Но вышло всё по-другому. Я не ожидал того, как резко изменится моя жизнь, когда я увижу, а позже проникнуться теплом к семье друга. Давид стал мне сыном. Сонька тоже неожиданно стала для меня той женщиной, которую не хотелось выпускать из кровати день и ночь. Я долго охотился за её аппетитной задницей, прикрываясь встречами с пацаном. Только в этом она никогда не смела мне отказывать. Бывшего она давно не любила, но уважала за героизм. Мне даже казалось, что я совершенно не в её вкусе. Это позже узнал, что она старалась не окунаться с головой в отношения, которые причиняют боль. Она боялась остаться одна. В очередной раз с разбитым сердцем.
Долго я метался. Но однажды болезнь Давида предрешила нашу дальнейшую жизнь. Соню пришлось едва ли не силой загребать к себе домой, когда с воспалением слег мелкий Давид. Она и сама была на грани от переутомления. Она очень и очень заботливая мать. Мне это в ней безумно нравилось. Забрал их к себе домой, так и прижилась Сонька у меня. Больше не пыталась строить из семя даму кремень. Любил эту стерву до одури, любил каждую клеточку этой женщины. А четыре года назад сдыхал на кладбище, когда она сгорела за полгода, оставив на моём попечении пятнадцатилетнего подростка. Полгода я был не в себе. Родители поддержали, пацан тянулся. И я смог выплыть на поверхность, вдохнуть полной грудью и двигаться дальше.
Давид в коме, сейчас же в больницу. С этой сукой сам знаешь, что делать. Никогда больше чтобы ее не видел, пусть живёт
9
А потом была очередная пытка. Которую я провалил с треском. Я рыдал в светлой палате больницы, стоя на коленях у кровати, держа похолодевшую руку сына своими не менее холодными руками. Я едва успел ворваться в стены медицинского учреждения, едва успел увидеть его последние попытки держаться на плаву, а потом монотонный звук аппарата оповестил о том, что Давида не стало. Его не стало!
Смутно помню те полчаса после. Именно: после. Потому что тогда меня словно не существовало в мире живых. Я хотел, чтобы меня никто не трогал. Чтобы ко мне никто не прикасался. Мне просто ничего не нужно было.
Меня приводили в чувство долго и настойчиво. Я несколько раз срывался с кушетки, резко садился, словно проснувшись от жуткого сна, и спрашивал о сыне. Думал, что всё случившееся просто какой-то банальный, дикий, но слишком реалистичный сон. Нет, не сон. Это грёбанная реальность, которая затянула меня в чёрные сети отчаяния и мрака. Когда видел в глазах медсестры сожалениевновь проваливался в темноту, из которой не хотел выбираться. Там было легче. Даже не так: там ничего не было. Вообще.
Похороны были не менее трагичными. И заниматься их подготовкой я тоже не мог. Всё сделали мои проверенные люди. Я же просто сидел в кресле и сжимал пустой стакан из-под водки. Тошно, безумно больно. Ничего не помогало. Ко мне боялись лишний раз подойти и что-то уточнить. Лишь верный Евгений брал на себя огонь и действовал. Парень толковый, и он меня крепко в тот сложный момент поддержал.
Я едва держался. Евгений не отходил ни на шаг. И я понимал, что парню досталось больше всех. Но за это ему и плачу в полтора раза больше. Хотя его помощь порою была просто бесценна. Только вот деньгиединственное, что было у меня и то, чем я мог отблагодарить человека за дискомфорт, который я причинял в невменяемом состоянии.
А потом потянулись монотонные серы дни, состоящие из работы, алкоголя и частых поездок на кладбище. Ничего не помогало. Ничего не спасало, от слова совсем. Сколько бы это продолжалосья не знаю. Мозг совершенно не работал, не слушался. Я был мыслями в прошлом. Я жил воспоминаниями. В тех пьяных бреднях я видел их, свою семью, говорил с ними. Я рыдал и умолял их забрать к себе. Мои молитвы не были услышаны.
Городская квартира стала для меня чем-то запретным. Я не мог туда заставить съездить. Там была атмосфера, которая напоминала о них. И если со смертью Сони я со временем смирился, продолжал жить в нашей квартире, то теперь словно стена. И эту стену ничто сдвинуть или разрушить не ожжет. Блок в голове. Там всё пропахло ими. Там слишком много воспоминаний. И эти воспоминания убивали медленно, но уверенно что-то в моей душе.
