Но самого Льефа он узнавал всегда, как бы ни менялся тот. Его улыбка, глаза Лицо его всегда приходило Кадану во снеи в первый, и во второй, и в третий раз.
Иногда он думал, что только той длинной, серой зимой, когда казалось, что весь мир возненавидел его, только тогда он и был счастливпотому что Льеф любил его, заботился о нем, и Кадан чувствовал, что нужен ему.
Потом он вспоминал семьюту, что была до Льефа, и понимал, что и сама та жизнь была, пожалуй, самой счастливой из всех, хоть мир, в котором они родились, и был суров, но в нем было место любви.
Он с удивлением думал и о том, как изменилась земляи как изменились люди, живущие на ней, за эти сотни лет.
Что-то и кто-то оставались прежнимкак никогда не менялся его отец, всегда любивший его, когда был вождем, когда был таном, и даже когда оказался нищим шотландским стрелком или неудачливым купцом.
Кадан раз за разом вспоминал слова Сигрун о том, что жизньэто колесо, и о том, что он потерял свою судьбу, став рабом.
Эта была ложь. Судьбою его стал Льеф, и только она, Сигрун, и ее ненасытный Рун раз за разом отнимали эту судьбу у него.
"Если моя судьба принадлежит тебе, думал он и видел лицо Льефа, такого, каким он был когда-то давно, перед собой, то я согласен на нее".
И жизнь не была колесом. Медленно, но упорно она проворачивалась, как тугой проржавевший винт, двигаясь по спирали вперед. Чтобы ни говорили те, кто хочет остановить ее, заставить мир жить по одним и тем же правилам век от века.
Отстранившись от парапета, Кадан двинулся дальше.
"Неужели я ошибся? думал он. И это не ты? Но так не может быть, ведь ты помнишь то же, что и я".
Перед глазами его вставало холодное в своей вечной красоте лицо Леннара, с глазами, полными бессмысленной и святой веры.
Иногда Кадан ненавидел его, за то, что тот так и не принял его, что предпочел свои предрассудки его любви и попусту растратил шанс, снова дарованный им судьбой.
Иногда Кадан думал, что Рауль был своеобразной местью для него. Он хотел быть счастливым хотя бы чуть-чутьдаже если Леннар не хотел давать это счастье ему.
Он вспоминал серое небо над обителью Ордена и белоснежную хоругвь и думал, что Леннар, должно быть, был правхотя и сам до конца не понимал, в чем.
Доведись им судьбой возможность родиться раньше на несколько десятков лет, когда еще остатки ордена не прятались в своих крепостях, а несли службу на священной земле, никто не спросил бы с них, что они делают по ночам вдвоем, и никто не обвинил бы Леннара в том, что он нарушил обет.
Когда есть место и время для дела, то места и времени для предрассудков нет. Важнее насколько крепок твой меч. Но они вернулись в этот мир в дни болезни и гибели ордена, которому так мечтал служить ЛеннарКадан соврал бы, сказав, что хотя бы теперь понял эту мечту.
"Я хотел настоящей жизни", сказал ему Луи в их самый последний разговор, когда они сверяли свои воспоминания и пытались лучше друг друга понять.
Нет, Кадан понять этого все равно не мог. Но готов был принятьесли Леннар считал, что таков его долг.
И все же злость нарастала в нем день ото дня. Злость и на Леннара, и на себя самого, и на жизнь, которая играла с ними в какую-то глупую игру.
Тогда, в маленьком парижском театре, он чувствовал себя усталым как никогда.
Он видел сказки по ночам, когда засыпал, и Льеф снова и снова приходил к немуно стоило проснуться, и глаза его видели, что мир совсем не похож на его сны.
Чтобы выжить, нужно было действовать так, как учила его мать. Цепляться за каждую возможность и не упускать ни один шанс.
И он не стал дожидаться, когда прекрасный принц из его снов явится за нимхотя где-то в глубине души и надеялся, что под маской Рауля и скрывается он. Ведь не зря же странное, пугающее чувство узнавания и надвигающейся судьбы посетило его, когда Кадан впервые увидел Рауля в толпе.
Кадан соврал бы, сказав, что винит себя за ошибку. Даже чувствуя подспудно, что тот, кто рядом с нимвовсе не его принц, он все равно получал удовольствие, и тем больше было удовольствие, чем более сильную боль удавалось ему причинить.
