Я готова к принятию вкусной пищи! выступила я вперед.
Пойдёмте, улыбнулся Алекс знакомой улыбкой.
Вы потрясающий гид! Не хочется с Вами расставаться! лепила я по пути в ресторан, стараясь быть ближе, чем остальные голодные члены экскурсионной группы.
Спасибо, устало ответил Алекс.
У меня было ощущение, что Вы водите не группу по городу, а друзей по своему дому, гуще намазывала я, чтобы привлечь его внимание.
Благодарю, мне приятно, скромно ответил он, но я лишь ученик своего учителя.
Это Вы о ком? О менеджере по формообразованию древесных пород в крупной компании, принадлежащей его Отцу, из Назарета? Как в анекдоте?
Алекс внимательно посмотрел на меня из-за широкополой мягкой шляпы, словно впервые заметив.
Я не настолько грешен
То есть?
Маленький человек, который, читая Библию, плачет над своими мелкими грешками, не осознает своего главного грехаГордыни. Так говорил мой учитель.
Кто он, Ваш учитель?
Великий человек! Он разгоняет тучи над местом Нагорной Проповеди, для него колокольный звон в Церкви двенадцати апостолов в Капернауме. И он заслужил это.
Так кто же он?
Он лучший гид по Иерусалиму из всех, какие только существуют! Это он научил не бежать мимо арабского квартала, как другие, а передвигаться по городу свободно и ощущать его самой спокойной точкой в Израиле. «Если ты войдешь в Иерусалим большим, то и выйдешь большим, а если войдешь маленьким, то выйдешь великим», «Когда ты едешь во Францию, ты едешь к французам, когда ты едешь в Италию, ты едешь к итальянцам, когда ты едешь в Израиль, ты едешь к себе» Его слова. Его зовут Алик.
А мне понравилось, как Вы ведете экскурсию. С таким знанием, с такой любовью
Без любви вообще ничего делать не стоит. Не имеет смысла, серьёзно произнес он.
В арабском ресторанчике он обнялся с официантом, и что-то сказал ему, дружески похлопав по спине.
Я заказал для вас настоящую кабсу. Не пробовали?
Нет, а что это?
Арабское блюдо из риса и мяса, родиной которого считается Саудовская Аравия. В основном за вкус этого блюда отвечают специи. Обычно в неё кладут черный перец, гвоздику, кардамон, шафран, корицу, мускатный орех, и, конечно, мясо, подготовленное особым образом. Кроме этого, добавляют изюм, миндаль, кедровые орешки. Фактически кабса тот же плов, но Вы ощутите, насколько это не плов!
Вкусно рассказали
Он улыбнулся.
Здесь его готовят, как положено.
Мы сели рядом. Он достал из сумки ноутбук. На рабочем столе открылась фотографиядве мужские фигуры под хупой в тумане полупрозрачной ткани, которые я мгновенно узнала. Самый безобидный снимок из всех.
Я осторожно заглянула.
Красивое фото. Это ваш друг?
Алекс настороженно глянул на меня.
Любовь всегда видно и это необыкновенно красиво! Самое красивое, что есть на свете! с чувством произнесла я.
Он посмотрел с любопытством.
Вы думаете?
Не думаю, вижу.
Да, это так, кивнул Алекс.
Я могу задать вам сложный вопрос, Алекс?
Сложный? Хм, хмыкнул он. Ну, задайте
Как ваша не совсем традиционная ориентация сочетается с религией, к которой вы так близки?
Он покачал серьёзной головой.
Это не сложный вопрос для меня. Я верю в бога, но не в религию. Этот город и эту страну создали люди, которые верили в то, что ОН в них верит.
Свет бога в душе, религиятьма! Лучшая молитва«Спасибо, господи!» так говорил мой учитель. А по поводу нетрадиционности чего бы то ни былоне суди о другом ни хорошо, ни плохо. Будешь тридцать секунд о нем говорить и тридцать раз ошибешься. Это тоже его слова. Счастье это гармония с собой и миром
За день до отлёта я бегала по городу в мыслях о сувенирах, которые надо купить и дождях, которые ждут дома. Вокруг было яркое солнце, синее небо, белые холсты камней, живые краски неопознанных цветов и растений, прильнувших к своим капельницам, чьи синие змеи грелись в горячем песке. Тель-авивская улица благодарила небо за рай на земле, а яза то, что уже совсем скоро разберусь со злокачественной литературной опухолью
О! Приветствую! знакомый голос заставил поднять голову.
