По четвертому прорезается.
В это время лучших рогов и не бывает. А что, не повредил, совсем целые? Если старый зверь, то уже сейчас рога должны быть мохнатые.
Нет, не повредил. Он упал сразу, а рога даже не коснулись земли. Первосортные толстые рога!
Слава всевышнему! Это наш Ангыр-олушка такой счастливый. А ну-ка, давай свою готовку, подноси нашему охотнику, весело обратился ко мне Тойлу; его реденькая черная бородка была похожа на кору кедра на солнцепеке.
Рога я тут недалеко повесил на дерево, около ручья. Внутренности вынул, но шкуру не снял, чтоб тушу под гору легче было тащить.
Мне показалось, ты стрелял не здесь, а под Верхним утесом в разнолесье
Нет, это под нижним утесом было
Не спеша позавтракали за охотничьими разговорами, сварили еще чаю, напились, и только тогда Тойлу сказал:
Ну-ка, ребята, пошли за мясом.
Да, да, подтвердил Чарык-Чак, освежуем здесь, подсушим шкуру, а потом пора и провожать этого молодца до вершины перевала.
Я помог старикам притащить тушу к костру. Меня поражали быстрота и ловкость, с какой они справились с разделкой туши. Вся их работа длилась не дольше одной варки чая. Потом они осмотрели моего «рысака» и решили, что теперь он хорошо отдохнул и легко пойдет.
Мясо охотники не взяли с собой. Тут же около мяса оставили и остальной груз и даже одно ружье. Дед Чарык-Чак посадил меня на широкую спину своего саврасого, позади себя. Хотя лошадь была в хорошем теле, мой сбитый зад все равно болел.
Наконец мы поднялись на вершину перевала. Здесь находился священный Ова. Спешились.
Чарык-Чак достал из патронташа обрезки разной материи. Тойлу ножом отрезал от гривы своего коня несколько волосков все это привязали к веткам, воткнутым кем-то раньше среди кучи камней Ова. Потом оба моих спутника прикоснулись лбами к камням и молча закурили в сторонке.
Мне тоже хотелось принести что-то в жертву Ова, но у меня не хватило смелости. Дед Тойлу сказал, ободряя меня:
Ну, сынок, видишь, вон растет куст артыша? Сруби несколько веток вот и будет твоя жертва.
Я обрадовался, схватил нож и быстро принялся рубить ароматные ветки. Вырубил весь куст и водрузил на Ова.
Хорошо! похвалили старики. Только ты сверху положи камень, чтоб не сдуло твое приношение ветром. А теперь помолись, так все тувинцы поступают: на больших перевалах обязательно молятся, чтоб путь твой дальше был гладким.
Я стукнулся лбом о камни и посмотрел вверх: чего там только не было пучки волос, лоскутки кожи, всех цветов кусочки материи. Иные были еще совсем новые, другие скорее напоминали волосы древнего старика. Тут же, в углублениях камней, выдолбленных дождем, разлиты и разложены всевозможные яства.
А горы вокруг были так величественны, что невольно вызывали чувство благоговения, и потому, наверное, появлялось у людей желание помолиться.
Ну, Ангыр, ты теперь не пропадешь, ты миновал одну из больших трудностей, не сбейся с этого пути. У тебя есть счастье, мальчик, прервал мои размышления дед Чарык-Чак.
Какими близкими и родными были для меня эти два старика! Среди самых близких родных я, пожалуй, не видел столько теплоты и участия. Пока на земле есть такие добрые люди, жизнь не такая уж и плохая, не правда ли?
Мысли мои перегоняли одна другую, но вслух высказать я ничего не смог: голос потерялся, в груди сдавило, я попытался улыбнуться, но вместо улыбки глаза мои выпустили такие щедрые потоки они, как горные ручьи, стремительно помчались по щекам. Теперь бесполезно было пытаться сдерживать их, пусть бегут.
Эх, не справилось твое мужество, храбрец наш, со слезами! Ну, да не беда. Хорошее в человеке с детства зарождается. Вот посмотришь, из него закаленный парень выйдет, сказал дедушка Тойлу и погладил меня по голове, а дед Чарык-Чак добавил:
Выплакался, теперь тебе легче, малыш? А сейчас садись на своего бычка и всю дорогу пой веселые песни!
Он легко оторвал меня от земли и посадил на бычка. От прикосновения его рук мне стало весело, я трусцой погнал бычка, а сам думал: «Где ты, мой родной Амырак?..»
