«Но правда ли он не огорчается?»думал Петрос.
Его размышления прервал шум на лестнице: это Сотирис, пританцовывая, прыгал через две ступеньки и громко распевал веселым звонким голосом:
Муссолини влип,
Муссолини влип,
Муссолини съел
Поганый гриб.
Ты что, спятил? открыв дверь квартиры, набросился на него Петрос. Услышит Жаба.
Ну и что? напустив на себя равнодушный вид, протянул Сотирис. Италии капут
Тут в переднюю вышел папа.
Италия капитулировала! радостно объявил он. Только что передали по радио.
Пошли на улицу, поглядим, что там делается, предложил Петросу Сотирис.
Мальчики носились по городу, как в первый день после объявления войны, когда все пели «Средь безвестных селений гордолин».
Всюду толпился народ, жаждавший узнать последние новости. Итальянцы исчезли. Комендатуру и комендантское управление охраняли стоявшие у дверей немецкие часовые.
Их ведут под конвоем! Их ведут под конвоем! закричал кто-то на углу улицы.
Петрос и Сотирис помчались посмотреть, что там происходит. Со всех сторон бежали туда люди; бежала и какая-то старушка, которая очень потешно крестилась и бормотала:
Господи, спаси и помилуй! Спаси и помилуй!
Погляди! завопил Сотирис. Теперь немцы из полевой жандармерии стерегут итальянцев!
Из-за угла показалась огромная колонна итальянских солдат, по обе стороны которой медленно ехали на мотоциклах немцы. Всего лишь в прошлое воскресенье состоялся парад итальянских пехотинцев. Они важно маршировали, и петушиные перья у них на голове так забавно покачивались, что можно было умереть от смеха. В тот же день вечером мама взяла с собой Петроса в гости к своей знакомой, жившей недалеко от А́йа Параскеви́; и когда они доехали до комендатуры, итальянцы высадили всех из автобуса, чтобы проверить документы.
Su! Su! Presto! Presto!покрикивал пронзительным голосом один из карабинеров.
Теперь уже не было окриков «Presto!» Итальянцы шли с непокрытыми головами, в расстегнутых кителях, без погон, без знаков различия. Небритые, жалкиеточно военнопленные, потерпевшие поражение в бою.
Петрос заставлял себя думать с ненавистью о карабинере, забравшем Тодороса, и о другом, угрожавшем автоматом Он пытался сейчас побороть в себе жалость к итальянцам, которые плелись такие несчастные под конвоем своих бывших союзников и жалобно клянчили: «Pane sigaretta», как дедушка, когда он притворялся умирающим перед чужими дверьми.
Позади бежали мальчишки и, потешаясь, пели:
Муссолини влип,
Муссолини влип,
Муссолини съел
Поганый гриб.
Итальянцев это нисколько не трогало, они бросали умоляющие взгляды на ребятишек и твердили:
Bambino pane
Из табачного киоска вышел продавец и бросил итальянцам несколько пачек сигарет. Те стали, подпрыгивая, ловить их в воздухе. Потом женщины начали кидать им хлеб, орехи, изюм.
Петрос и Сотирис шли за колонной вместе с мальчишками, распевавшими:
Ножкойдерг!
Глазомморг!
И попал
Прямо в морг!
Сначала они тоже затянули песню, но тут же замолкли, словно вспомнив внезапно, что они уже не малыши, как в начале войны.
Пошли домой, одновременно предложили они оба, точно под влиянием одних и тех же мыслей.
Когда Петрос вошел в столовую, вся семья сидела за столом.
Теперь командовать у нас будут немцы и покрепче завинтят гайки, сказал папа.
Куда уж там! возразил дедушка. Гайки и так крепко завинчены.
Нет, от немцев добра не жди, настаивал на своем папа.
Я хочу вам кое-что сказать, не обращая внимания на их спор, взволнованно произнесла мама, будто спеша поделиться внезапно пришедшей ей в голову мыслью.
Все обратили на нее удивленные взгляды. Мама никогда не участвовала в беседах за столом, и если говорила о чем-нибудь, то только о еде. Теперь же она как будто собиралась сообщить что-то совсем другое. Не сводя с нее глаз, все молча ждали.
Внизу, в нашем чулане, спрятался какой-то итальянский солдат, объявила мама так просто, словно речь шла о мешке опилок для разжигания жаровни.
Madonna miaкомично протянул дедушка, пораженный маминой «шуткой».
