Допиши,сказал он.Сядь за стол и допиши.
Анджела уставилась на меня. На лице у нее появилось мечтательное выражение. Затем она с горящим взглядом вновь обратилась к Кеннету на иностранном языке.
Пиши,сказал он.Последнее слово было «подушка». Запиши все-все. Мы обеспечим тебя всем необходимым.
Я пишу. Кеннет засунул мне хуй в левую подмышку и наблюдает за тем, как я пересказываю все эти ужасы, ужасы, ужасы. Мой дневник осквернен навсегдаосквернен, осквернен, осквернен, и всякий раз, когда при этой страшной мысли я перестаю писать, Кеннет щиплет ногтями мне кожу на спине, и это нестерпимо больно. Я так устала.
Довольно,говорит он.На этом можешь остановиться.
Но мой дневник? Он осквернен.
Если у тебя хватит глупости показать это матери, ты лишь доставишь ей удовольствие. Но пока остановись. Больше ни слова. Побереги себя до завтра. Тогда и продолжим.
Суббота
Проснувшись, я по-прежнему сидела за столом, обхватив голову руками, и не могла понять, где я. Едва собравшись с мыслями, вспомнила про дневник. Трепеща при одной мысли, что кто-то мог его увидеть, я зажгла лампу и, все еще голая, принялась в отчаянии обыскивать комнату. Дневника нигде не было.
Наверное, Кеннет или Анджела унесли его с собой, поскольку из потайного ящика в столе пропал также ключик. Хотя мои поиски оказались напрасными, я решила выяснить все наверняка. Надев пеньюар, попробовала дверь, ведущую в комнату Анджелы, но она была заперта. Заплакав в страхе и изнеможении, я заколотила в нее что было мочи, нотщетно. Я поняла, что все средства исчерпаны. Я ужасно устала и уже не волновалась о том, что могло произойти завтра: рухнула на кровать и проспала до тех пор, пока мисс Перкинс с трудом не разбудила меня перед самым последним ударом гонга, приглашающим к завтраку.
Смутно помню, как прошел день.
Дорогая мамочка заметила, что, несмотря на все старания, мне так и не удается перебороть рассеянность.
Это мигом привело меня в чувство, и я изо всех сил попыталась прогнать туманные, жуткие видения, встававшие перед глазами при воспоминании о ночных событиях.
Когда я утром зашла к маме, она обратила внимание на мою бледность. В ту же секунду мне захотелось броситься к ее ногам, рассказать о том, что со мной случилось, и вымолить прощение. Однако я не решиласьуже согнула колени, собираясь преклонить их, но так и не смогла. Мне было невероятно стыдно, и я не находила слов, чтобы поведать маме о тех ужасах, в которых была вынуждена участвовать. Я пыталась опуститься на колени, но так и не смогла. Тогда я осознала, что нахожусь в безраздельной власти Кеннета и Анджелы.
Взамен я солгала дорогой мамочке, сказав, что меня мучили кошмары и мне плохо спалось, а затем ушла, заверив ее, что чувствую себя хорошотолько голова чуть-чуть болит.
Сославшись на мнимую головную боль, я рано легла спать, оставив Анджелу и Кеннета с мисс П. и мамой в музыкальной комнате. Брат и сестра пели дуэтомпричем хорошо. Они пели прекрасно. Еще одна ложь. Я просто не могла вынести восторженной маминой похвалы.
Несколько раз за день я заходила в свою комнатупосмотреть, не вернули ли они мой дневник. «Может, они уничтожили его?»гадала я. Вопреки всему, я надеялась, что они так и поступили, отказавшись от своего слишком опасного дьявольского плана. У меня не было возможности спросить кого-нибудь из них, поскольку они старались не оставаться со мной наедине. Я заметила, что они наслаждаются моими страданиями.
Когда я поднялась к себе в спальню, на столе лежал ключ, который я прятала в ящике. Кровь застыла у меня в жилах, как только я увидела его на видном месте. А что если бы мама или мисс Перкинс но мои кузен и кузина знают, что ни мама, ни мисс Перкинс не способны на столь нескромный поступок и, что хуже всего, обе они доверяют мне!
Если этот документ когда-нибудь будет найден, хоть кто-нибудь да узнает, что я пережила. Поэтому я хочу записывать все-всеписать быстро и на ходу. Они не смогут уничтожить это свидетельство: им придется вырвать все страницы до одной. На каждой должно говориться об одном и том жеобо всем.