Сейчас же я временно ютился в своей спальне, живя у родителей. Мама с отцом первое время пытались на меня влиять, не помогло. Смирились, не трогали. Отец сдал, мама каждый раз хваталась за тонометр и мерила давление. А я если не пил, то просто валялся в темной комнате и пытался спать. Как жить дальше? Бизнес? Он у меня отлично налажен. И эта стезя меня уже так не вдохновляла. Женщины? Увы, но мысли не о них. Какая-то прострация. Тяжёлый камень на груди и безысходность.
Продать квартиру, в которой столько воспоминаний о них, не смог. Спустя некоторое время смог себя заставить туда наведаться. Заезжал, ходил вокруг да около дома, тоскливо смотрел на окна. Уезжал. Приезжал. Смотрел на окну и уезжал. А в один день смог войти. Ходил огромными просторными светлыми комнатами и сжимал кулаки. Я даже вещи сына не разобрал. Их мне заботливо собрала в коробок медсестра, передала Евгению.
И теперь я видел любимые гаджеты парня, портмоне, какие-то пацанские брелки и полуразбитый мобильник. Пнул ногой коробку и вылетел из комнаты. Меня всё бесило. Гнев не испарился из моего нутра. Мне хотелось выть раненым зверем. На всех, на каждого.
Поездка в супермаркет. Алкоголь. Много алкоголя. А потом путь на кладбище с бутылкой коньяка. Из разу в раз так, этому нет конца. Это меня убивало.
Алина
Ты готова?
Да, кричу из комнаты, минуту, хватаю шарф и выхожу в коридор, где уже стоит и ждёт меня Рома.
Ух ты, улыбается он, и я довольно улыбаюсь в ответ, понимая, что ему нравится. Не зря провела столько времени у зеркала.
Худшие сутки в моей жизни однозначно научили меня одному: теперь я безоговорочно видела похоть в мужских глазах, смотрящих на меня. Я могла различить её и физически почувствовать. До этого я, как и все наивные девочки, не сильно загружала свою голову, допридумывая романтический бред за мужчин. Теперь всё было чётко, и мужчин я боялась.
В глазах Ромы не было похоти. Он был трогательно влюблён в меня, и меня это тоже пугало. Я помню, как его из-за меня избили. Помню, чем мне угрожали, и старалась держаться подальше от него, но он был на удивление настойчив и слишком мужественен для своих лет. Просто не знает, с чем имеет дело. И не стоит ему знать этой грязи.
Раньше я думала, что я смелый человек, но тогда я поняла, что трусиха. И мне не было стыдно. Никто в своей жизни не должен сталкиваться с такими выборами и попадать в такие ситуации, как угораздило меня.
Нужно заехать в одно место, мама напомнила, что я забыл кое о чём важном и неприятном.
Нужно было заехать на кладбище и отвезти цветы бабушке, по которой сегодня сорок дней. Я селгка приподняла брови, но тут же дала себе мысленного пинка. Такое себе, конечно, мероприятие перед первым свиданием, но как можно отказать.
Рома ни в чём мне не отказывал, а за прошедший месяц негатива и грязи хватало. Я не хотела даже вспоминать и окунаться в это. Универ превратился в поле боя после того, как в больнице умер Давид. Естественно, сплетни мигом полетели по всем потокам. И я стала изгоем и обьектом для травли. Потому что я, конечно же, оказывается, делала минет парню, который убил бабушку, разбился сам, а мне хоть бы что. Мне приписывали такие детали, что волосы шевелились в голове. Хуже стало, когда прилетел из командировки отец и всё это следователь и деканат озвучил ему прямо в лицо. И озвучил, кто активно топил за эту версию.
Я откручу этому Камаеву его тупую голову!
У него умер сын, пап. Судьба его уже наказала. Лучше поблагодари вселенную, что твоя дочь шагает рядом с тобой, и не копи гнев там, где он не нужен.
Ты невинная жертва, а из тебя пытаются сделать непойми что!
Но ты же знаешь, что это не правда. Я знаю. А всем в округе не докажешь, даже если бы камера в автомобиле была, люди всё равно думали что им удобно. Папа, я в порядке. Пожалуйста, давай просто не будем, я хочу навсегда об этом забыть.
Он не спорил и согласился. Мы оба хотели об этом забыть.
Папа уехал в очередной рейс, на этот раз на два месяца, а прежде выбил в деканате для меня дистанционное обучение на время, пока кривотолки не утихнут, и я была ему благодарна за это. Это был последний раз, когда я вспоминала Камаева. Я заблокировала и запечатала любые воспоминания о тех сутках в непонятном доме.
Первое время мне снились кошмары и эротические сны, но курс успокоительного восстановил мой сон. Дистанционкадушевное равновесие.
А Рома взялся залечивать дырень в душе, которая образовалась после слишком внезапного введения во взрослую жизнь. Его милые ухаживания и порой неуместная романтика будили то, что казалось навсегда умерло в моей голове.
Мы вошли на территорию кладбища. Я поежилась. Со времен смерти мамы не люблю кладбища. Каждый раз, когда заходишь в такое место, появляется ощущение, что оставляешь здесь частичку души.
Ты в порядке?
Не совсем. Но давай сделаем это.
Пока Рома переступил через ограду и понёс цветы к могилке, я тактично отвернулась. Взгляд зацепился за знакомую фигуру. Я качнула головой, словно увидела привидение.
Может это и было приведение? Он стоял далеко, но недостаточно далеко, чтобы можно было надеяться, что я его с кем-то спутала, и пил что-то из горла. Его впечатляющую фигуру в принципе трудно спутать с кем-то в толпе.
Я резко отвернулась, чтобы не пялиться и не пересечься с ним взглядом. Вспомнила последнее напутствие Евгения, который чётко дал указ не попадаться боссу на глаза. Никогда и ни за что, ни при каких обстоятельствах, для моего же блага. Евгений выражал свои мысли четко и бескомпромисно. И меня охватила удушающая паника, прям как будто эта огромная рука снова сомкнулась на моем горле.
Рома, прости, но мне нужно немедленно убраться отсюда.
Он непонимающе оглядывается, но, видя мой вид, тут же встаёт на ноги, берёт меня за руку и ведёт к выходу.
Ты что здесь делаешь?из ниоткуда вынырнул Евгений и попытался заслонить меня своей широкой фигурой, вам лучше уйти по добру, по здорову. Он уже месяц здесь ошивается.
Сегодня сорок дней по Роминой бабушке. Мы не знали. Мы вообще собирались в кино, отвечаю растерянно.
Оглядываюсь на Рому и вижу, как на лице парня играют желваки. Прилетело ему тогда от Евгения, и сейчас ему вряд ли приятно видеть своего обидчика.
Мы сейчас же свалим отсюда, начинаю, но поздно. Все внутри холодеет и умирает, когда я слышу ЕГО голос.
Никто и никуда не свалит, хрипит голос Камаева. Пришла посмотреть на дело твоих рук? Пошли, покажу.
10
Алина
Камаев вырывает меня из рук Ромы и тянет к двум могилам: одна с огромным гранитным памятником, на котором в полный рост молодая женщина, а рядомсвежая, которой нет и тридцати дней.
Его нет уже тридцать дней. Тридцать. А ты есть!
Отпусти её, кричит нам вслед Рома, но Евгений быстро затыкает ему рот, чтоб он не нарвался на неприятности.
Пацан, не лезь и не усугубляй.
Я цепенею от его прикосновения. Стою, молчу, глядя на обе могилы. Мозг начинает подкидывать странные мысли о схожести с погибшим парнем. Наши мамы умерли примерно в одном возрасте, только моя была старше его матери и родила меня позже. Нас воспитывали отцы. Только мой отец прекрасный человек, а его отец хочет меня. То трахнуть, то убить. И я не знаю, что с этим делать и куда от этого скрыться. Мысли, не надо в эту дверь, нужно переключиться. Бросаю взгляд на женщину на фотографии и подавляю вздох. Я молчу, думая, как давно не была на кладбище у своей мамы, и никак не реагируя на стоящего рядом Камаева.
Почему ты осталась жива? встряхивает меня, сильно сжав плечи, взревев словно раненый тигр.
Ну, прости, снова наступаю на те же грабли, что раньше, и от страха огрызаюсь.
Что он ожидает услышать в ответ на свой тупой вопрос?
Ненавижу тебя, Рудковская. Зачем ты здесь? ещё один жесткий толчок, я едва не падаю к его ногам, за спиной что-то взревел Ромка, а я едва удержалась, повиснув на руке неадекватного и пьяного вдрызг Камаева.
Ты мне скажи, кряхчу, поднимаясь на ноги, ты меня здесь задерживаешь.
Если ты ещё раз хоть пальцем её тронешь, слышу отчаянный голос Ромы и испуганно оборачиваюсь.
Да заткнись, дурак, Евгений раздосадовано влупил ему в живот, сбив дыхание, чтобыпарень потерял дар речи и не цеплял больше пьяного Камаева.
Пошла вон, оттолкнул от себя как назойливую осу и рухнул на колени, сжав ладонями голову.
