Привет, дорогой мой друг, коридор.
Всё те же стены, выкрашенные зелёной масляной краской, те же стенды, те же окна. Всё, как и было, когда меня впервые выгнали с урока. Разница в том, что мне не десять, а четырнадцать лет и что ямятежница. Бабушка говорит, что это свойственно моему пубертатному возрасту. Пубертатный возрастэто такой возраст, и для девочек он начинается где-то в двенадцать лет, а заканчивается примерно в шестнадцать. Так что ещё два года я могу себе позволить своевольничать, хамить и вести себя так, как ведут себя подростки в свой подростковый период.
Я никогда не была особой красавицей, а сейчас и подавно перестала ею быть. И, скорее всего, никогда ею не буду.
Здравствуй, зеркало! Кто тебя сюда повесил? Перепутали, видать. Везли в комнату смеха, а привезли к нам, в школу. Я в тебя стараюсь не смотреться, но сейчас мне нечего делать. Ну и чудище: невысокая, нестройная, не очень красивая девочка с явно выраженной еврейской внешностью. Одним словом, Тыковка. Папа иногда по-прежнему называет меня так, но это происходит всё реже и реже. Когда-то, когда мне было десять лет, я попросила папу никогда больше не называть меня Тыковкой. Потому что в очередной раз, когда его вызвали в школу, он повернулся ко мне и при всём классе сказал:
Ну как же так, Тыковка? Ты же обещала, что не будешь драться!
Что тут началось! Все подскакивали со своих мест и кричали: «У нас Тыква выросла! Посмотрите, это не девочкаэто тыква!..»
Я выбежала из класса и, заливаясь слезами, понеслась домой. Дело было зимой, но мне было не до шубки. Кроличья, белая, она так и осталась висеть в раздевалке. Я даже замёрзнуть не успелатак быстро бежала. Бабушка открыла дверь и всплеснула руками:
Машенька, что случилось? Тебя обокрали?
Я бросилась к бабушке, прижалась к ней и закричала: «Я больше не Тыковка! Скажи папе, что я больше не Тыковка!»
Бабушка гладила меня по голове, целовала в макушку и приговаривала:
Конечно, душа моя, ты не Тыковка. Обязательно скажу папе. Не плачь, солнышко А давай-ка, Машенька, попьём чайку, поговорим
Горячий сладкий чай и тёплый бабушкин плед были моими лучшими лекарствами. Мы садились на маленький старый диванчик, бабушка зажигала свечу, наливала вкусный чай в стакан из тонкого стекла в посеребрённом подстаканнике и ставила на стол всё ту же плетёную вазочку с пирожками. Так можно было сидеть долго-долго. Бабушка никогда никуда не спешила. Она не любила суетливых людей и говорила, что только глупец суетится вовсю, затеяв пустяк, умный человек всегда сохраняет спокойствие, затеяв великое дело.
Мы пили чай и говорили обо всём на свете. Не было в моей жизни того, чего я не рассказала бы бабушке. С папой мне удавалось поговорить всё реже и реже. Папина женитьба на Лизе поставила некую стену, отделив меня с бабушкой от него и его новой семьи.
Глава седьмаяКто в доме хозяйка?
На всю жизнь я запомнила папину свадьбу. Бабушка была одета во всё белое, хотя раньше, до этого, ничего белого в её гардеробе не было. Откуда взялось это белое платье, я не знала: у бабушки было красивое чёрное платье, которое она надевала в те дни памяти, когда умер кто-то из её близких. Я так и называла это платье: траурным. По праздникам бабушка надевала бордовое кружевное платье с длинными рукавами и бордовыми шифоновыми вставками понизу. Оба платья на стройной бабушкиной фигуре смотрелись очень красиво, но строгое чёрное платье с белым кружевным воротничком папа терпеть не мог.
Варвара Степановна! У нас опять траур? Кто на сей раз?
Борис Семёнович! Сегодня день смерти близкой подруги моей мамы, Софьи Александровны.
Так чему вы радуетесь? У евреев чёрный цветэто праздник, а вот белыйэто траур.
Всё-то у вас не как у людей. У всех чёрный цветтраур, а белыйпраздник, а у васнаоборот. Где это написано? Покажите! Дайте прочитать!
Папа не знал, где это было написано, но он отчаянно сопротивлялся:
Евреев всегда хоронили в белых саванах.
Ну конечно, всех нормальных людей хоронят в чёрной, строгой одежде, а вы и тут умудрились отличиться, тут же парировала бабушка.
