь желал утешить Энока после столь сурового двухлетнего наказания. «Теперь, когда ты веруешь в меня, не видя меня, я хочу показать тебе, что я рядом с тобой»
Хорошая погода держалась долго. Так приятно было просто выйти из дома и смотреть на луга и поля.
Прекрасная, мягкая, как хлопок, пушица белела над болотами, смешиваясь с ясной, лёгкой голубизной цветущего трилистника, отливавшего мириадами бело-красных пятнышек; да, и даже речки зеленели лилиями и длинным камышом; жёлтые и белые цветы кувшинок плавали посреди широких листьев, всё цвело и зеленело; земля была как щедрое материнское лоно, переполненное всетворящей силой.
В это время было так приятно, покинув душную комнату, полную мух, выйти из дома; даже по воскресеньям, бывало, Энок откладывал книги и выходил, дабы «восславить Бога на природе». Повсюду трещали куропатки, цокали каменки, стрекотали трясогузки, и пташки всех племён пищали и распевали; мир как будто превратился в Божий храм, наполненный пением; всё щебетало и воспевало славу Божью. И Энок пытался увидеть Господа во всём. «Удивительны деяния твои, Господи, и ты сделал их зримыми».
Энок любил этот клочок земли, ибо он получил его от Господа. «Это не моё, это не моё, бормотал он сам себе, это Отца небесного». А если Бог потребует, чтобы он продал всё своё и Молча и торопливо Энок отогнал эту мысль.
Наступил вечер, спустившись нежным багрянцем на пригорки и впадины. Из-за моря сияло солнце, освещая равнину и отражаясь во всём, и словно россыпи алмазов засверкали над пустошью. Но когда солнце зашло, блеск угас. И на землю сошёл мир, такой глубокий, что всё казалось околдованным. Энок слышал журчание ручейков, он слышал биение своего сердца. Поднимался белый туман, призрачными озерками расползаясь над болотами. Одинокий негромкий крик чибиса то там, то здесь. Писк болотной птицы где-то далеко. Блеяние ягнят на лугу, похожее на тихий детский плач. Низко над землёй летящие, как стрелы, утки.
Мир, мир. Бесконечный мир и покой. И только в сердце Энока беспокойство.
Иногда он ощущал себя чужим, отверженным и отброшенным скитальцем на блаженной земле, лишённым покоя, словно Каин. О чём бы он ни думал и куда бы он ни направлялсянегде преклонить голову, нечему порадоваться. Он был чужим в своём собственном доме. Никто не провожал его, когда он уходил, и никто не ждал его, когда он возвращался. Все только шарахались от него, как будто боялись. Ни от кого из своих детей Энок не слышал доброго слова, и не услышит, даже если упадёт перед ними на колени и будет умолять об этом. Даже если он говорил с ними по-доброму, о мирских вещах, о всякой чепухе и вздоре, который, как ему казалось, был им по душе, выходило то же самое. Как будто они его стеснялись, стыдились; каждое несчастное «да» и «нет» ему приходилось из них вытягивать; они не понимали того, что Энок искал их, тянулся к ним. И он лишь жил согласно Писанию: «Кто не отрекается от отца и матери и жены и детей и от собственной жизни»
И Анна, бедняжка. Энок, пожалуй, и с ней не находил общего языка. Он размышлял: возможно, было бы лучше, если б он женился на той, что когда-то была его идолом? Уф, какая чушь! О вездесущий дьявол!..
Было воскресенье, пора сенокоса. Энок вернулся из церкви, им овладело желание побыть дома, отдохнуть и поболтать с домашними, как в старые добрые времена, но все они сидели холодные и кислые. Дети злыми глазами поглядывали на отца и думали, когда же он уберётся восвояси. Ужасное чувство охватило Энока: он только мешал всем в доме. Он посмотрел вокруг умоляющим взглядом; но всё было холодно и замкнуто; никому он был не нужен. Энок резко изменился в лице. Он поднялся, натянул зюйдвестку и вышел. Едва он закрыл за собой дверь, как дети захохотали.
О да, да.
Он вышел из дома. Ходил и ходил туда-сюда. Взад-вперёд, большими кругами. Ничего не видя вокруг себя; ему было так нехорошо и тяжко.
Сегодня Гуннар едва побыл дома по возвращении из церкви. Вот она, благодарность. Каким бы добрым Энок ни старался быть, ничего не помогало. Даже если б он ополчился против Господа ради них. Они ненавидели его. Он только мешал им.
По небу плыли стаи облаков, их тени проплывали над равнинами, как странствующие, блуждающие островки ночного мрака; как тёмные, недобрые мысли. Прошло несколько часов; Энок бродил средь полей и болот и не замечал ничего вокруг себя. Наконец он остановился на берегу Хейаландского озера. Он вздрогнул; что за ужасная мысль влекла его туда, вниз? Задыхаясь, он поспешил прочь оттуда. Вечерело. Но у Энока не было никакого желания возвращаться домой.