Но ах подозреваю, они так аморальны, что
Мне кажется, то, о чем я пишу здесь, никогда не сможет тронуть их сердца. Сердца так трудно тронуть. «Нельзя быть чересчур подозрительной»,говорят мне все. Так что это бесполезный зов. Молитва, которую способен услышать лишь дьявол.
За ужином мне пришло в голову, что если бы удалось запереть дверь между комнатами, я смогла бы избавиться от них. Ведь было бы опасно и почти невозможно входить и выходить из моей комнаты через коридор. Я могла бы даже выбросить ключ в кусты под окном. Казалось, ужин продлится вечно, и я с трудом дождалась его конца. Но увы, как я могла быть такой наивной? Ключ, разумеется, унесли, и я прекрасно знала, что искать его бессмысленно.
Я в каком-то оцепенении и пытаюсь убедить себя, что все этосон. Естественность их дневного поведения поистине изумляет. Приятные и скромные манеры Анджелы, учтивое спокойствие Кеннетавсе это усиливает путаницу у меня в голове.
Кеннет и Анджела уже поднялись наверх. Я оставила двойную дверь, ведущую в коридор, чуточку приоткрытой, чтобы услышать их приближающиеся шаги, несмотря на толстый ковер. Мне нужно точно знать, когда возникнет опасность.
Как только они прошли, я бесшумно закрыла дверь, разделась и, записав это, легла в постель.
Позднее.
Да, я легла в постель и спрятала голову под одеяла. Дрожа от страха и притворяясь спящей, я молилась о том, чтобы они оставили меня в покое. Минуты тянулись долго, точно часы, и наконец, как я и догадывалась в глубине души, дверь между нашими комнатами отворилась, и они вошли. Высоко над головой Кеннет держал лампу: не проронив ни слова, он шагнул к моей кровати и, стянув с меня одеяла, велел встать и снять ночную рубашку. Вся трепеща, я подчинилась и встала перед ними голая, ожидая распоряжений. Затем Анджела подвела меня к креслу перед письменным столом и, привязав мои лодыжки к передним ножкам, раскрыла мой дневник, почистила перо, открыла роговую чернильницу и велела мне продемонстрировать свои способности:
Увековечь впечатления минувшего дня.
Я рассчитываю страниц на пять, как минимум,вставил Кеннет.
Оба рассмеялись и ушли, закрыв за собой дверь.
С тех прошло много времени. Путы жестоко оттягивают мне лодыжки, ведь моя нескромная поза заставляет меня инстинктивно сводить ноги вместе. Меня также терзает желание справить нужду. Я не смею шелохнуться. Но мне все же придется подтащить кресло к тумбочке.
Позднее.
Я снова в кресле, с привязанными лодыжками. Мне трудно представить, что еще совсем недавно я оплакивала свое положение. Что же мне сказать теперь, когда к моему позору добавился новый стыд?
И какая мука вести этот дневник, в котором я, по их приказанию, должна описывать все происходящее в мельчайших подробностях! Иначе (призналась мне якобы по секрету, Анджела) Кеннет сделает со мной что-нибудь такое, после чего я через месяц рожу ребеночка. Она сказала, что я не только подвергнусь адским мукам, но и открыто навлеку позор на свою семью, а если выживу, окончу дни в монастыре. Хоть я была вне себя от страха, я пригрозила ей ответным разоблачением. Но она лишь рассмеялась и сказала, что мне никто не поверит. Подобное уже однажды случилось в Индии, добавила она, но все кончилось тем, что истица угодила в сумасшедший дом, куда семья с радостью упекла подобное чудовище.
Мне не позволят лечь в постель, пока я не перескажу все, что произошло сегодня вечером, и хоть я чувствую, что мне это не под силу, я знаю, что они не уступят. Они лежат на кровати, молча лаская друг друга и наблюдая за мной.
Наверное, они услышали, как я волочусь по полу: ведь едва я добралась до ночного горшка и сумела на него усесться, они оба вскочили и, потешаясь над моей комичной позой, оттащили горшок от меня, прежде чем я успела им воспользоваться. Не в силах больше сдерживать себя, я почувствовала, как обжигающая влага потекла по ногам. Кеннет зажал мне пизду рукой, прервав это постыдное проявление недержания.
Мужайся,сказал он,возьми себя в руки, Виктория, моя самая лучшая пизденка.
Тем временем Анджела освободила мне ноги от пут, а Кеннет тотчас лег на пол, подсунув под меня голову, и, убрав руку, попросил:
Давай, Виктория, прямо мне в рот.
В полном ужасе от его предложения, я попыталась вырваться. Но он потянул меня вниз и, убрав мои руки, прижался ко мне губами и начал сосать изо всей силы. Равномерная струя лилась из меня в него, казалось, несколько минут. Его усы натирали мою нежную кожу. Когда я закончила, он отвернулся, вытер лицо и поцеловал внутреннюю сторону моих бедер.
Тем временем Анджела, стоя рядом с ним на коленях, обвила его хуй рукой и начала быстро дергать, пока он не раздулся до максимального размера. Затем, сев на Кеннета сверху, она опустила ладони ему на грудь и, приподняв ягодицы, вставила гладкий кончик, похожий на маковку, себе между ног, и он очень медленно в ней скрылся, точь-в-точь как загадочная «фальшивая елда» прошлой ночью.
Я все так же стояла на коленях над Кеннетом, а его пальцы мучительно-крепкой хваткой удерживали меня за талию. Лицо Анджелы почти касалось моего, ее голубые глаза горели, она со странным исступлением резко встряхивала тазом, а ее белый живот раздувался и снова втягивался: мне показалось, будто она подчиняет свои движения мягкому ловкому ритму, постепенно увеличивая скорость, пока ее ягодицы не зашлепали по бедрам Кеннета. Потом неожиданно, будто некая волшебная рука лишила ее всей прежней силы, она рухнула вперед, всхлипывая, целуя Кеннету грудь и бессвязно бормоча на их своеобразном языке. Она лежала, тяжело дыша, а Кеннет, по-прежнему крепко меня удерживая, тихо ей что-то говорил. Затем, встав на четвереньки, она поползла вперед и наконец освободилась от сморщенного срамного орудия, связывавшего ее с братом.
Очень мило,говорит Кеннет.У тебя чересчур приглаженный слог, но продолжай.
Когда она отошла, Кеннет велел мне почистить его, как и в прошлый раз, и пока я пропахивала языком спутанные влажные волосы, прилипшие к животу Кеннета, Анджела стоя наблюдала за мной так пристально, что, хоть я и взглянула на нее лишь раз, мне почудилось, будто она насквозь прожигает мне взглядом спину.
Не успела я долизать, как Кеннет отпустил мою талию.
Хватит,сказал он, встал с пола и, пошатываясь, направился к креслу, которое Анджела поставила для него перед кроватью. Он посидел там минуту, закрыв глаза и ругаясь, а Анджела, очевидно, точно знавшая, что делать, накрыла его трясущееся тело халатом. Остался виден лишь свисающий член, и она принялась массировать спину Кеннета, пока его хуй вновь медленно не встал.
Раскрыв глаза, Кеннет пришел в себя. Его взгляд упал на меня, поскольку я стояла рядом, скрестив руки на груди и пытаясь хоть как-то прикрыть свою наготу.
Вопросительно взглянув на сестру, он обхватил ладонями белые полушария ее полных грудей и сказал, улыбаясь с таким видом, будто рассказывал что-то интимное:
Моча у нее сладкая, как вино, любовь моя, а у пизденки такие же нежные губки, как у твоей. Сракоеб Всемогущий поручил нашим заботам райское создание!
Когда он упомянул имя Божье всуе, меня охватила новая волна страха. Поддавшись порыву, я подтянула к себе индийскую шаль, которой Анджела застелила кровать, и попыталась хоть как-то прикрыться. Но едва Анджела увидела, что́ я собираюсь сделать, она ударила меня по лицу, а затем еще и еще, и мне показалось, будто я сейчас рухну в обморок.
Связать тебе руки за спиной, чтобы научить, как вести себя при нас?
Ослепнув от слез, я заметила кошку, которая удовлетворенно потягивалась и принюхивалась к моим ногам. Теперь я возненавидела это несчастное создание. Весь день я держалась от него в стороне, не считая кормежки. Кошка всегда напоминала мне отталкивающие события прошлой ночи. Почувствовав отвращение от одного вида Незабудки, я попыталась отпихнуть ее ногой. Но она бесстрашно вернулась, и когда кошка полизала мне ногу, я вздрогнула, не в силах с собой совладать.
Кошка,пробормотала Анджела, вновь посмотрев на Кеннета сверкающими глазами. Кеннет взглянул на нее с серьезным видом, и его хуй так раздулся, что почти достал до пупка. Кеннет кивнул, оскалив идеальные зубы в жестокой ухмылке.
Все-таки лучше связать ей руки за спиной,посоветовал он.Возьми путывозможно, это придаст форму груди, а то сейчас у нее весьма жалкий вид,он печально и презрительно глянул на еле заметные выпуклости у меня на груди и, подавшись вперед, схватил один маленький сосок и так сильно сжал его, что я вскрикнула, но проворная рука Анджелы мгновенно закрыла мне рот.
