Бадый! Братик! Бадый-оол!
И конечно, разбудил сестренку она запищала, захныкала, завозилась. Я ухватился за люльку обеими руками и принялся качать изо всех сил, баюкая, как бабки:
Чи-чи, тьфу, тьфу О-о-о!..
Девочка начала постепенно успокаиваться, закрыла глазенки, аппетитно зачмокала, посасывая верхнюю губу, головка ее моталась на подстилке в такт раскачиванию люльки. Я еще раз посильнее качнул люльку и побежал к выходу, вдруг позади меня что-то сильно стукнуло, а сестренка завопила что было мочи. Я в страхе кинулся назад, схватил люльку и начал трясти ее, а чтобы мать не перепугали истошные вопли сестры, сам заорал изо всех сил, пытаясь заглушить ее крики. Однако обмануть мать мне не удалось, она бросилась к юрте.
Ротозей этакий, что сотворил с ребенком?
Оказывается, когда я сильно дернул люльку, она ударилась о край кровати и сестренка ушибла голову. Я качал, качал, а сестренка все кричала, захлебываясь, жалобно разевая беззубый рот, багровея от натуги.
Как у тебя рот не устал вопить, бессовестная! в отчаянии выпалил я, но тут же получил хороший подзатыльник от матери.
Ах ты мешок для еды без дна! Вместо того чтобы успокоить бедную сестренку, ты еще орешь на нее! Мама звонко хлопнула меня по кожаным штанам и принялась кормить и убаюкивать девочку.
Воспользовавшись этим, я выскочил из юрты, но мальчишек и след простыл. Я подбежал к соседке, доившей корову, и, стараясь говорить как можно равнодушнее, спросил:
Тетушка, а где наши мальчики, не за черемухой ли уехали?
За черемухой, сынок. Давненько уж
«Если просить у мамы разрешения ни за что не отпустит», подумал я и бросился бежать к лесу, хотя вовсе не знал, куда, в каком направлении следует идти.
Первую горку одолел бегом, осмотрелся кругом никого. Тогда я помчался к тополевой роще, бежал так быстро, что, когда добрался до первых деревьев, пот и слезы застилали мне глаза и я еле переводил дыхание, словно лошадь после большой гонки. Увидел верховую тропу и пошел по этой тропе вперед. Вскоре тропинку пересек ручей. Я упал на живот и с жадностью напился. Потом встал на ноги, закричал:
Э-эй, братишка!
Мне послышалось в ответ:
О-ой!
Обрадовавшись, я крикнул еще громче:
Подождите меня!
Мне послышалось, что с двух сторон мне ответили сразу два голоса:
А-э, а-э!..
«Они где-то тут от меня спрятались», обрадовался я и уже не плачущим голосом, а совсем бодро крикнул:
Бадый! Где ты?
ты?
Словно взглянув на меня сверху, кто-то ответил мне. Теперь я уверился, что мальчишки недалеко, и пустился бежать на голоса, продираясь сквозь высокие травы и колючие кустарники, росшие среди тополей. А впереди, заслоняя небо, нависала огромная скала с острым утесом. Лицо мое было залито потом, залеплено паутиной, я почти ничего не видел, но бежал изо всех сил, торопясь добраться до ребят. На минуту останавливался, кричал, чтобы увериться, что я иду правильно, в ответ мне снова слышались голоса, казалось, что они совсем рядом и смеются надо мной. Но где же их бычок и почему не слышно собаки?
Эгер, Эгер!
Зову я нашу собаку, но она не лает, не бежит ко мне, только слышно, что и они зовут собаку к себе. Тут я со зла и обиды принялся реветь, но от этого еще сильнее устал, а они, невидимые, продолжали передразнивать меня. Я решил пойти домой, пожаловаться отцу и вслух громко пересказывал все обиды, надеясь напугать мальчишек, затаившихся неподалеку.
Отец!
Не успел я это произнести, как тут же на разные голоса повторили за мной:
ец ец!..
Я заревел еще отчаяннее и побежал насколько возможно быстрее, продираясь сквозь кустарник; наконец выбрался на тропку. Далеко впереди увидел я перевал, с которого пытался в начале пути разглядеть мальчишек. Вдруг меня затошнило и сильно заболела голова, потянуло лечь. Горы закачались, завертелись вокруг меня, все поплыло куда-то, голова разрывалась от боли. Я лег под кустом караганника и крепко зажмурился.
Когда я открыл глаза, была темная ночь. Меня нес на руках отец. Потом я почувствовал приятный аромат артыша нашей разновидности можжевельника, кто-то направлял его сладкий дымок к моему лицу. Затем запахло свежесваренным чаем, и я услышал испуганный голос отца:
В волосах мусор, колючки Кто его валял? Лицо желтое, как желчь
Если просто человек спал, кто его будет валять? Это не так просто. Что-то ему повстречалось нечистое. Надо пригласить шамана и ламу, сказала какая-то старуха.