Никто не успел и рта раскрыть, потому что мама стала торопливо и сбивчиво рассказывать, как, придя в чулан за опилками, она обнаружила, что дверь в него не заперта.
Конечно, ты забыл запереть ее на замок, выговорила она Петросу совсем не сердито, а скорей даже ласково. Все время шмыгаешь туда-сюда и роешься в старье.
Петрос готов был начать оправдываться, но мама продолжала свой рассказ. Войдя в чулан, она увидела носок солдатского ботинка, торчавший из-за дедушкиного сундука, и напугалась до смерти.
Non abbia paura, signora,послышался дрожащий голос.
Из-за сундука робко вылез испуганный итальянский солдат.
Sono buono, non sono fascista!
Мама не просто излагала это происшествие, а «играла», как в былые времена, когда она разыгрывала перед Петросом целые сцены из «Коварства и любви», изображая разных действующих лиц. «Она совершенно преобразилась, стала довоенной», подумал Петрос. И глаза у нее блестели, как тогда в магазине, когда она примеряла перед зеркалом шляпы. «Отдай на сцену свою Элени», говорили дедушке актеры, которые приходили в восторг, видя, как мама, тогда еще совсем молоденькая, копирует их за кулисами.
До войны, когда больной Петрос лежал в кровати и мама приходила посидеть с ним, она никогда не рассказывала ему сказок, а только «играла». Представляла то одну, то другую соседку, подражая их ужимкам, голосам так искусно, что Петрос сразу угадывал, кого она имела в виду Он уже забыл ту маму, и вдруг она снова возродилась перед ним, изображая перепуганного итальянца.
Sono buono, non sono fascista, non sono Mussolini. Sono Bandoglio
Мама так забавно копировала его, что все покатывались со смеху.
Non fascista, non fascista проворчал дедушка. Ну что же нам с ним делать?
Нельзя же выдать его немцам, серьезно сказал папа.
Значит, когда кончится война, мы спрячем у себя и Жабу? не согласившись с ним, возмутилась Антигона.
Нет, нет. Это совсем иное дело! с несвойственным ей жаром возразила мама. Итальянцы теперь заодно с союзниками, заодно с нами.
Петрос не верил собственным ушам. До сих пор он считал, что мама совершенно не интересуется политикой и не знает толком, кто с кем воюет.
Я не выдам беднягу немцам. Мы где-нибудь спрячем его, заявила мама так же решительно, как до войны, когда распоряжалась всем в доме: «Антигона поступит в частную школу», «Мы купим ей плиссированную юбку», «Как-нибудь сведем концы с концами» А если мама забирала что-нибудь в голову
Весь вечер они спорили. Папа стоял на своем:
Не выдавать же нам его немцам.
Лишняя тарелка супа бурчал дедушка.
Мама молчала. Когда стемнело, она сказала:
Сходить мне, что ли, в чулан?.. точно спрашивала их мнения; но видно было, что она твердо решила привести итальянца в свой дом.
Посмотрим, что из себя представляет этот Гарибальди, изрек дедушка после того, как мама вышла из комнаты.
Удивленный Петрос спросил сестру, откуда дедушка знает фамилию итальянца. И тут Антигона объяснила ему, что дедушка пошутил, а фамилию Гарибальди носил выдающийся итальянский революционер.
Ну да! Неужели среди итальянцев были выдающиеся люди? с недоверием воскликнул Петрос, но все пропустили его замечание мимо ушей.
Прячась за мамину спину, в столовую вошел итальянец, маленький, щуплый, смуглолицый и такой испуганный, что Антигона, изменив свое мнение, сказала:
Он достоин только жалости
Мама ходила по квартире оживленная, точно очнувшись от глубокого сна. Словно она избавилась от всех забот и совсем забыла, как рассердилась на папу из-за его бумажек: «Ты играешь в доме с огнем». Словно совсем забыла, как волновалась каждое утро, выпроваживая Антигону и Петроса из дому, ведь она прекрасно знала, что они далеко не всегда идут в школу. Теперь ей как будто не приходило в голову, что этажом ниже живет Жаба и что в городе полно немецких патрулей, которые могут в любое время дня и ночи ворваться для обыска в дом. Словно совсем забыла гневные слова, которые вырвались у нее, когда она услышала об аресте одной знакомой женщины, прятавшей у себя английского офицера: «Неужели она не подумала о своих детях?»
Мама подробно изложила хорошо продуманный план; могло показаться, что ей давно уже дали задание спрятать у себя в доме какого-нибудь подпольщика.
Итальянцу не следует выходить на улицу. Днем он будет находиться в комнатах, а если придет кто-нибудь посторонний, отсидится на кухне. Спать же будет на антресолях, которые обычно называли «комнатой для прислуги». Туда вела из кухни винтовая лестница, сидя на которой в прежние времена любил поболтать с мамой Петрос; теперь ему приходилось, забравшись на антресоли, пригибать голову, чтобы не стукнуться головой о притолоку двери или о низкий потолок
До войны госпожа Левенди держала служанку, ровесницу Петроса, худенькую, бледную девочку. Хозяйка бранила ее с утра до вечера. Мама Петроса очень жалела девчушку, и когда та поднималась по лестнице, чтобы развесить на террасе белье после большой стирки, она выходила на черный ход и говорила ей:
«Подожди, Петрос тебе поможет».
Он брал тяжеленную корзину за одну ручку, девочказа другую.
«Хозяйка прибьет меня, если увидит нас вместе», испуганно шептала служанка.
Потом, освоившись понемногу, она вступала с ним в разговор. Часто рассказывала, как боится спать на антресолях. Ей казалось, что на нее обрушится низкий потолок; и летом, выйдя во двор, она дремала, сидя на наружной лестнице, ведущей на террасу. Если бы госпожа Левенди застала ее там утром, то могла бы подумать, что служанка вышла за чем-нибудь из дому и невзначай прикорнула, усевшись на ступеньке.
«Ты спишь на ходу, лентяйка!»распекала ее хозяйка.
Итальянец, как видно, ничуть не боялся низких потолков. Мама же считала, что антресолисамое надежное место. В случае, если ночью придут с обыском, Гарибальди сможет вылезти из окна на черный ход и, поднявшись на террасу, перебраться на крышу соседнего дома. Все предусмотрела мама! И пока она ходила из комнаты в комнату, собирая одежду, одеяла и простыни для итальянца, он следовал за ней как тень, словно боялся хоть на минуту остаться с глазу на глаз с остальными членами семьи.
Будь он красавцем, я бы решил, что моя дочь просто влюбилась в него, пошутил дедушка. Но он
достоин только жалости, договорила за него Антигона.
Когда Петрос лег спать, ему внезапно почудилось, что в дом вернулся Тодорос и его панцирь стучит «гап-гуп» по ножкам стульев. А это Гарибальди в солдатских ботинках топал, ходя за мамой.
Глава 5СУЩЕСТВИТЕЛЬНОЕ ЖЕНСКОГО РОДА НА А
Папа был прав: от немцев добра не жди. Возможно, для маленьких цариц и для бакалейщицы при них ничего не изменилось, но для госпожи Левенди, Лелы, Жабы, семьи Петроса и прочих соседей изменилось очень многое.
Казалось, Жаба задумал стать оперным певцом. Он ни с того ни с сего принимался распевать во всю глотку, и тогда дедушка говорил:
Раз Жаба поет, что-нибудь хорошее услышим вечером по радио.
Sie heißt Lili Marlen,разливался соловьем Жаба.
Все быстро разгадали его фокус: он притворялся веселым, чтобы люди думали, будто немцы одерживают победы.
Он принимает нас за идиотов, выходил из себя дедушка.
В маленьком квартале, где жил Петрос, никто не мог спать спокойно, хотя иностранные радиостанции громко вещали: «Победа приближается», хотя на фронтах наступали русские и англичане с американцами.
«Черная клетка» кружила по улицам, то и дело останавливаясь у чьей-нибудь двери. Сегодня они завтра мы
Сотирис уехал к Ахиллесу. Об этом, кроме Петроса и Янниса, не знал никто, даже Антигона. «Чем меньше мы знаем друг о друге, тем лучше». Разве не так сказал сумасшедший в пижаме? Петрос не знал ничего о господине Григо́рисе, жившем в соседнем доме. А он оказался таким важным человеком, что за ним приехала «черная клетка» с десятью вооруженными до зубов немецкими солдатами; его подняли на рассвете с постели и увезли куда-то.
Господин Григорис, почтовый служащий, уходил с утра на работу, а вечером сидел в кофейне и так шумно прихлебывал кофе, что слышно было на противоположном тротуаре. Петрос его невзлюбил, так как при каждой встрече на улице слышал от него один и тот же вопрос:
«Ну, пострел, как твои успехи в школе?»
