Даже тогда, когда Льеф, обнаженный, оказался распростерт на дыбе перед ним, Эрик ненавидел его, мечтал вытряхнуть из него признание, заставить вернуть Руна к жизнии не мог использовать ничего болезненней, чем плеть.
Ему казалось, что пытки сводят с ума его самого. Прошлое и настоящее смешались в его голове, и, глядя на это тело, сильное и гибкое, полностью подвластное ему, Эрик понял, что вовсе не отцовская любовь ведет его.
Он хотел Леннара, как не хотел в своей жизни никогда и никого.
И если конунг северного народа не мог признаться себе, что не чужд подобных страстей, то инквизитор Парижа вполне отдавал себе отчет в том, чего хотелно позволить себе взять Льефа вот так, замученного и лишенного возможности выбирать, он не мог.
Второй акт их драмы подходил к неизбежному концу, и, глядя, как языки пламени обнимают тело того, кого Эрик ненавидел и любил, он думал о том, что найдет его сновано теперь уже не отдаст никому, даже самой судьбе.
И судьба дала ему шанс. Каково же было ликование Эрика, когда после гибели его двоюродного брата он обнаружил, что на воспитание ему достался красивый мальчик, с темно-голубыми глазами и волосами черными, как базальт.
Память, до того дремавшая, услужливо подкинула ему такой же вечер в далекой северной земле, когда Льеф впервые явился к нему на поклон.
"Нет, думал Эрик, на сей раз я не позволю Руну отнять его у меня". Эрик не помнил почему, но точно знал, что именно дружба Рауля и Луи принесет в его дом беду.
Он научился доверять предчувствиям, потому что не имел ничего, кроме них, и устроил их общую жизнь так, чтобы никто не мог навредить никому.
Рауль отправился в столицу и там имел достаточно средств, чтобы исполнить любой свой каприз. Мысли о том, что сын его обеспечен, утешали Эрика, и на все его выходки он смотрел сквозь пальцы.
Луи же оказался рядом с ним, и Эрик смог полностью посвятить себя заботе о нем.
Не сразу, но эта крепость открыла ворота перед ним, и хотя Эрик понимал, что Луи любит его скорее как сын, чем как супруг, он не допускал сомнений и ловил те мгновения счастья, которые достались ему в подарок от судьбы.
Прозрение снова оказалось поздним и непрошенным, когда в дом его ступил безродный актер. Десятки раз Эрик пожалел, что впустил его, потому что узнал в тот же миг. Он кричал на Рауля, требовал расстаться с ним, угрожал лишить всех денег и дворцовно Рауль оказался неожиданно непоколебим.
"Да что он с вами сотворил? Какое колдовство?" не сдержавшись, выкрикнул Эрик в порыве ссоры, и Рауль надолго замолк.
"С намиэто с кем?" спросил он.
Эрик молчал.
"С Луи", ответил Рауль сам себе вместо него. И Эрик понял, что с этого мгновения все они обречены.
Он мог отомстить Льефу за сына, но убить родного сына, пусть даже лишившего его любви, Эрик не мог.
Он сам понимал, что совершает трусливое бегство, но жить, зная, что Луи погибне мог.
А теперь Луи и вовсе оказался далек от негокак никогда. Он рос и воспитывался сам по себе, и приехал в семейство Лихтенштайнов не юношей, но мужчиной.
Эрик мог, конечно, предположить, что и такой молодой мужчина польстится на негов конце концов конунг всегда был хорош собой. Но ему нечего было предложить Луи. Он обрел семью и не мог позволить себе разрушить ее. Он не хотел допускать в их благополучный дом и тени интриг. И только одна мысль продолжала тревожить его.
"Рафаэль".
Казалось, с каждой новой жизнью легкомысленность Руна становилась лишь сильней. И тогда, стоя в спальне сына в их особняке в квартале Марэ, Эрик понял почему.
Рауль всегда и везде получал все, чего только мог пожелать. Один только факт, что что-то в этом мире может быть недоступно ему, выводил его из себя настолько, что он брата родного мог бы убить.
Больше так длиться не могло. У Эрика не было сил раз за разом наблюдать, как от руки одного его сына гибнет другой.
Он подобрал Рафаэлю супругу, которая не позволила бы ему потерять над собой контрольно результат снова оказался не тем, которого Эрик ожидал.