Белый балахон, чалма, темные очки, сумка через плечо, небритая улыбкаАлекс!
Ой! Здрасьте! обрадовалась я.
Какими судьбами?
Гуляю по магазинам. Завтра домой. А Вы?
Я по делам. Гуляю я на работе, засмеялся он. Здесь недалеко, в Яффе, живет одна хорошая фотографиня, русская, как ни странно.
Почему как ни странно?
Алекс улыбнулся.
Ну, потому что каждая нация сильна чем-то одним. Немцытехникой, евреитворчеством, русскиедушевными терзаниями. А фотография это творчество, во-первых, техника, во-вторых, и только в третьихтерзания. Так ведь?
Да, согласилась я. А как ваш друг?
Друг? Откуда вы зна а, нуда он почесал лоб под чалмой загорелым пальцем. Да нормально. Все хорошо. У нас с ним полный инь-янь! он заулыбался, протянув руку для прощания. Мне пора. Если вашим знакомым нужна экскурсия по святым местам, звоните в любое время дня и ночи! Да, и если нужен хороший фотограф, тоже обращайтесь, познакомлю! Рад был увидеться!
Я тоже. И привет инь-яню!
Спасибо! Обязательно передам! засмеялся он так, как смеются только очень счастливые люди
Вечером я позвонила Ольге, чтобы поблагодарить и попрощаться. Телефон взял Миша.
Она в студии, работает с клиентом, не может подойти. Что ей передать?
Нет, ничего, я позвоню в другой раз. Или напишу.
Конечно, пожалуйста, любезно ответил голос.
Миша, а Вы нашли свой инь-янь?
Что, простите?
Вы нашли гармонию с собой и миром?
Я ничего не терял, хмыкнул голос. Всего хорошего!
Таблетки от сердца
На месте её любимого чая прорыт туннель. Ей приходится тянуться рукой в самый его конец, за последней пачкой.
«Всем нужно то же, что и мне! Как же это раздражает! возмущённо бубнит она. Вот же, рядом, чёрный, зелёный, белый, хоть полосатый! Так нет! Всем подавай мой чай! И почему продавцы именно в этом, ближайшем к дому супермаркете, никогда не шевелятся? Кончается товарзначит, надо быстренько принести еще! Пожилой человек не должен испытывать неудобства!»
Она кладет добытую пачку в корзину и размышляет сама с собой: «Надо будет ко дню рождения сделать запас, а то, как всегдакогда надо, тогда и не будет! Приедет сын с невесткой, внучка. Как же без любимого чая! Это ведь не простой день рождения, шестьдесят пять»
От неловкого движения заломило под лопаткой, а от возмущения заболело сердце. Сердце все чаще беспокоит её. То оно вдруг колотится, сотрясая всё тело, то останавливается, словно что-то вспомнив, и она судорожно ищет пульс, то мучает противная тянущая боль. В её сумочке всегда есть таблетки от сердца, но сейчас она выскочила за чаем и сумочку не взяла
Она оглядывается в поисках места, где бы можно было присесть. Увидев подставку, на которую встают, чтобы достать верхние полки, идёт к ней, осторожно опускается, ослабив на шее жёлтую косынку.
Напротив нее, колени в колени сидит запыхавшаяся пожилая женщина в жёлтом платке на шее. Она не сразу понимает, что это она сама и есть, и что смотрит в зеркало, которыми отделаны колонны магазина для зрительного расширения торгового пространства. Странно, но раньше она не находила себя в этих зеркалах. Точнее, не искала. С некоторых пор она перестала дружить со своим отражением. Дома зеркало только в ванной, маленькое, в размер лица. Были раньше во весь рост, в шкафу, но она заменила их темными стеклами. Не хочется верить, что эта почти старуха и есть она.
Сейчас ей некуда деться от своего отражения. Выбившиеся седые волосы, сутулые плечи, глаза без макияжа, морщины возле губ, отёкшие колени, стоптанные туфли. Ужас Надо покраситься. И к косметичке записаться. И купить новые туфли. Тем более день рождения Нельзя себя так запускать!
Боль под лопаткой стихает, сердцебиение нормализуется, вроде обошлось.
«Ну чего, бабка? Купила чай? Чуть не кончилась. Молодец. Вставай, иди домой, заваривай!» с деланой бодростью говорит она себе и через силу улыбается зеркалу. Но не встаёт, а продолжает сидеть, глядя на отражённые полки с продуктами и покупателей с тележками. Мир «потустороннего» зеркального супермаркета как настоящий, лишь немного темнее. От времени или от однообразия того, что в нем отражается.
В затемнённом мире растерянно блуждает высокий мужчина в пальто. Лет сорока пяти, слегка вьющиеся волосы, длинная чёлка, разложенная прямым пробором, серьга в ухе. Не местный. У них так не одеваются и так не стригутся. Он вертит в руках коробку, читает. Наклонившись, ставит в тележку. Чёлка падает на лоб. Плавным движением правой руки он убирает её со лба, и волосы вновь послушно ложатся на свои места.
Этот жест и этот поворот головы и глаза
Рон! Рон! Рон! Рон! выталкивает сердце его имя. Не может быть Прошло тридцать лет Но это он! Рон Хорошо, что она сидит. Чувство самосохранения захлёбывается волной других, давно забытых чувств.
Ронеё бывший ученик. Он готовился поступать в Медицинскую Академию, она занималась с ним химией. У его родителей необычная история знакомства. Отецармянин, советский дипломат, работал в Лиссабоне, а матьпортугалка, зашла в посольство. Рон сам рассказывал. Ему было шестнадцать. Он сразу показался ей особенным. Взгляд такой взрослый и такой мужской. Так не смотрят мальчики в шестнадцать лет. А она была беременна своим сыном, которому сейчас уже тридцать. Как это всё было давно А такие помнятся подробности Даже этот жест, как он рукой убирает со лба чёлку И чувства, оказывается, никуда не деваются, и время не лечит
Она боится оторвать взгляд от зеркала и не увидеть ЕГО в реальности, словно он существует только в зеркальном мире. Но он чувствует взгляд и поворачивает голову сам.
Запыхавшаяся пожилая дама в желтом платке вокруг шеи странно смотрит на него, сидя на подставке, с которой достают товар с верхних полок.
«Пациентка бывшая, наверно», думает он. Он привык, что люди в разных странах вдруг начинают его пристально рассматривать, узнавать. Через его руки прошло столько людей. Нет, здесь, кажется, другое. Ей, возможно, нехорошо.
Он оставляет тележку и быстрым шагом подходит к женщине.
Мадам, с вами все в порядке? Я врач. Он садится возле неё на корточки.
Она не может ответить. Смотрит на него, чувствуя себя пустой банкой, в которой нет ничего, кроме огромного сердца, колотящего в тонкие стенки.
Вы меня слышите? он берёт ее за руку и его серые глаза вспыхивают узнаванием. Каролина? Это ты?
Она молча кивает.
В его голове всплывают воспоминания. Замороженные, но прекрасно сохранённые Ему было почти шестнадцать. Он учился в школе и готовился в медицинский, и родители наняли учительницу для дополнительных занятий по химии. Она приходила к ним домой два раза в неделю днём, когда он был дома один. Она говорила по-английски с акцентом. Отец сказал, что это славянский акцент. После месяца занятий она больше говорила на другие темы, чем химия. Однажды она попросила стакан воды, и когда он принёс воду, увидел, что она трогает сама себя. Он окаменел. Она спросила, видел ли он когда-нибудь такое, он сказал, что нет, тогда она предложила подойти и потрогать. Когда он подошел и дотронулся, то кончил в штаны. А она поняла, достала у него мокрого и взяла в рот. Потом завалила на пол и села на него. Она текла сильно, была мокрая, потом поднялась, села ему на лицо, и заставила лизать. И это был его первый сексуальный опыт. Потом, в другие дни, занимались только этим. Ему было все интереснораздвигал, смотрел, щупал, гладил, нюхал. Она была беременна от мужа, на пятом месяце. Они занимались так почти до родов. В последнем месяце она давала делать куни, а потом анал, и любила, когда он заходил глубоко и кончал. Говорила, что у него большой член и если делать это обычно, то можно задеть маленького. На последнем месяце она любила только минет и анал. Он даже не мог себе такое представить с ней! Ей ведь было тридцать четыре, а ему почти шестнадцать. Потом он уехал в Лондон учиться. Жизнь пошла другая. Чернокожие девочки, много групповухи и много медицины. Секс и медицину он обожает всю жизнь. Предпочитает женскую доминацию. Скорей всего, первый сексуальный опыт послужил формированию такого предпочтения. А секс с беременной был последний раз с беременной женой. Дочке уже шестнадцать
Да, Рон, это я Я так сильно изменилась?
Наверно, как и я, смущается он, не зная, о чем говорить с седой дамой в нелепом жёлтом платке, обмотанным вокруг морщинистой шеи, почти старухой, в которую превратилась его бывшая учительница.
Как ты здесь оказался? Я тебя никогда раньше не видела.
Я здесь по работе. Завтра улетаю, сухо отвечает он, и вежливо добавляет подробности: Надо было посмотреть пациента. А ты?
Я здесь живу. Совсем рядом.
Мм, кивает он.
У нас очень хороший город, зачем-то говорит она.
Я не успел оценить достопримечательности. Наверно, хороший, если ты здесь живёшь, пожимает плечами Рон.
Много ездишь?
Чаще летаю.
Ты поступил в Медицинскую Академию?
Да. Он поднимается, помогает подняться ей, поддерживая под локоть, как обычно помогают пожилым людям. Она ищет рукой его ладонь, и он дает ей руку.
Украдкой она смотрится в зеркало, приглаживает волосы и прикрывает платком шею. Она пытается задержать его руку в своей, но он деликатно высвобождает пальцы.
Ей так много хочется сказать ему. Какая неловкая ситуация
А ты какой врач? спрашивает она совсем не то, что хотела.
Нейрохирург.
Много оперируешь?
Много, переминается он.
Устаёшь, наверно? она чуть не плачет от банальности их разговора. Через тридцать лет.
Больше устаю от новых магазинов, чуть улыбается он. Никогда не знаешь, где что и найдёшь ли привычные продукты. А оперироватьэто моя работа. Устаю, конечно, но и удовлетворение есть.
Он пытается заполнить словами неловкую пустоту между ними. Она благодарно подхватывает тему:
А я, знаешь, тоже сделала операцию нейрохирургическую пять лет назад в Израиле. Дорого, но не жалею. Результаты хорошие. И очень мне профессор понравился. Шимон Рохкинд. Абсолютный фанат своего дела! Очень приятно было с ним общаться. Ты, может, знаешь его?
Врач должен быть таким, сдержанно отвечает Рон. Я слышал о нём, но лично не знаком.
А где ты живешь, Рон? она ласкает языком его имя.
В Иерусалиме.
Ну да, а тот в Тель-Авиве. Вот и не встречались.
Разговор снова высыхает.
Как родители? Живы? вспоминает она.
Мама жива, слава богу. Отца уже нет.
Мама тоже в Израиле?
Нет, мама в Лиссабоне. Она не хочет никуда переезжать. Болеет. Но за ней уход двадцать четыре часа в сутки, и мы навещаем. Я и дочка.
У тебя дочка есть? А жена?
Развелись. Она уехала в Штаты. Но мы остались друзьями. Я, когда бываю там, встречаемся, общаемся. Нормально. А ты как? И кстати, кто у тебя родился? вспоминает Рон, смутившись.
Мальчик, тоже смущается Каролина. Ему уже тридцать. Он женат, у меня внучка чудесная. Они в Швейцарии живут. А я вот сюда переехала, в Словакию. У меня же бабушка отсюда. Здесь дом, в котором я выросла. А с мужем развелись. Почти сразу после того, как. как как сын родился, находится она.
У тебя тоже компот из генов? улыбается Рон. У меня ведь отец армянин, а мама из Португалии. Отец был дипломатом, а мама в посольство пришла. Они там и познакомились.
Я помню эту историю, тепло говорит она. Ты часто бываешь у нас?
Нет. Часто в России. Был в Питере недавно, так номер самый дорогой, мерседес с водителем, ужин в Астории с девочками и чаевых пятьдесят тысяч евро. Это помимо оплаты операции и всех остальных расходов. Пока есть русские олигархи, можно жить! смеётся Рон с теми же ямочками на щеках, что были в шестнадцать лет, но словно повзрослевшими
Она теряется от этих ямочек окончательно, словно они, живые свидетели того, что у них было, смеются и над ней. Но, берет себя в руки.
Это что же, Рон, получается, дешевле оплатить хирургу перелёт и проживание, чем больному прилететь в клинику? спрашивает она.
Послеоперационный период очень важен. Перевозить больного опасно, а так он может оставаться в клинике сколько угодно, объясняет врач.
Наверно, ты очень хороший нейрохирург, она дотрагивается до его плеча и слегка гладит нежную ткань пальто.
Хороший, да. Без ложной скромности. Обычно врачи могут удалить до семидесяти процентов опухоли, я достиг восьмидесяти пяти, девяноста. Поэтому меня приглашают много стран, привычно говорит он.