Я снова закрыла глаза. По крайней мере, они не заставляли меня лицезреть те отталкивающие картины, что разворачивались передо мной. Я не могла рассчитывать на сострадание и поэтому решила со всем возможным безразличием вытерпеть любое унижение, которому они решили меня подвергнуть. То была подлинная атака. «Им что-то нужно,постоянно думала я,им что-то нужно».
Я утешалась мыслью, что до утра они меня освободят. Я чувствовала, как кошачий язык медленно лизал меня, просовывался между нежными складками, раскрывал их одну за другой, а затем зарывался кончиком в канавку посредине и двигался вверх-вниз,несомненно, направляемый рукой Кеннета,обрабатывая миллиметр за миллиметром.
Жжение мало-помалу прошло, и я почувствовала странное покалывание в пояснице и позвоночникетакого я никогда раньше не испытывала. Это ощущение постепенно растеклось вовне и повсюду, достигло чресл и живота и как бы сосредоточилось на самом кончике кошачьего языка. Я попробовала открыть глаза, но не смогла. Моя щелка увлажнилась, но я понятия не имела, как это случилось. Кошка стала лизать еще энергичней, не останавливаясь ни на секунду: она все водила и тыкала исследующим шершавым язычком. Невыносимое ощущение усиливалось, и, наконец, я почувствовала, что не отодвигаюсь от Незабудки, а наоборот, тянусь к ней. Теперь мне хотелось, чтобы кошка продолжала лизать, и я сама старалась раздвинуться еще больше, дабы ощутить касания язычка еще острее. Затем, вся мокрая и вспотевшая, я стала судорожно глотать воздух и застонала в бреду растущего возбуждения. Чувство было настолько приятным и в то же время таким нестерпимым, что меня больше не волновал противный способ его достижениятакой грязный и омерзительный. Я услышала смех Кеннета, но мне было все равно. Казалось, будто я вот-вот потеряю сознание, но это меня не тревожило. Затем я пришла в чувство и с невероятной быстротой вновь превратилась в их жертву.
Мне сказали, что я опять была молодчиной, что я делаю большие успехи в литературе и если даже из меня не получится бляди, я наверняка смогу стать романисткой. Еще мне сказали, что теперь я могу лечь спать, но с одним условием: до завтрашнего вечера я должна обновить свой дневник. Но разве он уже не обновлен?
Перечитай все свои записи, Виктория. Возможно, тебе захочется что-то добавить. Возможно, нет. В любом случае, ты вправе потешить свою гордыню, ведь ты этого заслуживаешь.
Они отпустили меня не из доброты, а потому, что я была в полном изнеможении, и они, наверняка, боялись, что если я как следует не отдохну, это будет заметно.
Воскресенье, 8 июля 1866 года
Полдень давно миновал, и мне наконец удалось убежать в свою комнату, чтобы вернуться к дневнику. Я должна обновить его до вечера, когда Кеннет потребует его для проверки. В противном случае кузен пригрозил выставить меня «блудливой шлюшкой», которой, по его словам, я стала со вчерашней ночи.
У тебя нет никакого оправдания, ты даже не вправе сослаться на свою невинность, поэтому советую тебе поразмыслить над собственным позором и сделать соответствующие выводы. После этого самокопания тебе лучше всего описать на бумаге угрызения совести если, конечно, они у тебя имеются.
Изверг! Он даже сомневается в моей способности чувствовать! Он сказал, что «полностью доверяет мне» и поэтому дневник вовсе не обязательно должен храниться у него.
Ради твоей же безопасности советую тебе прятать его на шкафу или, черт возьми, где тебе заблагорассудится. Но это лежит на твоей ответственности, Виктория. Теперь тысамостоятельный человек. Взрослая девочка. Шикарно, правда?
На шкафу Там он пролежит в целости и сохранности, как минимум, до весенней уборки в следующем году. Только бы его не нашли по моему недосмотру Ах, как бы мне хотелось, чтобы сгорел весь дом, и не осталось никаких следов (только если никто из близких не пострадает, разумеется). Однако нужно спешить. Мне могут помешать в любую минуту. Возможно, этот дневникБожья кара, и Господь заставляет меня, при зловредном посредничестве двух этих демонов, осознать всю меру моей порочной блудливости.