Казалось, Софи подавляла его, Рафаэль боялся жены, но более ответственным так и не стал.
Карета, наконец, оказалась готова, Луи помог Кадану забраться внутрь, а затем и сам последовал за ним. Колеса застучали по мостовой. А Эрик продолжал стоять неподвижно, все более отчетливо понимая, что остался в старом доме один.
ЭПИЛОГ
Луи потянулся, зевнул и, перевернувшись на бок, притянул Кадана к себе.
Тот пробормотал что-то неразборчивое и, уткнувшись носом ему в ключицу, снова уснул.
Этой ночью Кадан взял еговпервые за много, много лет.
С тех пор как они покинули Вену, прошел уже год, и все это время Кадан ни единым словом не заводил разговор о том, что хочет его "так". Впрочем, Луи до сих пор не знал, в самом ли деле Кадан этого хотел. Казалось, тот чувствует себя вполне хорошо, когда Луи входит в него и ласкает его. Но на сей раз Луи, лежа рядом с Каданом на просторной кровати в их Лондонском особняке и поглаживая по белой ягодице, первым завел разговор о том, чего бы он сам хотел.
Помнишь тот случай на конюшне? спросил он.
Кадан шутливо нахмурился и пристально посмотрел на него.
Луи провел кончиками пальцев по ложбинке между его ягодиц.
А, тот случай, многозначительно произнес Кадан и подался навстречу ему.
Ты сказал, что подумаешь, чтобы у меня попросить взамен.
Кадан усмехнулся.
Я придумал, сказал он. И озвучил свой каприз.
Луи не раздумывал. Он хотел быть с Каданом целиком и хотел, чтобы тот чувствовал себя равным ему.
Самому Кадану еще предстояло расплачиваться за пожелание и теперь, поглаживая его по спине, Луи мог во всех подробностях перебирать различные варианты расплаты.
Я тебя люблю, пробормотал Кадан и потерся щекой о его плечо.
Луи поцеловал его в висок.
Я тоже тебя люблю, сказал он, но уже двенадцать часов, и если ты не встанешь и не начнешь одеваться, то "Персифаля" Лондону не видать.
Кадан пробормотал что-то еще и перевернулся в его руках так, чтобы прижаться к груди Луи спиной.
Ничего не слышу.
Я не хочу, более разборчиво сказал Кадан и приоткрыл один глаз.
Это еще почему?
Ты все равно не придешь.
Луи поджал губы и кончиками пальцев прочертил на животе Кадана замысловатый узор.
У меня сегодня важный разговор, наконец-то, кажется, я нашел опытного управляющего для второй фабрики, сказал он.
Вранье, прокомментировал Кадан, но тем не менее сел, так что Луи оставалось только потянуться за ним и снова прижаться к спине.
Тебе не нравится, как я пою, сообщил он.
Нет, согласился Луи и поцеловал Кадана в узкое плечо.
Кадан хмуро покосился на него.
Ты даже не слышал.
Я слышал. Один раз.
Целый один раз. О да.
Луи немножко привирално только в том, что ему не понравилось так уж совсем. Он в самом деле заглядывал на "Волшебную флейту", но так и не выдержал шести часов. Голос Кадана был слишком высок, хотя и довольно красив, всех же остальных стерпеть Луи вообще не мог.
Мне нравилось, как ты пел раньше, уже более честно сказал Луи, в твоем голосе была душа.
В моем голосе была скорбь, Кадан опустил подбородок и прижался к его ладони щекой.
Нет, в нем была жизнь. Потому что ты пел для себя.
Кадан усмехнулся.
Я пел для тебя.
А теперь ты поешь по нотам, для них.
Кадан замер и какое-то время сидел так, неподвижно, а затем подошел к окну и раздвинул шторы. День выдался пасмурнымс деревьев в саду облетала последняя листва, и зима вступала в свои права. Он вгляделся в горизонт и тихо-тихо запел, так, что у Луи с первых звуков потянуло в груди. Эта песня не походила на ту, которую он недавно слышал в театре. Но теперь, как и много веков назад, ему казалось, что сами тучи откликаются на этот зов.
Дождавшись, когда песня умолкнет, он подошел к Кадану со спины и обнял его.
А так? спросил тот.
Спасибо, сказал Луи и, перегнувшись через плечо Кадана, поймал его губы, чтобы поцеловать.
Конец.