Да что вы знаете о евреях? не выдерживал папа.
И тогда бабушка Варя выдвигала самый страшный аргумент, против которого у папы не было никаких доводов:
Это вы, евреи, распяли нашего Христа.
Папа тяжело вздыхал и уходил в свою комнату.
В тот день, когда папа сочетался законным браком с Елизаветой Львовной, бабушка с утра куда-то ушла. Сначала я подумала, что она не придёт к застолью, но бабушка пришла. Папа с Лизой уехали в ЗАГС, Лизины родители суетились возле стола, ставя на стол приборы и салаты, я смотрела на все эти приготовления и думала о том, как мы все будем жить дальше.
С Лизой отношения почему-то не складывались. Она называла меня «девочкой» и, когда разговаривала со мной, всегда смотрела поверх моей головы. Это выглядело примерно так:
Девочка моя, ты не видела, куда делись мои очки?
В этот момент она смотрела куда-то вверх, отчего мне тоже хотелось посмотреть вверх и там, на потолке, обнаружить её очки.
Как-то раз бабушка не выдержала и сказала Лизе:
Деточка, у моей внучки есть имя. Извольте обращаться к ней по имени.
Вы мне не указывайте, Варвара Степановна, как мне обращаться к дочери моего будущего мужа.
А вы мне, деточка, не дерзите. «Будущего» это вы правильно заметили. Пока ещё яхозяйка этого дома.
«Пока ещё» это вы верно сказали.
И тогда бабушка поворачивалась ко мне:
Мария, пошли, душа моя, гулять. Здесь нам с тобой больше нечего делать. Здесь мы больше никто.
Мы молча одевались и уходили гулять в сквер возле нашего дома.
С появлением в доме Лизы я стала заложницей: все споры были исключительно из-за меня. Я даже думала, что стоит мне куда-нибудь уйти, как в доме наступят мир и покой. Это я потом поняла, что за отсутствием видимых причин для ссоры взаимная неприязнь двух женщин искала повод и этим поводом была я. И всё же я была на бабушкиной стороне.
Папа по-прежнему приходил пожелать мне спокойной ночи, накрывал меня одеялом, но времени на это уходило всё меньше и меньше.
Глава восьмаяБабушка-антисоветчица
Как-то раз я решилась на важный разговор с папой и попросила его выгнать тётю Лизу из нашего дома.
Почему, Тыковка? Она тебе совсем не нравится?
Я боюсь её, папочка.
Почему, родная?
Бабушка сказала, что она околдовала тебя. А ещё бабушка сказала, что тётя Лиза отравит её крысиным ядом.
Папа встал, пожелал мне спокойной ночи и быстро вышел из комнаты. Я закрыла глаза, но сон не шёл. Вдруг я услышала, как папа кричит. Я даже сначала не поняла, что это кричит папа. Просто раньше я никогда не слышала, чтобы папа кричал. Подойдя к двери, я тихонько приоткрыла её и увидела бабушку. Она стояла в халате, с распущенными волосами и смотрела на мамин портрет. А папа кричал, чтобы бабушка не смела подходить ко мне, потому что она и понятия не имеет о приличных манерах и воспитывать его дочь в духе человеконенавистничества она не имеет никакого права.
Бабушка молчала. В комнату вошла Лиза и увела папу. Я скользнула в комнату, прижалась к бабушке, взяла её за руку и потащила в её комнату. Бабушка села на кровать и заплакала. До этого я никогда не видела, чтобы бабушка плакала. В тот вечер у меня было сразу два открытия: папа, оказывается, умеет кричать, а бабушка, оказывается, умеет плакать. До этого дня бабушка говорила, что слёзыудел слабых, и именно тогда я поняла, что бабушка, возможно, не слабый, но и не совсем сильный человек.
Всё бы ничего, но бабушка, вытерев слёзы, сказала, что завтра мы с ней идём в церковь.
Бабушка никогда не водила меня в церковь: ей запрещал папа. Да и церковью это место нельзя было назвать: молельный дом, куда почти тайно собирались какие-то старички и старушки. Бабушка говорила, что все беды и войны в мире происходят потому, что у людей нет веры, что люди забыли Бога. Церкви закрывали, делая из них склады для хранения продуктов, одежды и всякой всячины.
У бабушки была маленькая иконка, но она прятала её в старом-престаром чемодане. А чемодан бабушка хранила под кроватью. Там же лежали её вещи «для похорон». «На всякий случай, чтоб ты знала», говорила мне бабушка, показывая на чемодан.