Как только я очнулась от животного наслаждения, Кеннет с сестрой стали непрестанно меня изводить. Подчеркивая, что отдаться на волю животного в период течкинесомненно, самый омерзительный грех, они задули лампу, развязали меня и толкнули на кровать. Там они играли со мной в потемках, точно с куклой. Я чувствовала на себе их языки и руки, пока они ласкали моими руками все части своих тел, которые хотели возбудить. Комната была погружена в кромешный мрак: тяжелые шторы на окнах задернули. Я потеряла счет ощупывающим пальцам и уже не могла понять, чьи губы то жестоко, то нежно щекотали мне кожу. Закрыв ослепшие глаза, я отдалась их рукам и ртам, ожидая той минуты, когда волна острого наслаждения сметет последние остатки моего истерзанного сознания. Забыв на миг о цене, которую придется заплатить, когда приду в чувство, и о сопутствующем страшном раскаянии, я откинулась на спину и примирилась с неизбежным.
Ах, о чем только мне приходится писать в такой день!
Ведь сегоднявоскресенье. Я поехала с мамой в церковь, опасаясь, что стоит мне войти в освященное жилище ГОСПОДА, Он покарает меня смертью: ведь я посмела явиться к Нему, покрытая такими несмываемыми грехами, при одной мысли о которых у меня кружилась голова и закипала в жилах кровь.
Мистер Гарет читал очень красивую проповедь. Она ранила меня, точно стрела, в самое сердце. Слова были из 1-й главы Евангелия от Матфея, стих 21й:
«Родит же Сына,
и наречешь Ему имя: Иисус;
ибо Он спасет людей Своих от грехов их».
Я слушала со слезами на глазах, понимая, что нет мне прощения. Вдобавок к моему горю, мама, приняв мою скорбь за признак великого благочестия, поздравила меня на выходе из церкви, но при этом ласково предостерегла, чтобы я не слишком показывала свою сентиментальность на людях. И хотя мне вовсе не хотелось видеть Урсулу, я с великим облегчением выбежала поздороваться с ней. Я попыталась скрыть свое смущение, но она все же заметила румянец на лице и так громко, властно меня отчитала, что, признаюсь, от гнева и отчаяния я могла бы убить ее на месте, если б только было чем. Я не могла смириться с мыслью о том, что ПРИДЕТСЯ БЫТЬ С НЕЙ ВЕЖЛИВОЙ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ (мама всегда приглашает ее и мистера Гарета по воскресеньям на обед, а иногдадаже на ужин). На Урсуле было уродливое фуляровое платье с широкой цветастой косынкой под высоким кисейным воротником. Плюс к этомустрашнейшая розовая шляпка. Ее локоны были жесткими, как солома в метле трубочиста. Урсула всегда неправильно накручивает бигуди.
Когда к ней подошел Кеннет, она буквально пожирала его глазами. Но, учтиво поклонившись, он отвернулся, оборвав ее на полуслове. Мама поманила нас, и мы присоединились к ней и викарию, а затем сели в ландо. Викарий с Урсулой последовали за нами в экипаже. Могу себе представить, как она взбесилась оттого, что не поехала с нами.
По дороге в церковь мы миновали цыганский табор. Нам некогда было останавливаться, но на обратном пути мама отправила лакея разузнать историю этих бедных странников. По возвращении он рассказал, что одна несчастная женщина и ее младенец больны, они очень ослабели и пребывают в бедственном положении: им нужны в основном лишь топливо да пища. Мама приказала отнести им пакет угля и похлебку, а также два одеяла. Мисс Перкинс отослала старое фланелевое нательное белье и шерстяную вязаную курточку для бедного младенца. Мне же разрешили отослать им полкроны из своей копилки. Я несказанно счастлива, что мы помогли бедным людям, ведь эти цыганетакие славные, тихие и ласковые друг с другом, такие скромные, вовсе не назойливые и не нахальные и такие благодарные. Я уверена, что, как отметила мама, наша доброта надолго окажет на них благотворное влияние.
То, чего я так боялась, случилось. Мама только что заходила ко мне в комнату. Она увидела, как я пишу. Я не посмела закрыть тетрадь. Встала с дрожащими руками и почувствовала, что покраснела, когда она спросила, как у меня дела, обратив внимание, что я уже исписала множество страниц. Обойдя вокруг, она встала позади меня и, склонившись над столом, сказала, что я должна следить за своим почерком. Слава Богу, я писала как раз про цыган. Но я в отчаянии ждала, что ей почему-либо придет в голову перевернуть страницу. Она рассмеялась над моими явными страданиями и сказала, что, разумеется, не будет ничего читать, но в моем возрасте еще рано извиняться за свой слог.