Затем она последовала совету Кеннета и поставила напротив него второе кресло. Анджела велела мне сесть и положить обе ноги на подлокотники. Я повиновалась: у меня не было выбора. Вжавшись в кресло, я попыталась спрятаться, но, шепотом бранясь, Кеннет подтянул мои ягодицы на самый край сиденья, и его взору предстало мое разверстое лоно. Однако этого ему было мало. Он еще больше раздвинул мне ноги, разделив пальцами складки моей сокровенной плоти и упершись ладонями в бедра. Он молча сидел и любовался. Дышал он часто, и когда Анджела спросила о кошке, голос у него стал хриплым и почти неузнаваемым.
Какая-то странная гордость помогла мне удержаться от слез, когда Анджела дала мне пощечину, но это было уж слишком, и я снова расплакалась в ужасе от того, что могло произойти дальше, страдая из-за неудобного положения, в котором они меня держали. Ведь спиной прислониться было некуда, лопатки прогибались под моим весом, а голова наклонялась вперед, доставая подбородком до груди. Немного спустя я поневоле шевельнула ногами, пытаясь сменить стесняющую позу. Это привело Кеннета в ярость.
Свяжи их, чтобы она даже не шелохнулась,сказал он Анджеле,а пока подложи ей под спину подушку.
Затем, поближе подтащив кресло, он разместился у меня между ногами, и я почувствовала бедрами его яйца, а своей раскрытой пиздойпульсацию вздувшихся вен на хуе. Кеннет сидел неподвижно, глубоко дыша, и на лбу у него выступили капли пота. Затем он вдруг начал мочиться, удерживая меня уже одной рукой, и тереться об меня, пока мощная струя била мне между ног, вызывая сильное жжение, из-за которого я извивалась и барахталась, пытаясь вырваться у него из рук. Но в ответ он лишь еще грубее растягивал меня, пока я не почувствовала, что если он не остановится, моя тонкая кожа лопнет в любую секунду.
Анджела стояла у него за спиной, держа на руках кошку и поглаживая ее шерстку с отрешенной улыбкой на устахстоль беззаботной, словно она сидела в гостиной и слушала, как кто-то играет на фортепьяно Моцарта или Шуберта. Ее взгляд был устремлен на меня. Когда Кеннет закончил, она без единого слова протянула ему животное, сбросив с себя пеньюар, поставила одну ногу на подлокотник его кресла и, вставив руку себе между ног, раздвинула коричневые губы, чтобы мне хорошо было видно ярко-красную щель и ее строение. Но я все равно не могла понять, как в таком относительно маленьком отверстии помещается длинный, толстый и страшный хуй ее брата. Моя растянутая, распухшая пизда так зудела, что мне уже не хватало сил терпеть, ведь Кеннет не ослаблял хватку, по-прежнему раздвигая меня как можно шире. Оторвав взгляд от непристойной Анджелиной демонстрации, я взглянула на Кеннета и увидела, что он посадил между нами кошку и лениво водит хуем по ее гладкой шерстке. Незабудка даже не пыталась убежать. Я подумала, что, наверное, ее приучили слушаться хозяина. Это невероятно: ведь еще вчера я любила котенка и дала ему ласковое прозвище, не догадываясь, что онвсего-навсего гнусное орудие мерзких утех.
Я не знала, куда отвести взгляд. Как медленно тянулось время! Какими они были оба неторопливыми! Каким далеким казался их приезд в отцовский дом! Сколько всего произошло со мной с тех пор, и как сильно я изменилась!
При виде раздувшегося жезла Кеннета мне вспомнилось изображение свернутой кольцами гадюки, готовой к броску: эта его штуковина ужасала меня ничуть не меньше змеи. Я зажмурилась, молясь о том, чтобы они хотя бы на минуточку позволили мне набросить завесу скромности на их деяния, и в ту же секунду почувствовала, как шершавый язык начал лизать пылающую щелку между моими ногами. Я также ощутила нежное прикосновение мягкой шерстки к внутренней стороне бедер и, даже не открывая глаза, поняла, что происходит.
Все мое существо содрогнулось в отвращении, я бешено забилась, пытаясь высвободиться, но не сдвинулась с места. Мои просьбы были напрасны, словно я не произносила их: мои кузен и кузина делали вид, будто не слышат меня, оставаясь абсолютно равнодушными к моим мольбам о пощаде. И теперь я знаю, что если бы они даже слушали, то, ни минуты не колеблясь, вставили бы мне в рот кляп, чтобы я не мешала им своими воплями.