Я открыл глаза. В нашей юрте было полно народу. Надо мной склонилась мать. Она плакала, гладила меня по голове и причитала:
Кто же это насыпал в волосы моему сыночку столько земли и сена?
Мам, а наши ребятишки вернулись с черемухи? спросил я.
Все обрадованно принялись расспрашивать меня, ласково улыбались. Я стал рассказывать, как плутал по тайге, слушатели ахали, перебивали меня:
Это нечистая сила его зазывала!.. Зачем детям ходить к тому страшному голому утесу? Да там и ягод никогда никаких не бывало!.. Кто же мог звать мальчишку, там поблизости никогда не стоят аалы? Не иначе, нечистая сила!.. Надо пригласить шамана
Оказывается, в поисках приняли участие все жители нашего аала, но только поздно вечером дяде удалось разыскать мой след. Прочесав лес в направлении следа, меня нашли. Все были убеждены, что меня водили черти.
Следующий раз я встретился с чертями, когда мне было уже лет шесть. Тогда мы жили небольшим аалом всего в две юрты: дядина и наша, и только что перекочевали на другое место, которое находилось не так уж далеко от прежней стоянки. Женщины, не желая потерять вечернее молоко, оставили телят на старой стоянке, а с коровами укочевали. Когда добрались до места, весь скот выгнали пастись, а меня с двоюродным братом послали обратно за телятами, наказав пригнать их к дойке коров.
Мы сели на своих верховых годовалых бычков и отправились в путь. На месте нашего скотного двора и на месте юрты шумно пировали воробьи. Когда мы подъехали, они вспорхнули, и весь соседний лес отозвался на этот звук. Однако назойливые гости тотчас вернулись обратно и продолжали пиршество, а мы стали из засады швырять в них камни. Это занятие так увлекло нас, что мы совсем забыли про телят.
Телята вернулись, когда село солнце. Мы попытались погнать их к новому стойбищу, но большеглазые глупцы упрямо мычали и толклись возле прежнего места своей привязи. «Где наши матери, где юрты?» орали они. Мы и оба наших бычка совсем выбились из сил. Наконец нам пришло в голову связать телят попарно, а бычков пустить вперед. Они-то уже знали новое место. Так нам удалось одержать победу.
Мы гнали телят лесной тропкой сквозь заросли тальника мимо давно заброшенного стойбища. Смеркалось.
Вдруг из куста чернотала раздался крик, и детский плач «халак, халак», что по-тувински значит «беда», и гвалт всполошенных сорок. Шедший впереди брат прямо окаменел, раскрыл рот от страха.
Это же черти, братишка!
И пустился бежать что было мочи, забыв про все на свете.
Братец, братец старший мой, погоди! вопил я, стараясь догнать его, однако где там!
Арандол всегда брал первое место по бегу. Впрочем, как видно, страх придал мне столько силы, что я почти догнал его. Помню, что мне мешали тогда спадавшие штанишки их все время надо было поддерживать. Спиной и затылком я чувствовал чертей, которые гнались за нами и должны были схватить меня, ведь я бежал последним. Их дыхание опаляло мне шею, а горячие слюни текли по спине. Кричать не было сил, я ничего не видел, боялся оглянуться и летел, летел вперед.
Но вот кто-то трахнул меня по голове, да так, что из глаз посыпались искры. Придя в себя, я увидел, что лежу на дорожке, уткнувшись лицом в пыль. Попытался подняться, но множество горячих когтей впились мне в шею. Я в ужасе оглянулся и увидел, что лежу под кустом караганника. Это бежавший впереди брат отвел ветку, и она хлестнула меня по лицу. Покуда я выпутывал лохмотья рубахи из колючек караганника, брата не стало видно. Я вновь помчался вперед, не переводя дыхания, пока не услышал лай собак нашего аала. Они бросились навстречу, запрыгали вокруг, радостно визжа.
Тут я принялся реветь, вбежал в юрту дяди и увидел, что Арандол как мертвый лежит на руках у своей матери, а наша бабушка окуривает его артышом. Вбежала моя мать, обняла меня, громко запричитала:
Все лицо в крови! Ужас-то какой! Что с ним? О-о-ох! и чуть не потеряла сознания.
Я перепугался за мать и невольно перестал реветь.
Это все Арандол, пожаловался я. Он меня бросил чертям.
Где? Каких чертей ты видел, сынок? бабушка заахала и теперь направила струйки дыма артыша на меня.
Да вот недалеко! Они за нами гнались! Закройте крепче двери.
Ой, талисман мой, охрани нас! закричал кто-то.
Да закройте же двери! приказывала бабушка. Давайте скорее плеть с красной ручкой да нож с желтой рукояткой! Черти этого боятся. Тьфу, тьфу!.. Бабушка сплевывала, бросая в дверь одной рукой золу, другой песок. После этого закрыла внутренние створки дверей. Что вы рты поразевали! Зажигайте лампадки под образами!
Бабушка поспешила в нашу юрту, чтобы и там зажечь лампадки на алтаре перед изображениями богов.
Арандол открыл глаза, снова зажмурился и молча полез головой под мышку своему отцу. А я выпил молока, понюхал артыш, успокоился и подумал: «Когда здесь столько взрослых да еще тут же и мой отец, так пусть приходят черти взрослые покажут им, как нас пугать. Ведь бабушка спрашивала плеть и ножик. Вот теперь чертям зададут жару!..»
Что за черти, сынок?.. Кого ты напугался? Нет, не может быть, ты не трус!.. сказал отец, ободряя меня.
Они среди кустов чернотала бьют сорок в обгоревшем стойбище, ссорятся, а чертячьи дети сильно плачут, объяснил Арандол.
Это обгорелое стойбище притон нечистых! сказал дядя и посмотрел округлившимися от страха, как у коровы, глазами.
Ой, да как мы его поведем домой? сказала испуганно мать. Надо идти, ведь там дети, напугаются
Иди, иди, не бойся! успокоил ее отец. Ведь у нас тут столько богов на столбах, столько собак! Наш Эгерек в аал никогда ни одного черта на пустит. У него под глазами желтые пятна, а таких собак сами черти боятся. Отец пытался всех успокоить, но видно было, что и у него немного дрожат руки, когда он набивал трубку.
После этих своих встреч с чертями, я стал их очень бояться. Они теперь виделись мне, особенно если я оставался один. Голые, босые, без лиц или с лицом, но без носа и рта, с коровьими рогами, они появлялись, медленно, как дым, таяли и появлялись снова. Я слышал их голоса и зловещий смех, сердце мое сжималось от страха. Ночами я часто кричал во сне, и меня будила бабушка.
Тьфу, тьфу! Оммани патни хом! Хурту-хурту, сырык-сырык! бормотала она заклинания и трясла подолом халата, будто кого-то отгоняла от юрты. Что ты кричал, сынок? спрашивала она затем меня. Кого испугался, что видел, щеночек мой?
Я рассказывал ей свои видения, а она успокаивала меня:
Посмотри, вон я на двери повесила плеть с красным кнутовищем и красный караганник с большими колючками. Черти этого сильно боятся. Гляди-ка, над люлькой повесил отец гнездо ремеза, в нем спрятана душа ребенка
Бабушка показывала мне эвегелчин маленькие куколки ламы, нашитые на квадрат войлока и приколотые к стене юрты. Лица у «лам» были из красной материи, одежда из желтой, на голове лисий мех, на манжетах тоже. Прямо как живые.
Эвегелчин, сынок, также не пускают чертей и детей стерегут. Ничего не бойся, ни о чем не думай, собачка моя.
Зачем ты зовешь меня так?
Ой, беда, беда с тобою!.. Глупый, ведь собаки смелые, они прогоняют волков, а если придут черти или буки, их тоже прогонят лаем. Собаки храбрецы большие. Бабушка ласкала меня, вдыхала запах моих волос и потом тихо, чтобы не услышали черти, шептала: Черти и буки боятся собак, вот я тебя так и называю
Бабушка, а что такое бук? Почему буки живут на обгорелом стойбище?
Это, сынок, душа человека, которая заблудилась, не дойдя до царства богов. Пока душа живет с человеком он живой. Если же ее отнимет у него черт или бук, человек умирает
Бабушка, а какая душа? Какого цвета? Где она прячется?
О, ее так не разглядишь!.. Она может превращаться в ястреба, в птичку, в бабочку Обычно она скрывается где-нибудь неподалеку от человека, чтобы ее не заметили черти и буки. Поэтому, сынок, нельзя убивать без разбора находящихся возле тебя животных. Иногда душа даже под ногтем у человека прячется или под перхотью в волосах. После заката солнца нельзя расчесывать волосы, стричь ногти и бриться. Вот так, сынок
Бабушка, а те черти и буки, что на пепелище живут? Это тоже души? Чьи? На кого они жалуются? Кого они ждут там, на пустом месте?..
А-а, сынок, очень давно когда-то там жил один богач, сильно скупой. Он откочевал с того зимовья, а на пустом месте оставил свою больную бабушку. Так одинокая и умерла она там и после смерти превратилась в бука. Тогда богач, возвратясь, сжег свое зимовье. Все сгорело, а душа осталась Понимаешь, сынок, душа, за которую не приглашали молиться ни шаманов, ни лам, чтобы они указали ей дорогу, сама дороги не находит. Она остается возле родственников и ждет, когда кто-то из них умрет, чтобы с ним вместе отправиться на тот свет. Люди ее не видят, только слышат: она поет, плачет, проклинает, даже говорит иногда Если бросить, сынок, без присмотра свой скот, даже маленькую собачонку, она тоже превратится в бука Ты не думай о них, зря их бояться нечего, а то заболеешь.
Слушаю рассказы бабушки, успокаиваюсь и засыпаю.
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК НЕ ЕСТ ТРАВЫ?
Не знаю, почему я об этом стал спрашивать, может быть, потому, что проголодался. Было это во время нашего кочевья на чайлаг. Мы с бабушкой ехали на одном коне и гнали небольшое наше стадо овец и коз. Животные дорогой щипали траву, козлята даже отставали от стада, торопились схватить травку посочней, блеяли, будто хотели сообщить: «Здесь я нашел самую вкусную траву», и повсюду раздавалось: «М-мя, мя, бя-бя»
Я спросил бабушку:
А почему человек не ест травы?
Неплохо бы, сынок. Говорят, когда бог начал создавать животных, он попытался сделать так, чтобы и человек тоже ел траву. Но прежде решил проверить, что из этого получится. Бог выбрал два одинаковых луга, на один пустил женщину с ребенком, на другой, такой же точно, лошадь и жеребенка. Не пришел еще и полдень, когда бог вернулся, чтобы взглянуть, как идут дела. Лошадь с жеребенком наелись до того, что животы вздулись, и лежали, хотя выеденное место было не больше, чем занимает юрта, да и съедено-то было не все вчистую. Затем бог пошел на другой луг и что же видит? Больше чем пол-луга выедено до былиночки, но ни женщина, ни дитя есть не прекращали.
Тут бог понял свою ошибку и сказал: «Э-э, так дело не пойдет! Если оставить человека травоядным земли не хватит, травы не хватит и будет между людьми постоянная вражда». И решил бог: «Пусть четвероногие едят траву, пьют из источников и из рек, пусть самцы их, насытясь, стерегут своих детенышей. А человек пускай ухаживает за скотом, ест его мясо, пьет молоко. Пусть сеет хлеб, где нет камней. Пусть копает корни кандыка и саранки, где нет хлеба». Так изрек бог и тут же переделал свое несовершенное творение.
Но в человеке осталось навсегда желание питаться растительной пищей вопреки запрету бога. Поэтому, когда человек рвет съедобные листья трав, он обращается к священной земле: «Не наказывай меня за то, что я ем неположенное. Пусть оно мне на пользу пойдет».
Ладно, а теперь лучше спой песню, сынок! Скоро на чайлаг приедем, поедим, подбодрила бабушка меня и крикнула, погоняя скот: Эй, куг!
На крутых поворотах три черные ее косы разлетались, а я, покрепче ухватившись сзади за кушак, с удовольствием затянул песню.
Я УЗНАЮ ПРО ТРИ БУДДИЙСКИХ МИРА
На чайлаге, куда мы прикочевали и где поставили юрту, под защитой больших елей оказался старый очаг удобное место, куда не проникали ни дождь, ни солнце. Отец огородил его от скота, и мы там варили чай, готовили пищу, выделывали кожи.
Однажды бабушка варила там чай, а я строил около нее высокий двор. Вдруг в мой голый зад точно заноза вонзилась. Я вскрикнул, схватился за больное место и в руке моей оказался большой муравей. Я швырнул его в костер, но муравей попал на необгоревшую часть полена, испуганно помчался по древесине и спасся.
Ага, удираешь! А меня вон как здорово укусил!
Я снова поймал муравья и снова бросил его в костер, но оказалось, что муравей в костер не попал, а ухватился за мой палец и остался на руке. Тогда я решил его в костер не кидать, а побежал к ручью и бросил в воду. Но муравей не потонул, а взобрался на камышинку и поднялся по стеблю вверх. Когда он оказался на самом верху, принялся передними лапами чистить голову, свои большие глаза, а после отдыхал не двигаясь. Отдохнув, он спустился по камышинке до самой воды, тут словно вскрикнул: «Ой, как страшно!» и быстро помчался вверх. Но когда достиг вершины, то, верно, вспомнил про своих родных, что остались на земле, и вернулся назад, но не мог набраться смелости прыгнуть в воду.