Скоро в далекой синей дымке замаячили силуэты Овюрских гор.
КАК Я ЕЩЕ РАЗ РАЗМИНУЛСЯ СО СМЕРТЬЮ
На другой год меня снова едва не настигла смерть на том же Тандинском перевале, но и тогда я чудом вырвался из ее когтей. Видно, счастье мое было сильнее.
Зиму я пас овец и коз у дяди Шевер-Сарыга в Южном Амыраке, а когда началось таяние снегов, я должен был перегнать это стадо в Северный Амырак к дяде Баран-оолу, от которого сбежал осенью.
Меня ждал там самый тяжелый труд весенний сев. С пашни надо было выкорчевать караганник и таволожку, потом хорошо увлажнить землю. Такую работу врагу не пожелаешь!.. Обувь моя из необработанной кожи, вся скореженная утром натягивать ее мученье. Подойдешь утром к устью оросительной канавы, а там еще лежит толстый желтоватый лед. Надо направлять воду из этой канавы на пашню. Здесь такая обувь, как у меня, бесполезна, смерзается только, лучше ее снять. Сниму, ступлю босиком на землю или в воду и запрыгаю, как жеребенок, взвизгивая от острой боли. Работаешь, работаешь, потом подбежишь к костерку из сухого помета, сунешь ноги в золу они даже зашипят, словно мерзлые палки, а жару не чуют. Раньше кожа поджарится, чем услышишь тепло
Ничем не лучше и боронить. Волы так устают, такие слабые после голодной зимы, что, бывает, бьешь их, бьешь изо всей силы палкой, а они лягут и лежат. Даже у вола иссякают силы, а ты, серенький, тощий мальчишка, все держишься
Ну так вот, когда я погнал стадо к Баран-оолу, мне посчастливилось найти попутчиков. Это были двое молодых мужчин с грузом дусдагской соли на быках и еще отец с сыном, перегонявшие свое стадо.
Была пора распутицы. В долине снега уже сошли, а в верховьях рек снег еще не таял, хотя вода под настом уже проснулась. По склонам, пригреваемым солнцем, к вечеру неслись потоки воды, увлекая с собой песок и камни. Нам предстояло то и дело переправляться через такие потоки. Случалось, овцы проваливались сквозь корочку льда, обледеневали. Ягнят приходилось переносить на руках, а когда руки уставали, я переносил их на шее.
Однажды мы решили сделать привал пораньше, потому что за день совсем выбились из сил. Ночлег мы устроили на освободившейся от снега полянке, окруженной густым ельником. Стадо наше тут же легло.
После чая отец моего приятеля сказал, что нам придется следить за костром, чтобы к стаду не подошли звери. Мы взяли горящие головни от костра, отыскали сухостойное дерево на опушке ельника и развели костер. Усталое стадо спало неподалеку, мы, мальчишки, сидели у костра, пели, разговаривали. Было нам тепло и хорошо. Когда время перешло за полночь, мой приятель сказал, что надо установить дежурство и тоже поспать. Завтра опять предстоял трудный день. Я согласился дежурить первым: приятель был старше.
Небо на востоке уже посветлело, когда я отважился разбудить его. Он с трудом поднялся, осмотрел небо и недовольно сказал:
Ложись, ладно.
Поежился, протянул руки к костру, покряхтел совсем как взрослый усталый мужчина. А я лег спиной к огню, как это делали настоящие охотники, и мгновенно заснул.
Сквозь сон я почуял что-то страшное, точно гора на меня опрокинулась, хотел вскочить и не смог. Что-то чудовищно огромное тяжело вдавливало меня в землю. Я потерял сознание. Очнувшись, услышал шум и крики, услышал близкий треск пламени и укусы его на своей спине и ногах. Я завопил что было мочи. До моих ушей донесся голос старика:
Он здесь, кричит еще. Стволом придавило.
Горю! Горю заживо! плакал я.
Тащите войлоки с бычьих вьюков, засуетился старик. Накроем его. Эве, эве, охрани его от огненной смерти!.. Войлоки мокрые, огонь теперь не доберется до него.
Меня накрыли войлоками, люди побежали в лес за снегом. Но теперь меня душил дым, я снова заплакал.
Может, у него кости целые остались, надо попытаться вытащить! уговаривал людей старик. Кричит, значит жив еще.
От пояса до пяток он весь под деревом. Я руку пытался просунуть, рука не лезет, отвечал ему кто-то из наших спутников. Такое огромное бревно, да еще сучьями в землю ушедшее, и медведю не по силам шевельнуть. А что мы вчетвером сделаем? Пошевелим еще сильней его придавит.