Это сугубо личное дело,сказала она,и со временем все образуется. Спускайся скоро к ужину. Мы садимся за стол через полчаса.
Мои мучители скрылись. Они покинули меня, как только закончился обед, и проведут вторую половину дня с леди К, школьной подругой тетушки Маргарет. Они вернутся к ужину. Я спустилась к озеру с Урсулой и мисс П., пока викарий сидел на лужайке с мамой, громко читал ей, спрашивал ее мнение и просил совета по поводу новой проповеди, которую он готовит. Какое счастье, что я снова была с дорогой мисс П.! Она без умолку рассказывала случаи из своего девонширского детства, и хотяБог свидетелья слышала их уже много раз, мне никогда не надоедает ее голос. Урсуле с большим трудом удалось скрыть разочарование, и, очень грубо, сквозь зубы попрощавшись, она ушла с отцом вскоре после чаепития. Мистеру Гарету нужно было зайти к бедной миссис Лейтон. Говорят, она совсем занемогла.
Позднее.
В доме так душно, что после ужина мы сидели в саду, поджидая остальных. Но уже пол-одиннадцатого, а они так и не явились, и меня отправили спать. Хоть я жутко устала, мне нужно дождаться их возвращения и отдать дневник. Если б я только могла спрятаться от собственных мыслей! Сегодня после обеда я на минуту почти забыла обо всем. На один миг почудилось, будто все опять стало, как прежде Слышу, как их экипаж подъезжает по аллее
Колеса с железными ободьями скрипят о гравий.
Понедельник
Сейчас десять часов, и я слышу, как все беседуют на лужайке. Меня рано отправили спать из-за темных кругов под глазами. Я пыталась напустить на себя веселость, но их все равно видно. Мама распорядилась, чтобы каждое утро в 11 часов я выпивала гоголь-моголь и каждый день обязательно каталась перед завтраком на Лучике. Когда мама спросила, я призналась, что не садилась на него с самого приезда родственников. То был совет моей дорогой мисс П. Побольше движения, здоровое питаниеи я мигом поправлюсь.
Кеннет тотчас предложил сопровождать меня в загородной прогулке, а второй любезной провожатой, разумеется, стала Анджела. Так я от них никогда не отделаюсь. Я словно муха, пойманная в паутину: беспомощная и безгласная жертва любого их каприза.
Дорогая мамочка не только окружает их заботой, но и прямо-таки расточает похвалы Анджеле, превознося ее милосердие, скромность и прочие достоинства. Дело в том, что Анджела принялась за миниатюрный мамин портрет, и сходство просто поразительное. Мама в восторге и говорит, что как только портрет будет завершен, пошлет кого-нибудь в Лондон за медальоном. Похоже, Анджела точно знает, как ей угодить, бесстыдно притворяясь, будто ее живо интересуют нескончаемые благочестивые беседы мамы с мистером Гаретом и ее разговоры об искусстве с мисс Перкинс.
Вчера ночью Анджела почти сразу поднялась наверх и, довольная моей исполнительностью, забрала мой дневник и вышла из комнаты, велев мне ложиться спать.
Кажется, она начисто забыла о муках, в которых я провела весь день. В ней и правда не осталось ни следа человечности, если не считать ужасного лицемерия и порочнейшего преклонения перед братом! И как столь чистый, прелестный цветок способен таить в своей груди змею подобной греховности!
Я попыталась уснуть, но так и не смогла. Меня охватила жуткая дрожь, когда я услышала, как они поднялись наверх, смеясь и перешучиваясь, и пожелали друг другу спокойного сна и приятных сновидений, а затем встретились вновь, едва весь дом затих.
Анджела оставила дверь между нашими комнатами открытой. Я слышала, как она листала страницы моего дневника, сдерживая приступы хохота, от которого вся тряслась. Ее веселье усилилось, когда к ней присоединился Кеннет, и они вдвоем смешили друг друга, зачитывая вслух мои записи.
Боже мой, какая же она дура!воскликнул Кеннет.Полнейшая дура, и уже почти готова к
Прямо сейчас?перебила его Анджела.
А почему бы и нет?сказал он.