В глубине души Кадан не переставал смеяться над тем, какую над Раулем имеет властьи сам удивлялся той злости, которую обнаружил в своей душе, но и не думал сопротивляться ей.
Соврал бы он и сказав, что с Раулем ему не было хорошо. Было. Их взаимные игры походили на долгий, растянувшийся на целых шесть лет половой акт с укусами, синяками и постоянной сладкой ненавистью друг к другу.
Теперь, вспоминая о тех днях, он даже отчасти о них скучал. Он узнал Рауля так хорошо, как Льефа не знал никогда. И в этом знании была обидная неправильность, потому что снова и снова он думал о том, что эти шесть лет он должен был провести с Луи.
А в этой жизни все было иначеможет быть, из-за того, что другой оказалась сама жизнь, а может, из-за того, что другими оказались люди, окружавшие его.
Кадан рано оказался сиротойно и рано смирился с тем, что он один. Эта мысль не была новой для него, потому что с самого детства, распевая монотонные гаммы, он выдумывал для себя историю, в которой хотел бы житьпока в конце концов не поверил в нее сам.
Это было игройи в то же время правдой, но вера часто граничит с игрой в нее. И Кадан представлял, как суровый викинг пленяет его. В деталях видел, как тот берет его в наполненной драгоценными одеждами избе. И видел их смертиодну за другой.
Он так и продолжал игратьпока не встретил настоящего Луи.
В первые мгновения Кадана охватил страх. Не такой сильный и не такой холодный, как тогда, когда человек в маске отыскал его. Скорее, это был страх перед самим собой, перед тем, что сон его превращается в явьа может, попросту он сам сходит с ума.
Но Луи, казалось, знал всеили почти все. И сам Кадан чувствовал его, каждое сомнение и каждую мысль.
Очень быстро Кадан взял себя в руки и решил, что не может упустить этот шанс превратить мечту в явь. Но тут же его посетило понимание того, что если реален Луито реально и все, что произойдет с ними потом.
Кадан не хотел его терять, просто не мог. Даже расставание до следующей встречи причиняло ему едва терпимую боль. Он подумал, что снова, как и в прошлый, и позапрошлый раз не станет жить без него, если Луи умрет.
И тут еще одна мысль посетила его: Луи не знал, чем заканчивается их история каждый раз. Последним, что он видел, была его собственная смерть.
Кадан не верил, что Луи решится пожертвовать имради своей веры, своих амбиций, своей чести или чего бы то ни было еще.
Это был шанс остановить его, и Кадан прибег к немуно тут же понял, что загнал в ловушку сам себя. Теперь Луи был мрачен, к подобным обязательствам он оказался не готов.
Намерение как можно дольше отсрочить момент, когда столь любимое Сигрун колесо совершит свой оборота Кадан был уверен, что пусковым крючком, прологом к их драме служит их первая ночьпришлось отбросить. Единственное, чего он хотел, это чтобы Луи снова открылся для него.
Но кажется, судьба твердо вознамерилась раздавить его, потому что каждый следующий шаг служил лишь разрушением того, что Кадан едва успел обрести.
Как мечтал Кадан, чтобы Луи вспомнил обо всемно именно вернувшаяся память оттолкнула Луи от него.
Как хотел он, чтобы после этой ссоры они снова оказались вдвоемно это лишь стало причиной ссоры Луи с кузеном, и снова жизнь вошла в свою бесконечную колею.
Кадан не знал, что думать теперь и что будет теперь. Он уже жалел, что покинул кафе. Память живо подкинула ему картину, в которой разъяренный случившимся Луи бросает вызов Рафаэлю, и, только добравшись до этой мысли, Кадан со стоном развернулся, намереваясь броситься назад и во чтобы то ни стало остановить неизбежностьно не успел сделать и нескольких шагов.
Появившийся из-за поворота Луи бросился к нему. Он тяжело дышал, будто после долгого бега, но еще издалека закричал:
Кадан, стойте. Только не убегайте, нам нужно поговорить.
Кадан и не думал убегать. Со всех ног он бросился к Луи и упал ему на грудь.
Еще не понимая до конца, что только что произошло, Луи обнял его и, прижав к себе, принялся целовать.
Кадан, не верь ему.
Замолчи, Кадан тут же поцеловал его в ответ. Замолчи, Луи, мне все равно. Я люблю тебя. Только не бросай ему вызов, я не могу тебя потерять.
Кадан, я никогда бы не стал рисковать тобой.
Мне все равно, Луи
Мне не все равно, Луи чуть отстранился от него, вглядываясь в глаза. Ты самое дорогое, что у меня есть. Я сказал, что если проиграю, то не буду препятствовать емуно никогда бы не сказал, что сам тебя отдаю.
Большая разница, буркнул Кадан, прижимаясь щекой к его плечу, это обидно, Луи. Но чтобы ты ни сделал, я все равно тебя люблюи всегда буду любить.
На мгновение Луи стиснул его плечи, прижимая к себе еще сильней.
Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, а затем спросил:
Кадан, ты уедешь со мной?
Да, ответил Кадан, не успев подумать куда и зачем.
Луи достал из-за пазухи лист бумаги и показал ему.
Это чек, сказал он, на сто тысяч. Мне отдал его Рауль. Его отец выписал его для меня, а он, похоже, его украл.
Луи помолчал.
Мы могли бы воспользоваться им и открыть дело прямо здесь. Но я бы предпочел его вернуть.
Кадан кивнул.
Снова твоя честь.
Да. Но иначе я не могу.
Хорошо. Я согласен, чтобы ты ни решил.
Есть еще кое-что я хочу показать тебя ему.
Кадан вскинулся.
Чтобы там ни было, он единственный отец, который у меня когда-либо был, продолжил Луи.
Кадан медленно кивнул.
Они вошли в кабинет Эрика спустя час после этого разговора. Тот сидел за столом и, кажется, не сразу заметил их.
Луи прокашлялся, привлекая внимание к себе.
Граф Лихтенштайн вскинулся и в недоумении посмотрел на него.
Ты жив вполголоса произнес он.
Очевидно, вы уже знаете, что ваш сын пытался вызвать меня на дуэль.
Ты жив постепенно успокаиваясь, повторил Эрик и откинулся на спинку кресла, я видел его. И Сигрун Софи сказала мне.
Вот оно что, медленно произнес Луи, тогда мне, видимо, ничего не нужно вам объяснять конунг.
Эрик вздрогнул и внимательно посмотрел на него.
И давно? спросил он.
Луи покачал головой.
Я вспомнил все несколько дней назад.
Прости меня, произнес Эрик и снова опустил веки.
Не за что. Вы были мне как отец.
Открыв глаза, Эрик посмотрел на Луи, а затем перевел взгляд на Кадана, как будто только теперь заметил его.
Это Кадан Локхарт, сказал Луи и чуть обнял Кадана, сжимая его плечо, потому что даже он видел, что взгляд Эрика пронизывает насквозь, он уже был в вашем доме, но вам не довелось с ним поговорить.
Иначе и не могло быть, сказал Эрик с горечью.
Да, подтвердил Луи, не могло. Однажды должен был наступить день, когда я представлю вам его не как своего раба и не как безродного актера, а как того, с кем намереваюсь провести свою жизнь.
Надеюсь, вы не будете нам мешать, продолжил Луи.
Нет, Эрик качнул головой, я хочу, чтобы вы были счастливы Оба. Ты и Рун.
Благодарю, отпустив Кадана, Луи подошел к столу и опустил на столешницу чек, полагаю, если вы все знаете, то мне не следует вам объяснять, почему я возвращаю этот документ. Мне дал его Рафаэльнаверняка в тайне от вас. Но я не хочу начинать новую жизнь так. И заботится о нем до конца дней, как вы просили меня, тоже не могуи не хочу. Думаю, вы догадываетесь почему.
Эрик устало кивнул.
Прошу тебя, не держи на него зла. И не пытайся искать.
Я не буду, ответил Луи, главное, чтобы меня не искал он.
Эрик ничего не ответил. Наступила пауза, и после долгого молчания он пододвинул чек к Луи.
Забери его, сказал он, без всяких обязательств. Эти деньги принадлежат тебе.
Прищурившись, Луи посмотрел на него.
Просто поверь, сказал Эрик, и оставь меня одного. Вы заставили меня поволноваться, и теперь мне нужен покой.
На сей раз Луи не стал спорить с ним. Взяв чек, он убрал его и, бережно взяв Кадана под руку, вместе с ним вышел прочь.
ГЛАВА 19
Эрик остался стоять, слушая, как шаги пасынка стихают вдали. Сердце давило тоской, хотелось закрыть глаза и уснуть навсегда.
Он устал раз за разом наблюдать, как гибнут те, кого он любит больше всего. Устал раз за разом прощаться и терять.
Устал от одиночества, которое надорванной струной звенело в груди, не переставая уже не один десяток лет.
Как и Сигрун, он не мог забыть. Хотя в отличие от нее никогда не помнил всего.
Медленно, с трудом передвигая ноги, как будто все силы внезапно покинули его моложавое на вид тело, он подошел к окну и стал смотреть, как для Луи и его любовника готовят экипаж.
Прикоснулся ладонью к стеклу и пальцем обвел силуэт пасынка, как будто силился огладить его по головено дотянуться никак не мог.
Он помнил, как увидел Льефа в самый первый разтемноволосого мальчика, лет двенадцати на вид. Льеф был крепким, хотя и отличался внешностью от тех, кто его окружал. А еще в памяти Эрика навсегда отпечатался пристальный, умный взгляд его темно-голубых глаз.
Мальчик почти не говорилно, кажется, понимал куда больше других. Упрямо молчал, не желая делиться мыслями о том, что происходит кругом него.
Эрик довольно быстро понял, что ярл Хальрод таким образом задумал обмануть его. Каждый одаль давал ко двору конунга одного из сыновейпомощь в войне для конунга, обучение военному ремеслу для мальчика и большая честь.
Но к тому жесвоего рода договор, не менее, хоть и не более надежный, чем брачный контракт. Мальчик становился гарантом верности конунгу, заложником.
Ярл Хальрод выделил ему не младшего, но самого нелюбимого из сыновей. Будто бы заранее готовился к тому, что Льефа убьют на войне или где еще.
Но конунг не стал возвращать его назад, хоть и мог. Странное чувство поселилось у него в душе, какое не вызывал ни один из собственных сыновейнежность и стремление приблизить к себе.
Мало кто из родных сыновей пробуждал в нем такую любовь.
С самого начала Эрик старался заботиться о Льефе так, как мог. И обстоятельства лишь помогали томуедва прибыв ко двору, Льеф сдружился с младшим и самым любимым из его сыновей.
Они с Руном оказались неразлучны, не разлей водой. И так Эрику было проще одаривать вниманием их обоих. Он выделил им на двоих комнату в главном доме, хотя таких не имел никто из обучавшихся при нем детей.
"Это для моего сына, говорил он, когда кто-то спрашивал его. А Льеф будет охранять его. Не разлучать же их, они всегда вдвоем".
Эрик и не сомневался никогда, что однажды эти двое принесут клятву на крови, что вместе пойдут в свой первый поход
Не предугадал он только одного, что следовало бы ему, с его опытом, знатьчто очень скоро они не поделят свой первый ценный трофей.
Столько баллад и столько саг рассказывали при дворе, столько раз слышал Эрик, как двое братьев убивают друг друга ради золота, завоеванного вместе, или жены, и все же не смог предотвратить той же беды, когда она нагрянула в его дом.
Рун всегда был легкомыслен. Эрик знал, что слишком балует его, зачастую давая то, чего не давал и другим сыновьям.
Льеф был серьезени Эрик надеялся, что если уж Рун захочет натворить бед, то хотя бы Льеф удержит его.
Не принял Эрик в расчет и сплетен да новых баллад, в которых то и дело мелькало: "Льефа очаровал чужеземный колдун". "Пусть чешут злые языки", думал он. Льефа и так не жаловали при дворе, а теперь нашелся лишний повод для молвы. Да и Рун всю зиму вел себя тихо, ничто не предвещало беды.
Слишком поздно понял Эрик, насколько сильно вражье колдовствокоторое, конечно, не было никаким колдовством. Юношеская блажь, ревность или что-то ещеон не знал. Но когда эти двое подрались между собой, и Рун упал наземь с раной в груди, первой мыслью Эрика стало: "Лучше бы умер я сам".
Порядки, законы кровной мести и любовь, жившая в его сердце, теперь надвое разрывали его.
Да еще проклятая колдовка подлила масла в огонького она хотела отравить, Эрик не знал, да только, видно, отравила его самого.
После побега Льефа силы стремительно оставляли конунга, он становился слабей день ото дня. И, уже вступив на плащ, знал, что Льеф убьет егознал и хотел, чтобы так и произошло. Не смог лишь удержать собственного меча.
Любовь и ненависть так и жили в его душе. Даже когда он лишен был возможности видеть обоих своих сыновей.
Даже когда ведьма пришла к нему и заставила поверить в то, что снова рука Льефа убила того, кого в этой жизни звали Ролан.