Покуда они спорили, я стал шарить руками, царапать землю. Почва оказалась мягкой, я стал рыть под собой, добрался до своих коленей и закричал:
Ой, люди, копайте лучше землю, тут много хвои.
Правда! обрадовался старик. Смотрите, молодец какой, он уже много выкопал, пока мы тут болтаем.
Мой приятель, встав на четвереньки, принялся быстро копать и отбрасывать назад землю, как это делают собаки. Вдруг он закричал:
Глядите, толстый сук рядом с ним воткнулся. Шубу его насквозь пропорол! На нем и дерево держится.
Йох! простонал я. Спина совсем устала. Ноги щиплет.
Значит, ноги целы и внутренности не отбиты, раз ты их чувствуешь, объяснил старик. Видно, велик и могуч твой талисман.
Извиваясь червем, я попробовал поползти вперед, но на меня давили войлоки. Я попросил, чтобы их сняли, если огня рядом нет. Войлоки сняли, я увидел, что уже светло. Приподнялся ближняя ель, качнувшись, стала валиться на меня. Я, вскрикнув, припал к земле.
Что с тобой? ко мне бросились перепуганные люди.
Деревья валятся прошептал я и снова потерял сознание.
Когда я очнулся, солнце стояло уже высоко. Голова у меня больше не кружилась, и я сел со всеми пить чай у костра. На шее и на спине у меня вздулись огромные волдыри, но я не очень-то обращал на них внимание. Только взглянуть вверх на высокие деревья я все еще не мог, даже начинало тошнить от страха, казалось, они вот-вот свалятся на меня.
Так я снова разминулся со смертью.
РАССКАЗЫ СТАРОГО ОДУЧУ
Однажды, когда на землю уже прочно лег снег, я, войдя вечером в юрту хозяев, увидел там старика сказителя Одучу. Старик, закончив чаепитие, довольно поглаживал белую реденькую бородку и нюхал табак. Увидев меня, он сказал:
Ага, так, значит, вы хорошего пастуха приобрели?.. И обратился ко мне словами из известной у нас сказки о бедном сироте Оскуз-ооле мудром юноше среди чванливых богачей: Расскажи-ка, молодец мой, кого встречал, чего видел?
Ободренный его приветливыми словами, я почувствовал себя почти равным другим, решился присесть у порога на край войлочного ковра ширтека, покрывающего пол в юрте. И отвечал, как взрослый:
Следы волков встречал, дедушка. Их было целых одиннадцать штук. Совсем близко от аала ходили.
Туман сильный, сокрушенно покачал головой Одучу. Потому и осмелели так.
Хозяйка, проявляя перед чужим человеком совершенно непривычное для меня внимание, пихнула мне в руки старую, потрескавшуюся чашку с горстью проса и вынула из золы медный безносый кувшин со спитым чаем без молока. Я был очень голоден, и эта еда меня не порадовала, однако на дне чашки я нащупал кусочек пахтанья величиною с кедровый орех, оно запахом молока немного скрасило пищу.
Хозяйка, испуганная моими словами, заговорила:
О оммани!.. Ведь все время спокойно было! Откуда они пришли на нашу голову, эти волки? Да еще туман Рядом пробежит не увидишь. Порежут скот!
Когда начинает замерзать озеро Успа-нур, всегда туманы бывают это же его дыхание! объяснил сказитель, взглянув в дымовое отверстие юрты. Самое неприятное время для скота. Насквозь пронизывает сырость.
Да, согласилась хозяйка, летом наш скот бог уберег от падежа, но сейчас среди овец есть больные Как себя чувствует рыжеголовая коза? обратилась она ко мне. Та, что вчера заболела?
Почти не щипала траву, шла с трудом. Да еще не совсем здорова мать священного синего козла, отвечал я.
Самая моя плодовитая коза! всполошилась хозяйка. Что ж ты сразу не сказал? Вы не взглянете на нее, уважаемый лекарь? Ведь вы летом лечили скот даже от большого падежа!
Мало было пользы от моего лечения! Сказитель, вздохнув, покачал головой. Заболевали целые гурты, падеж был страшный Где найти столько лекарства? Даже на тридцать-сорок голов мне его не хватило, а падало по триста-четыреста
Может, освятить наше пастбище? предложила хозяйка. Пригласить лам и шаманов?
Кто его знает, как лучше Старик отодвинулся подальше от очага и снова принялся набивать ноздри табаком. У них у самих тоже большой падеж. Это общая беда.
Пока варился суп, старик рассказал нам о том, как в те времена, когда он был молодым и, так же как и я, пас чужой скот, люди пытались прекратить эпидемию.
Особенно болезнь косила коз, рассказывал Одучу. У некоторых богачей были стада по тысяче голов и все пали. Кошары опустели, и привязи для козлят остались на игру ветрам. До сих пор у нас сохранились названия память того страшного падежа. Костяное стойбище, Падальный лог да мало ли таких страшных названий!.. Были места, где костей скопилось больше, чем камней в реке.
Один богач разделил свои большие стада на много маленьких и разослал их с пастухами в горы, в такие неприступные места, куда не забиралось ни одно домашнее животное, только архары и джейраны прыгали там с выступа на выступ. Он узнавал, где у кого болеет скот, и спасался от них бегством. И ему удалось почти целиком сохранить свое стадо пали только те животные, которых он не успел угнать в горы.
Однажды мне довелось видеть, как он чистил свой скотный двор. Поутру он созвал из соседних аалов молодых сильных парней, и они выбросили из кошар весь старый навоз, а на его место натаскали помет диких зверей. Под скалами, на водопоях и в пещерах в те времена его скапливалось много, так что набрать было не трудно. Этим же сухим навозом курили внутри кошар. На ворота кошар хозяин приказал прибить рога архаров. При всех этих действиях работающие приговаривали: «Мы отбеливаем, очищаем, освящаем»
После окончания этих работ все состязались в стрельбе из лука вплоть до самого захода солнца. Стада в этот вечер поздно возвращались домой лишь когда появились первые звезды. Стрелки к этому времени разместились возле кошар с луками наготове, словно в засаду сели. Все население аала высыпало из юрт и принялось загонять скотину в кошары.
Вдруг один из стрелков выскочил и побежал, целясь в какую-то козу, очень похожую на дикую. Взвизгнула стрела, всполошила воздух коротким «П-па!». Стадо шарахнулось, замерло и ринулось по проходу между людьми в кошары. А стрелки помчались к убитой козе; один из них, вспоров ей живот, запустил туда руку, стал разбрызгивать кровь в разные стороны, а больше всего в небо, приговаривая: «Мы с луками, стрелами, силками, самострелами охотились на этих зверей. Кто когда видел, чтобы дикие звери умирали от болезней? Смотрите, наши великие небеса!..»
После окончания этого обряда перед входом в кошары развели маленькие костерки и сыпали в них сухой артыш. И только когда кончилось окуривание артышом, все, кто участвовал в этих обрядах, пошли вместе с хозяевами к юрте и стали весело пировать.
За эту зиму старый Одучу не раз посещал моих хозяев и всякий раз развлекал нас рассказами о старине. Я не уставал его слушать едва ли не целую ночь напролет. Все уже уснут, а я все поддерживаю сказителя громкими возгласами: «Шиянам, шиянам! Слушаем!» Подбрасывал сучья в огонь, подливал старику чаю, когда он начинал уставать. Наверное, поэтому Одучу тоже оказывал мне разные знаки внимания: чаще других обращался ко мне с вопросами, отдавал остатки мясного супа. Еда из его чашки была особенно вкусна, потому что чашка сохраняла запахи каких-то лекарственных трав.
Мои хозяева встречали старика с большим уважением и приветливостью. В дни его приездов я боялся, чтобы даже одно его слово как-нибудь не пробежало мимо моего уха, и работал, будто молнии меня погоняли. Летел к стаду, ловил сразу по три-четыре ягненка и, схватив их в охапку, мчал в загон так, что они, бедняги, даже постанывали. А когда лень, еле-еле по одному гоняешь их. Так же быстро отделял и козлят от маток и прочие дела тоже совершал со скоростью ветра.
Однажды Одучу не был у нас довольно долго, и поэтому, когда он, наконец, пришел, и хозяева и я были особенно рады ему. Сказителю подали угощение, которого даже не всякий лама удостоится. Ламам ведь для виду оказывают почтение, а Одучу старались сделать приятное от души. Кроме того, хозяева прекрасно знали, что Одучу ездит всюду по аалам и везде его радушно принимают. Он может такую порой сказочку рассказать о том, как его принимали, будто на каменной плите высечет. Так тонко и насмешливо рассказывает Одучу о некоторых скупых богачах, что они при жизни становятся отвратительными героями сказок, переходящих из уст в уста.