Этого чемодана я очень боялась. Во-первых, там лежала запрещённая иконка, а во-вторыхплатье, в котором бабушку должны будут положить в гроб. Я даже представить себе не могла, что такой момент когда-нибудь наступит.
Как-то, когда дома никого не было, ко мне пришёл мой друг Сашка Макаров, и я показала ему страшный чемоданище.
Сашка долго разглядывал икону, рассматривал бабушкины лаковые чёрные туфли с позолоченной пряжкой, красивое коричневое платье, белую гипюровую шаль, а потом уверенно изрёк:
Машка, твоя бабушкаантисоветчица. И то, что ты её покрываешь, недостойно звания пионера.
Я страшно испугалась, что мой друг Сашка Макаров пойдёт к председателю совета дружины, строгой и правильной девочке из восьмого класса Наташе Егоровой, и скажет ей: «Уважаемая Наташа Егорова, я обязан вывести на чистую воду антисоветчицу Марию Берман, которая недостойна носить красный пионерский галстук и значок с изображением вождя нашей революции. Нужно срочно исключить Марию Берман из рядов пионерской организации».
А правильная и строгая девочка Наташа Егорова ответит доблестному пионеру Сашке Макарову: «Спасибо, Александр Макаров! Несмотря на то что у тебя родители алкоголики, тынастоящий герой!»
И потом на совете дружины меня, пионерку Марию Берман, ученицу четвёртого класса, позорно исключат из пионеров.
Я посмотрела на Сашку и твёрдо сказала:
Если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я расскажу, что твой дедушка был попом.
Сашка взглянул на меня и усмехнулся. Потом закрыл чемодан, задвинул его под кровать и торжественно сказал:
Машка, тыдура. Я даю тебе честное пионерское слово, что никогда и никому не расскажу о твоей бабушке-антисоветчице. К тому же она всё равно скоро умрёт.
Ты сам дурак! С чего это она должна скоро умереть? Ей всего шестьдесят лет.
А на фига она одежду припрятала для похорон?
Это её Лиза отравить крысиным ядом хочет.
Ты это точно знаешь?
Ну да, так бабушка сказала.
Тогда, Машка, ты на самом деле дура. Нужно срочно звонить в милицию. Мы раскроем страшное преступление, и, возможно, нам даже орден дадут за спасение жизни твоей бабки.
Она не бабка, она бабушка.
Какая разница?
Большая. Ты правда думаешь, что нужно звонить?
Ну да. Где твоя бабка, то есть бабушка, сейчас?
В поликлинику пошла.
Ну вот, началось.
Что началось, Сашка?
Ей уже стало плохо, и она пошла в поликлинику. Домой может не вернуться.
Дрожащими от страха руками я взяла трубку телефона, потом подумала и положила её обратно.
Давай ты, Сашка. Я боюсь.
Трусиха! сказал Сашка и, смело приложив к уху трубку, набрал номер милиции, который знали все советские дети.
Алло! Это милиция? У нас тут отравление крысиным ядом. Умышленное? Да, умышленное. Кто звонит? Пионер Александр Макаров.
Бьюсь об заклад: бдительный Сашка в этот момент уже примерял орден.
Да, приезжайте. Здесь могут быть следы преступления. Мы ничего трогать не будем.
Мы молча сели на маленький старый бабушкин диван и замерли в ожидании звонка. Минуты две мы сидели молча, прижавшись друг к другу.
Может, их нужно встретить? спросила я.
Это ещё зачем?
Ну «скорую» же мы встречаем.
Так это «скорая». Милиция сама дорогу найдёт. К тому же нам сказали сидеть и не двигаться.
Нам сказали ничего не трогать.
Это практически то же самое.
Ну ладно, сидим.
В этот момент мы сначала услышали, как кто-то вставил ключ в замочную скважину, потомкак скрипнула дверь, и только потом раздался голос Лизы:
Ау, есть кто живой?
Если бы она не произнесла слово «живой», возможно, мы с Сашкой повели бы себя несколько иначе. Но она сказала «живой», и мы заорали. Потом, не сговариваясь, стали толкать комод к двери, чтобы подпереть её.
Ничего не подозревавшая Елизавета Львовна, услышав нашу с Сашкой возню, подошла к двери моей комнаты. Мне рисовались страшные картины, одна хуже другой: вот Лиза со страшным оскалом подходит к двери и топором выбивает доску. Нет, откуда у нас топор? Топора у нас никогда не было, так что этот вариант не подходит.