Ничего не знал Петрос и о госпоже Ни́ки, которую вместе с двумя дочерьми тоже арестовали немцы. Когда они с Сотирисом были еще малышами, то звонили к ней в квартиру и тут же прятались в подъезде. Госпожа Ники открывала дверь и, не увидев никого, кричала:
«Бесчувственные создания!»
А они в своем тайнике прыскали от смеха.
Яннис перестал ночевать дома. Чтобы повидаться с ним, Петрос ходил в другой квартал к незнакомым людям. В скульптурной мастерской больше не собиралась молодежь. Там жила теперь блондинка по имени Ма́ро, с волосами в мелких кудряшках, как у негритянки. Она играла на скрипке. Под видом уроков музыки Петрос ходил к ней два раза в неделю. В скрипичном футляре он приносил пачки газет в одну страничку, которые печатал Яннис со своими друзьями где-то в прачечной. Кроме «здравствуй», Маро не говорила ему ни слова. Молча вынимала газеты и отдавала ему пустой футляр. Петрос немного мешкал, ожидая, не заведет ли она с ним беседу, и успевал полюбоваться на глиняную Дросулу. Но Маро, поздоровавшись, больше не открывала рта. Она смотрела всегда на Петроса равнодушными глазами, никогда не улыбалась, но и не выглядела печальной. Лицо у нее было точно высечено из камня, но не Ахиллесом, потому что камень оживал у него под руками
Только один раз, когда Петрос утром пришел со своей «скрипкой» в мастерскую, он увидел другую Маро. Прежде всего она сказала:
Добрый день, Одуванчик.
Потом развела для него в воде немного сухого молока и дала кусочек кекса, испеченного из сладкого горошка.
Ешь и пей, проговорила она хриплым голосом и погодя прибавила:Сегодня в тире расстреляли семерых Среди них и Анто́ниса
В последнее лето перед войной пятнадцатого августа Петрос ходил с дядей Ангелосом на ярмарку.
«Зайдем в тир», предложил дядя Ангелос.
Петрос, не знавший, что это такое, тут же согласился, потому что с дядей ему всюду было интересно.
Оказалось, что тирэто большой дощатый балаган без передней стенки с длинным прилавком. В глубине висело в ряд пять-шесть белых квадратных картонок с черным пятном посередине, а вокруг него черные окружности, одна больше другой, как круги на воде, если бросить в озеро камень. Стоявшая за прилавком пухленькая девушка дала дяде Ангелосу ружье.
Цельтесь в самое сердце, сказала она с кокетливой улыбкой.
Взяв ружье, он нагнулся немного, уперев локти в прилавок, прицелился и выстрелил. Вторая пуля попала в центр черного пятна. Девушка сняла с полки большую куклу в розовом платье с надутой физиономией и преподнесла ее дяде Ангелосу. Он долго-долго потом смеялся
Таким представлял себе Петрос тир. А сейчас Маро сказала, что там расстреляли семерых, а среди них и Антониса Маро с каменным лицом вынула, как обычно, из футляра газеты, но из глаз ее капали слезы, и от них расплывались буквы с еще не просохшей типографской краской.
Петрос не решился спросить, в каком тире это произошло и кто такой Антонис. Но через несколько дней он и все Афины узнали еще о троих, потом о двадцати, тридцати расстрелянных Когда партизаны взрывали немецкий поезд или мост, когда похищали в качестве заложника какого-нибудь немецкого офицера, народ ждал, что в тире каратели прицелятся в самое сердце
Расстреляли двести человек, сообщила однажды утром расстроенная вконец мама, вернувшись домой из лавки с покупками.
Это было первого мая. Проснувшись, Антигона потянулась и, встав с постели, широко распахнула ставни. Комната наполнилась солнечным светом.
Помнишь, Петрос, последнее первое мая перед войной? спросила она и повернулась спиной к окну, так что солнце позолотило ее волосы.
Петрос прекрасно помнил тот день. Он ходил с папой на улицу Патиси́а, чтобы купить венок и повесить его над дверью своего дома. Мама заказала венок из красных роз, и, хотя он был самым дорогим, они купили его, потому что мама больше всех других цветов любила красные розы А Дросула любила маргаритки. Однажды она нарисовала маргаритку с поникшей головкой и сказала Петросу: «Это девушка, которая пропала из-за капли оливкового масла». Дросула сказала не «погибла», а «пропала». Петрос смотрел на поникшую маргаритку, и ему казалось, что перед ним девушка, умершая от голода