Алина, у тебя тридцать секунд, гаркнул Евгений, тут же делая шаг ко мне и оттягивая от своего хозяина.
Мне не нужно было повторять дважды, я подбежала, помогла Роме встать. И мы почти бегом покинули кладбище.
Всю дорогу домой я молчала, как воды в рот набрав, а Рома задавал слишком много неудобных вопросов. Что произошло, почему он говорил, что говорил, что он себе позволяет.
Но больше всего его интересовало, когда мы с Камаевым успели перейти на Ты.
У нас билеты в кино.
Аля, какое блин кино? Как ты можешь думать об этом вообще сейчас?
Очень просто, Ром. Кино это два часа тишины без разговоров. И мне нужны эти два часа. Мне нужны эти два часа, иначе у меня просто крыша поедет.
Весь фильм сидела насупившись, ушла в себя и пожалела, что перестала принимать успокоительные. Нужно пропить ещё курс. Штырит и колотит мелкой дрожью всю уже второй час. Не думала, что начну пить успокоительные в двадцать, но судьба жестока ко мне.
Домой идём так же молча, Рома видит, что я слабо вменяема, и до самого подъезда не трогает особо. Уже там ловит своей рукой мою руку.
Не надо, тут же пытаюсь ее забрать, но Рома вдруг становится настойчивым и будит в себе мужлана.
Надо. Я люблю тебя, я давно должен был сказать.
Не надо, повторяю, как заведённая. От меня неприятности одни.
Они меня не пугают, отвечает, наклоняясь ко мне, чтобы поцеловать.
Не успеваю даже и отступить назад, чтобы прервать поцелуй, как наш поцелуй прерывают.
Браво, Ромео готов быть героем для своей Джульетты.
За нашими спинами слышим хриплый голос Камаева, ему вторят хлопки, которые луной разносятся над вечерним двором.
Медленно закрываю глаза, делаю глубокий вдох, выдох, чтоб не лишиться сознания и собрать себя воедино.
Рома, тебе пора, стальным голосом говорю я, немедленно отталкивая от себя парня.
Что это значит? недоуменно смотрит на меня, затем поворачивается к Камаеву, что вам нужно от неё? Вашего сына не вернёшь, оставьте девчонку в покое! Она не заслужила такого отношения.
Рома, замолчи и уходи, умоляю парня, хватаю за руку и тяну на себя.
Зверю ничего не докажешь. Где Камаев, а где доводы рассудка. Он хочет уничтожить меня, а за то время, что я успела его узнать, мне кажется, этот человек всегда добивается чего хочет.
Что за глупая, ненужная смелость, где не надо. Ему бы бежать отсюда.
У Ромео голос прорезался? так же хрипло с иронией интересуется Камаев, кутаясь в пальто, а смотрит холодно, что мороз по коже.
Вы же взрослый мужчина, не стыдно травить малолетку?
Рома, не надо, твержу как заведённая, но парень вырывает у меня руку и делает шаг навстречу Камаеву. Я зажимаю ладошкой рот, чтобы сдержать вой отчаянья, и лихорадочно соображаю, что делать.
Думаете, мало травли ей в универе было?
Я эту малолетку трахал так, как ты не умеешь и вряд ли сможешь. Ты думаешь, почему до сих пор руки и ноги целы, он дико смеется, сжав Ромке запястье, когда парень пытался занести кулак, правильно, потому что она правильно давала.
Рома замолкает, поражённый, оглядывается на меня, а я понимаю, что от лица полностью отхлынула кровь. Стою и невидящим взглядом смотрю в лицо своего мучителя, который легко, парой небрежно брошенных фраз, разрушает мою жизнь.
На некоторое время повисает пауза, а потом Рома снова обращается, на этот раз ко мне:
Он принуждал тебя к сексу, угрожая сломать мне ноги?
Я не буду говорить об этом. Иди домой, голос звучит отрешенно и грубо, словно чужой, а ты сгинь в преисподней, я даже не смотрю на Камаева. Как же я его ненавижу! Смотрю куда-то поверх его головы презрительным взглядом и оглядываюсь на подъезд.
Я хочу убежать и спрятаться, как маленькая девочка. Совсем я не храбрая. Трусиха несчастная. Нет у меня сил на отпор зверю. Есть только физическая потребность бежать.
У меня это не получается, спрятаться. Камаев неожиданно заносит кулак и бьет Ромку в живот, парень взвыл и погнулся пополам.
Как часто ты её трахал за это время? Говори правду, если не хочешь, чтобы здесь было ещё кому-то больно, кроме тебя, Камаев схватил Рому за волосы, заставляя смотреть себе в глаза.