Тогда так: Айза с баночкой крысиного яда не может открыть дверь и высыпает этот яд в чайник. И вдруг в голове пронеслась страшная мысль: папа придёт с работы и захочет выпить чаю. А там яд. Бабушку я уже практически похоронила.
Тётя Лиза, не убивайте меня, пожалуйста! заплакала я, и Сашка стал мне подвывать.
Девочка моя, ты о чём? Что случилось? Кто там у тебя? Открой немедленно дверь, слышишь?
Я слышала, но комод был достаточно тяжёлый, к тому же мы с Сашкой подпирали его своими телами. И тут мы услышали дикий грохот в коридоре: это упала выбитая дверь. Потомкрики, кого-то повалили на пол, и в нашу комнату постучали: «Дети, вы там? Это милиция. Откройте дверь!»
Мы попытались отодвинуть комод, но у нас ничего не получилось: толкать его было гораздо легче.
Дяденька милиционер, мы не можем. У нас комод застрял.
Дяденька милиционер поднажал на дверь, и она, отодвинув злосчастный комод, немного приоткрылась. Милиционер ещё раз поднажал, и мы, вцепившись в комод, сумели сдвинуть его с места.
Когда мы вылезли из комнаты, увидели жуткую картину: на полу в наручниках сидела Лиза и рыдала. Выбитая входная дверь тоже лежала на полу. В комнате стояли наши соседи: тётя Света и дядя Миша.
Понятые, вы здесь?
Здесь, почему-то ответила тётя Света.
Кто вызывал милицию?
Я, смело сказал доблестный мальчиш-кибальчиш Сашка Макаров.
В этот момент к дверному проёму подошла бабушка Варя. Она увидела выбитую дверь, ворвалась в комнату и кинулась ко мне.
Что случилось, душа моя? дрожащим голосом спросила меня бабушка, ощупывая мою голову, осматривая руки и ноги.
А ты разве не умерла? рыдая, спросила я бабушку.
С чего вдруг я должна умереть?! воскликнула бабушка, и тут её взгляд упал на плачущую Лизу в наручниках.
Что тут происходит? строго спросила бабушка Варя и грозно пошла на милиционера.
Милиционер попятился, но вовремя вспомнил, что он представитель законной власти.
С работы пришёл папа, все долго разбирались, составляли протокол, потом поехали в милицию и вернулись только к ночи, предварительно отвезя Сашку домой. Я старалась не думать о том, что будет с Сашкой. Папа поднялся к ним в квартиру, о чём-то долго говорил с Сашкиным отцом, и мы поехали домой на такси, так как ни у кого не было сил идти пешком.
Пока мы были в милиции, к нам приехал дядя Коля и починил дверь. Папа правду говорил: дядя Коля был превосходным слесарем, особенно когда не пил «водовку».
Несмотря на позднее время, папа усадил нас всех за обеденный стол. Он строго посмотрел на плакавших меня и Лизу, на гордо державшую голову бабушку и тихо сказал:
Дорогие мои женщины, уважаемая Варвара Степановна, я очень любил вашу дочь. Любил так, как может мужчина любить женщину. Но она оставила нас, подарив Тыковку. Простите Машу. Яживой человек, и Маше нужна мама. Я привёл в дом Лизу потому, что она порядочный человек и очень мне нравится. И я надеюсь, это взаимно. Я не могу всю жизнь прожить один. К тому же у нас скоро свадьба, нравится вам это или нет. Я вас очень прошу, Варвара Степановна, принять Лизу. Иначе нам всем придётся несладко. И я прошу не настраивать Марию против моей невесты. Если вы меня услышаликивните, пожалуйста.
Бабушка, подумав, кивнула.
А вас, Мария Борисовна, я попрошу со всем уважением отнестись к Лизе. Я не настаиваю на том, чтобы вы называли Лизу мамой. Если захотитедругое дело
Бабушка сердито кашлянула, а папа, серьёзно посмотрев на неё, продолжил:
Если захочешь, то когда-нибудь назовёшь.
А если не захочу, как мне называть её?
Можно просто Лиза, вмешалась в разговор Лиза.
А можно тётя Лиза? спросила я.
Конечно, можно, быстро ответила Лиза и впервые посмотрела мне в глаза. Не на потолок, не в угол комнаты, а мне в глаза. И я увидела, что она вовсе не злится на меня.
Папа пожелал нам всем спокойной ночи и впервые не зашёл в мою комнату. Наверное, он всё ещё был зол на меня и бабушку.
Бабушка уложила меня в постель, поцеловала и прошептала: