И вот стою я на кухнесосиски, все кило, с голодных-то глаз, в кастрюлю бросила, залила водой, жду, чтоб вскипели.
Пока хлеб нарезала, лук, горошек зеленый консервированный на другой конфорке подогрела, они и поспели.
Несу всю эту невообразимую вкуснотищу в комнату и только вхожуслышу, кто-то снизу, с улицы, в окошко кричит:
Варя!.. Варька!..
А голос признать не трудно: Жорка из красильного, Вениаминов.
Варвара сидит на постели со смущенным и виноватым лицом.
Тебя, говорю и ставлю еду на стол. Не слышишь?
Кто бы это?.. А сама не смотрит мне в глаза. Погляди, а?..
Жорка, говорю, кому же еще?
И хоть помираю в нетерпеливости от одного даже сосисочного запаха горячего, подхожу к окошку и свешиваюсь наружу: конечно же, кто мог сомневаться, Жорка стоит задрав голову.
Семен, увидал он меня, Варька дома?
Я оглянулась на нее, она трясет головой: нет, мол, ее.
Я и кричу вниз:
Здесь. А что?
Пусть вниз сбежит. Дело есть!
Я опять на Варьку глаз скашиваю, она опять головой делает: нет, мол, не пойду.
Но я-то вижу, что она бы очень даже сбежала со всей охотой. Я и отвечаю ему:
Сейчас! Подожди!
А Варвара моя совсем смутилась: только что самоубийством кончала, а тут на тебе, сразу на свидание!
Ну что ты, Семен!.. возмущается она. Как же так, сразу?
Ха, говорю, подумаешь! Иди.
Нет, не решается она, все-таки
Он парень ничего, говорю я ей.
Правда? обрадовалась она. Ты так считаешь?
Иди, говорю, а самой уже не терпится за сосиски с зеленым горошком приняться. Иди, чего там.
Нет, ты правда так считаешь? еще сомневается она, а сама уже из-за простыни на стене сарафан свой на плечиках достает. Нет, ты правда так думаешь?..
Будто мое мнение вдруг для нее решающим стало.
Что за вопрос? говорю, а самой стало отчего-то грустно и неуютно вдруг, а с чего бы, строго говоря?..
А Варька уже сарафан на себя натянула, ноги в босоножки без задников сунула.
Ты на меня не сердишься? спрашивает, а сама прическу перед зеркалом наспех делает.
А за что мне на нее, казалось бы, сердиться? Мне-то что!
А она уже из окошка свесилась и свеженьким голосом Жорку обрадовала:
Иду!
И на ходу уже, на летучмок меня в щеку, разсосиску с тарелки, двасунула в рот, тридверь за собой прикрыть забыла.
Я ей вслед и сказала, только навряд ли она услышала:
Эх, ты, Анна Каренина
И одна осталась.
Такой вариант.
Но сосиски с горошком и со свежей булкой ем с большой охотой. Вполне возможно, что я в тот раз все кило одна и съела.
Ем, сосиску в горчицу макаю, лук в соль, заедаю горошком, чаем горячим запиваючем не жизнь!
А все равно мне обидно оттого, что никак мне не понятьотчего это мне вдруг обидно стало? Какая причина?
И так я от этих мыслей незаметно наелась до полного изнеможения, что ни встать сил нет, ни пошевелиться, голову рукой подперла, грущу себе на сытый желудок, а сама уже засыпаю и сон свой многосерийный досматриваю.
На этот раз такой вариант мне крутят: сижу я за столиком белым плетеным на берегу неизвестной речки, опять в рощице березовой осенней, а сама я в белом гипюре вся до полу и в шляпе белой с белыми кружевами, и хоть это определенно я, но в то же время и Татьяна Самойлова в роли Анны Карениной в одноименном фильме, а передо мной напротивв белом мундире без пятнышка и золотых погончиках с висюльками Василий Лановойграф Вронский Алексей Кириллович, но, строго говоря, с лицом опять же Гошки, только с баками и усиками графскими, а я тихо так и достойно держу в руке бокал с шампанским шипучим и говорю ему.
«Нет уж, уважаемый граф, говорю, уж не обессудьте, но только я самоубийством по вашей милости кончать не намерена. Тем болеепод поезд бросаться. Не дождетесь. Вот вы думаете, дорогой граф, что без вас мне уж и деваться некуда, кроме как под поезд, так горько ошибаетесь, потому что я себя в обиду не дам. Тем более, что больной вопрос насчет моего малолетнего сына Сережи тоже вполне уже решен: я его в детсадик круглосуточный на пятидневку определила, Иван Макарович, спасибо, помог. Так что и это, строго говоря, отпадает. Женщина гордость должна иметь, дорогой граф, и самостоятельность. А что люблю я васэто правда, врать не буду. Есть такое. Так ведь мне за мою любовь от вас ничего не надо. А если вы не способны на ответное чувство, если ни сердца у вас, ни совести, ни мужского самолюбиятак мне не себя, мне вас жалко. И не возражайте, не тратьте слов. Кто любиттот и счастлив. А если нет в вас любви, если сердце ваше молчит и холодное, как ледышка, вот вы и стреляйтесь, господин Вронский, вы и кидайтесь под поезд, а я не стану. Такой вариант, дорогой граф».
Но тут он встает, подходит ко мне, становится на одно колено, невзирая на свои белоснежные штаны с золотым лампасом, и легонечко, как пушинку, поднимает меня от земли.
«Я люблю вас говорит он шепотом, глядя в мои глаза, я люблю вас»
И тихонечко и нежно переносит на белую и мягкую, как взбитые сливки, необъятную графскую койку, и тихо целует в руку, и опять шепчет: «Я люблю вас!..»
И тут я просыпаюсь на своей постели в общежитии и рядом со мной на табурете сидит Гошкапредставляете? и молча глядит на меня.
8
А заснула-то я за столом, недоев молочных сосисок с горошком. Стало быть, если я на койке на своей очутилась, значит, кто-то меня туда, строго говоря, на руках перенес, так? Кто? Гошка?! И вскакиваю как ошпаренная от стыда и ужаса.
Ты что? кричу. Ты откуда? Ты как здесь?
А он сидит на табурете, и я впервые гляжу на него сверху вниз, я даже его макушку лохматую в первый раз в жизни увидала, и вдруг по этой, надо думать, причине мое отношение к нему стало такое, будто я старшая, взрослая совсем, а онмладший, слабенький, и я его жалею и одним словом, такой вот вариант.
Только характер мой опять сильнее меня оказался.
Ты как смеешь, кричу на него, без стука? Много себе позволяешь!..
Но тут меня просто-таки прожгла одна мысль страшная: выходит, тот факт, что Вронский, граф, мне во сне руку поцеловалэто опять Гошка? Руку, представляете? Мне ж никто никогда в жизни еще руку не целовал
Я даже шарахнулась от него, от Гошки, и за руку, за то самое место, куда меня Вронский поцеловал, схватилась, будто ожог до сих пор горит.
Ты что?.. только уже не кричу, а шепотом в ужасе спрашиваю. Ты что?
А он и говорит, тоже шепотом почему-то:
Семен пошли на речку
С чего бы это я с тобой! возмущаюсь.
Все ребята пошли лето кончается. А, Семен?.. И ждет моего ответа.
А мне очень даже, строго говоря, захотелось сказать ему «давай!», но сказала я совсем другое:
У меня еще делне переделаешь.
Какие дела? удивился он. Вечер уже, скоро на смену идти.
Я тебе отчет давать не обязана! опять завожусь я по привычке. Ты секретарь бюро на производстве, а досуг я провожу независимо, тебя не спросила!
А то бы пошли, а, Семен? просит он настойчиво. На речку, а?..
Некогда мне, ясно? не сдаюсь я. Дела у меня!
И тут я замечаю вдруг краем глаза на Людкиной койке газету ту злосчастную, и фото мое на меня глядит, подмигивает, насмехается. И все опять вспомнила и забеспокоилась: вечер, как бы редакция не оказалась запертой!
Мне опровержение еще надо! И кинулась обуваться, никак свои шлепанцы не найду.
Опровержение?.. не сразу вспомнил он. А потом осторожненько так:Может, не надо, Тоня? Зачем? Дело прошлое А, Тоня?..
Только меня уже опять ничем не остановить было, опять я как выстреленная из пушки, волосы ладошкой пригладила, локтями техасы подтянула ик дверям.
Давай, говорю ему, очисти помещение расселся, видите ли, башня останкинская и дверь перед ним распахиваю.
Он молча встал, ничего не сказал, вышел в коридор. Сбегаю вниз, слышуон за мной по лестнице топает, повесила ключ на гвоздик в дежурке ина улицу, к автобусу, хотя, строго говоря, мне это опровержение уже не таким важным вдруг показалось. А все же бегу к остановке, как заведенная раз и навсегда, не остановлюсь, пока завод не кончится или пружина не лопнет.
Тут, на мое счастье, или, очень может быть, как раз наоборот, подходит к остановке автобус, я вскакиваю в последний момент, дверь за моей спиной захлопывается. И опять мне вдруг ужасно грустно стало неведомо отчего, и лучик этот самый тоненький и золотойя уже упоминала про него, лучик этот светленький вроде бы за автобусом бежит, ищет кого-то там позади
Сижу, билет, конечно, опять принципиально не взяла, а тут у меня к тому же и вправду ни копейки за душой, забыла взять из дому, меня еще никогда в жизни не штрафовали, между прочим. Но тутнадо же! остановки через две объявляется контролер: «Ваш билет». Вредный попался, он что, по моему виду, что ли, не мог молча догадаться, что я безбилетная? Не обедняет автобусный парк из-за моего пятака!.. «Ваш билет!» И я уже приготовилась дать ему достойный отпор, как вдруг с невообразимой верхотуры кто-то говорит Гошкиным голосом:
Пожалуйста, два билета.
Я просто обомлела и даже, строго говоря, помертвела от этого чуда невозможного, от загадки этой навсегда неразгаданной: ведь я-то в автобус уже на ходу вскочила, и дверь за мной мигом захлопнулась! Как же так?! Это же просто неправдоподобно!..
Я и по сегодняшний день разгадки не нахожу, а Гошку спросить боюсь: вдруг он подтвердит, что все так и было, и тогда этот случай таким мраком неизвестности покроетсяужас!..
Протянул он контролеру билеты, контролер ушел, удивленный и даже раздосадованный таким оборотом дела, а Гошка стоит надо мной и молчит, упершись головой в потолок.
Уже микрорайон кончился, город пошел, фонари на улицах стали зажигаться, стемнело, вечер, народу в центре видимо-невидимо, все больше девчонки, у нас ведь в городе статистика такая, я уже, кажется, упоминала: текстильная промышленность, восемьдесят, как минимум, процентов женского пола.
А автобус уже подкатывает к Дому печати, где «Молодежка» помещается, я один раз была там, нашу бригаду в прошлом году в «круглом столе» участвовать приглашали.
Я поднялась, оттолкнула Гошку локтем и кинула ему на ходу:
Чтоб не смел за мной ходить, ясно? Сойдешьна себя пеняй!.. И быстренько пробралась к выходу, соскочила на тротуар.
Автобус дальше ушел, проплыл мимо, освещенный изнутри, и я увидала, как Гошка в нем стоит и глядит на меня без обиды.
И опять лучик этот самый мигнул и погас, как фонарик карманный
9
У Дома печати витрины с газетами и фотомонтажами вдоль улицы выстроились и из стеклянного подъезда льется на тротуар желтый свет.
Дежурный из-за столика с телефонами спрашивает:
Куда вам?
В «Молодежку», говорю независимо, вызвали меня.
Пятый этаж, говорит, направо от лифта. Только там никого уже нет, день кончился
Еду на пятый этаж, а у самой в голове полная, строго говоря, пустота, ума не приложузачем еду, что я им скажу, с кем ругаться буду?..
Доехала, вышла, длинный коридор ярко освещенный, бесконечный, двери по сторонам все нараспашку, а за дверьмикомнаты с письменными столами просторными, с пишущими машинками зачехленными, с креслами разноцветными. А на столах, на креслах и, главное дело, на полубумаги, бумаги валяются, обрывки, полоски, целые газеты и даже совершенно чистые листки попадаются, никакой экономии ресурсов.
И ни души в этих комнатах и коридоре.
Целый километр протопала, пока нашла табличку «Советская молодежь». Вхожу, а в кабинете одна только старушка уборщица в халате синем выметает из него гору бумаги щеткой на длинной палке.
Все ушли, говорит, не оборачиваясь ко мне. Все отработали.
А я гляжу на бумаги, которые она выметает, на обрывки: там не меньше десятка, как минимум, моих фото газетных на меня глядят без удивления, но с любопытством.
Ушли, ушли все, машет щеткой старушка. Пропечатали что надо и разбежались.
А это неуверенно спрашиваю я о макулатуре, которую она выметает вон, это вы куда?..
Как куда?! удивилась она, но мести не перестала. Это ж, поди, вчерашняя уже газета, устарелая. А нынче новые новости, свежие, завтрашние их уже в типографию свезли, печатают, народ с утра пораньше кинется читать. А это, ткнула она щеткой в ворох обрывков на полу, вчерашний день уже. Вчерашний день, повторила она, но тут ветер с улицы ударился в окно, распахнул его, сквозняк закрутил, закружил бумажный ворох, поднял в воздух, в том числе и мои фото.
Так и летаю я, кружась в воздухе, медленно плыву вниз.
Вчерашний день, опять повторила уборщица. А жизнь-то на месте не стоит, ей свежих новостей подавай Она одно знает: вперед бежать, сама себя обгонять и вскарабкалась на стул окошко захлопнуть.
Я ничего ей не сказала, повернула обратно. Лифт был занят, и я пошла пешком с пятого этажа на первый.
Иду, шагаю со ступеньки на ступеньку, а сама думаю или даже, строго говоря, размышляю обо всем сразу, никак мысли в кулак не соберуи про газету, про весь день этот суматошный, и про всех, кто мне в этот день на пути попался, и про себя, про жизнь, которая не стоит на месте, а бежит, бежит, сама себя обгоняя и про то, что день этот сегодняшний уже прошел, кончился, концы в воду, и начался новый, завтрашний, а в немполная неизвестность и покрытая мраком загадка.
Выхожу из подъезда, а сама уже знаю, кто там меня ждет и что со мною будет.
И все сбывается точно: на той стороне улицы на скамеечке у автобусной остановки сидит Гошка, подогнув под себя худущие свои ходули сорок шестого размера.
И вдруг лучик этот самый наш с ним тонюсенькийя уже упоминала о нем, этот наш лучик опять зажегся и засветился и побежал от меня к Гошке, и я по нему пошла через улицу, как через речку по лунной дорожке.
Ничего не сказала, села рядом, молчу.
А мимо народ спешит, машины бегают, троллейбусы освещенные изнутри проплывают, первые осенние листья с деревьев медленно падают в свете фонаря.
А мы молчим.
И тут я прижалась лицом к нему, и не стыдно мне от этого, не совестно, а абсолютно даже, строго говоря, наоборот.
А он меня рукой своей обнял за плечо.
И я первая пошла по нашему лучику к нему и сказала очень просто:
Я тебя люблю, Гошка
Он не ответил, только рука его на моем плече заерзала и сильнее меня обхватила.
Я спросила его тихо и без сомнения:
Гошка а если б ты узнал, строго говоря, что у меня ребеночек в деревне существует для примераРобик какой-нибудь малолетний?..
Он ничего не сказал, только пальцы его еще сильнее сдавили мое плечо.
Или что жизнь кончала от любви несчастной а, Гошка?..
Он опять ничего не ответил.
или что мне разные сны наяву снятся и я, как маленькая, всему верю ты бы не полюбил меня, Гошка?..
Он хотел было что-то сказать, но я не дала ему, сама себе на все вопросы ответила:
Я тебя люблю, Гошка и все будет хорошо все будет, строго говоря, замечательно, потому что я тебя люблю и завтра опять будет день длинный-предлинный
Но он не дал мне договорить и сам первый полез целоваться.
А перед тем как закрыть глаза и поцеловаться с ним, я успела увидеть, как от ветки над нашими головами оторвался листок и тихо и медленно поплыл вниз, будто соскользнул легонько по такому же лучику, как и тот, по которому пришли мы с Гошкой друг к дружке. Листок плывет себе в полной невесомости, а я опять, в который уже раз, очередной свой сон наяву вижубудто это я сама плыву высоко в воздухе, раскинув руки и безо всякого усилия, бесшумно и плавно, а навстречу мне речки, поля, дороги, лес, и улица с фонарями, и город вечерний, и ночь, и день, и вот опять утро занимается, рассвет, и вся земля плывет мне навстречу, весь, строго говоря, шар земной.
Такой вариант.