После чего я услышала, как он пересек комнату, и его высокая фигура застыла в дверном проеме. Он громко дышал, ноздри у него раздулисья узнала это состояние и испугалась. Анджела отправилась вслед за ним и, обняв его за талию, как обычно, попросила о чем-то на языке, которого я не понимала. Затем она опустилась на колени, расстегнула ему брюки и засунула лицо ему между ног, продолжая заискивать и вкрадчиво переговариваться с ним. Очевидно, он уже терял терпение и попробовал оттолкнуть ее, но она присосалась к нему, как пиявка, сжимая во рту главный стебель его существа и скалясь всякий раз, когда Кеннет пытался увернуться от нее. Анджела обладала такой развратной сноровкой, что вскоре он перестал ей сопротивляться. Полностью подчинившись ее воле, Кеннет позволил ей довести себя до той точки, когда сила желания потребовала немедленного и абсолютного овладения Анджелой. Наверное, она точно знала, когда наступил этот момент, и неожиданно оставила Кеннета. Задрав на себе юбки и сорвав нижнее белье, положила руки на каминную доску, выгнувшись так, что ее белые ягодицы застыли в ореоле пышных нижних юбок. Все это произошло в мгновение ока. Одним прыжком Кеннет пристроился к ней. Уставившись на полушария, которые с мольбой улыбались ему, он раздвинул их и одним сильным толчком вонзился между ними. Затем, опустив ладони Анджеле на плечи, он наклонил ее вперед и засунул ее голову между ее вытянутыми руками. Его брюки сползли до самых лодыжек, обнажив длинные ноги, которые то сгибались, то выпрямлялись, пока он двигал животом, орудуя внутри нее и отыскивая источник своего греховного удовлетворения.
Он срочно позвал меня на помощь. Приказал встать позади него на колени и обхватил моими пальцами основание своего хуя. Его яйца били мне по носу, и он велел мне лизать их, прежде всеготвердый тонкий рубчик, проходивший посредине нижней стороны хуя. Моя голова послушно повторяла движения его тела. Видимо, это доставляло ему огромное наслаждение, поскольку он называл меня своей «распутной хуесосочкой», «грязнопиздой девочкой» и другими жуткими прозвищами, которых я не понимала.
Я изогнулась и, присев под ними на корточки, увидела, как рука Кеннета растягивает глубокую щель Анджелиной пизды. Он щекотал пальцами крошечный заостренный холмик плоти, находившийся прямо над отверстиему самого входа между раздвинутыми губами. Я впервые увидела то место, в которое Кеннет любил засовывать хуй, и испугалась. Оно было похоже на красный ротик, растянутый и раздвинутый, смеющийся и зияющий, который всасывал палку таких размеров, что, казалось, он в любую минуту лопнет. И все же он бесстрашно встречал каждый сокрушительный толчок Кеннета, жадно заглатывая огромную штуковину до упора, отпуская ее и затем вновь алчно двигаясь навстречу новому рывку. Свободной рукой я украдкой ощупала свою пиздунет ли там похожей бороздки, но ничего не нашла.
Наверное, Кеннет помочился в Анджелу: горячие соленые капли забрызгали мне лицо и тело, и в следующий миг оба они достигли своей цели, запыхавшись и прильнув друг к другу.
Поддерживая Анджелу, Кеннет вывел ее из комнаты. Они как будто забыли о моем присутствии. Кеннет затворил за собой дверь.
Наверное, они спят. Из комнаты Анджелы не доносится никакого шума.
Но я все же не отважилась снова лечь в постель, не описав предварительно все события. Ведь они могли вернуться, чтобы взглянуть на мой дневник.
Я ослабелаочень ослабелаи сильно устала. Залезу в постель. Помолюсь о том, чтобы они забыли обо мне.
Позднее.
Несмотря на усталость, я так и не смогла уснуть.
Как только закрывала глаза, отчетливо видела перед собой красный Анджелин ротикволосатый, спрятанный между ногами, и мои пальцы сами начинали шарить между ног, не находя ответа на вопрос. Встав как можно тише, я зажгла лампу. Взяла ручное зеркальце и, сев напротив туалетного столика, накренив зеркало и улегшись с широко расставленными ногами, я решила найти наконец то, чего искала. Но я боялась посмотреть на отражение. Стыд пересилил любопытство, и я в изнеможении откинулась на подушку. Внезапная мысль о том, что Кеннет или Анджела могут в любой момент зайти в комнату и увидеть меня в этой позе эта мысль возбудила меня. Хорошо осветив лампой зеркало, я всмотрелась между ногв свое неведомое «я» Неведомое. Но я уже знала, что именно из этой бороздки исходят те дурманящие ощущения, которые выбрасывают меня за пределы всякой мыслимой моралив мир неописуемого, предосудительного наслаждения.