Коля с интересом наблюдал за родителем.
Коля, проговорил наконец Борис Семёнович. Вот тебе пример, что ничего нельзя принимать бездумно. Это неудачное определение. Ты сам убедился в этом. Мы с тобой нашли более точное и понятное определение. Ты согласен?
Коля утвердительно кивнул, тем более что ему приятно было сознавать, что он участвовал в выведении правилане такого, как в книжке, а даже лучшего. То-то он завтра удивит одноклассников и учительницу. И он лёг спать с этой задорной мыслью.
Борису Семёновичу снилось в эту ночь, будто он школьник и должен ответить, что такое горизонт.
Горизонтэто повторял он в десятый раз, стоя перед классом. Горизонтэто
Он помнил во сне, что знал верное определение, однако на языке крутилась лишь всякая чепуха, вроде: «горизонтэто линия атмосферы».
Так что же такое горизонт? послышался грозный голос, и Борис Семёнович увидел, что за учительским столом сидит его сын Коля.
Это вновь безнадёжно промямлил он во сне и неожиданно для себя вдруг выпалил:Это видимое вокруг нас пространство!
То-то же, погрозил пальцем Коля-учитель.
Утром, собираясь на работу, Борис Семёнович имел такой вид, будто он всю ночь учил уроки.
А Коля, прекрасно выспавшись, отправился в школу, и, когда на уроке природоведения учительница спросила «Кто ответит, что такое горизонт?», он смело вытянул руку и, вскочив с места, отчётливо произнёс:
Горизонтэто край Земли, который нам кажется!
Никто не захлопал в ладоши, и даже учительница не ахнула от радостного изумления.
Как-то не очень поморщилась она. Лучше послушай, как будет правильно: «Горизонтэто видимое вокруг нас пространство». Повтори, пожалуйста.
Горизонтэто видимое вокруг нас пространство, повторил Коля и задумчиво посмотрел в окнов пространство пустого школьного двора.
«Выходит, дворэто всё-таки горизонт», подумал он.
«КАК Я ПРОВЁЛ ЛЕТО»
В 4-м «Б» писали сочинение на тему «Как я провел лето». Серёжка Шихов раскрыл тетрадь, закрепил в пальцах новенькую, красную с белым, ручку и записал: «Летом я с отцом был на ночёвке». Тут он остановился и прикрыл глаза, словно обдумывая следующую строку или прислушиваясь к чему-то.
В классе шуршали, шушукались, шелестели страницами. Сливаясь, эти звуки навевали что-то знакомое, приятно волнующее Постепенно до Серёжки дошло, что это шорох камышей. Затем он уловил запах реки, сырой, свежий, смешанный с ароматом прибрежных трав. Он весь потянулся за этим запахоми воображение с готовностью подхватило его и вынесло из класса.
Глазам стало просторно, блеснула впереди река, тёмной стеной стал за рекой лес, заслоняя собой гаснущее солнце. Всей кожей Серёжка ощутил прохладу Ещё бы! Ведь он только что выбрел из воды. Он нетвёрдо ступает по охладевшей траве. После долгого купания земля колышется и плывёт под ногами. Он опускается на корточки у костра, зябко прижимая к бокам локти. В мокрых ресницах вспыхивают рыжие огоньки. Раскалённые, пульсирующие угли завораживают взгляд. Костёр, ещё недавно такой беспокойный, похожий на бьющуюся Жар-птицу, к вечеру присмирел и лишь сонно пошевеливает своими огненными перьями. Как странно и хорошосидеть вот так и смотреть на огонь, забыв обо всём.
Становится горячо лицу. Серёжка отворачиваетсяи снова видит костёр. Нет, то не костёрнеподвижное широкое зарево простёрлось над лесом, там, где ещё недавно садилось солнце. Жарко пламенеет река. На её огнистом фоне резко отпечаталась человеческая фигура без ног. Там, забредя в воду, рыбачит отец. Но сейчас это картина. Такие краски, по Серёжкиному представлению, бывают только на картинах. Вот бы запомнить, запечатлеть в уме все эти цвета и оттенки, все детали увиденного!
Внезапно картина нарушается: дрогнула фигура рыбака, удилище прянуло вверх, изогнувшись на кончике. Со звонким причмоком в воздух взмывает рыбёшка, вся в золотых блёстках. Запрокинув голову, рыбак водит вытянутой рукой, а добыча упархивает по-птичьи на невидимой леске. Отец оборачивается, что-то произносит вполголоса. Слов не разобрать и не разглядеть лица, тёмного против заката, но чувствуется, что он улыбается. Неожиданно взмахивает рукойи рыба летит к костру.
Приблизившись к ней, Серёжка осматривает её со всех сторон, затем осторожно берёт. Приходится притискивать её второй рукой. Рыба пружинистая. Она скользкая и чуть тёплая, как вода в реке. В её круглом глазу горит, отражаясь, крохотный костерок. Широкий губастый рот открывается, и кажется, это из него доносится тихий плеск воды.
Час спустя, лёжа на боку, спиной к спине с отцом, Серёжка наблюдает догорающий костёр. Временами там что-то происходит: вдруг красноватым сиянием озаряется воздух, плывущий у воды туман, ближайший куст, отцовские сапоги, похожие на человеческие ноги без туловища. Но вот опять смыкается тьма, остаётся лишь слабое розовое пятнышко. И тогда откуда-то из глубин ночи набегает ветерок и вкрадчиво, словно слепец, ощупывает прохладными пальцами Серёжкино лицо. Серёжка лежит не шевелясь. Ему не то чтобы страшно, а как-то слишком всё непривычно и странно
Внезапно что-то громко взбултыхивает в реке. Похоже, что-то крупное. Накануне он слышал от отца, что, кроме рыб, в реке живут выдры. Скорей всего, это выдра. Серёжкино воображение рисует выдру. Получается зверь величиной с собаку, с маленькими хищными глазками, мерцающими, как угольки. Конечно же, Серёжка понимает, что это всего лишь фантазия, но в то же время ему ясно слышатся звуки, напоминающие шлёпанье тяжёлых мокрых лап по песку. Вот уже где-то рядом шуршит трава Вывернув руку, Серёжка ощупью торопится убедиться, что отец рядом, хотя отчётливо слышит его ровное, безмятежное дыхание. Отец рядом, всё хорошо. Серёжка облегчённо закрывает глаза.
А вокруг продолжается невидимая ночная жизнь. Доносится, казалось бы, не слышимый до этого плеск воды (словно кто-то тихо шлёпает губами). Что-то шуршит, пощёлкивает; у самого лица тонко звенит комар, и от его крыльев ощущается ветерок. И где-то далеко повторяется время от времени протяжный звук, похожий на печальный стон. Серёжка теснее прижимается к отцовской спине, тёплой, большой, надёжной. Повернувшись на спину, он приоткрывает глазаи с этой минуты забывает о ночных звуках, о комарах, о баснословной выдре. Над ним, вместо привычного близкого потолка его комнаты с хорошо знакомыми шероховатостями и уютной полоской света от уличного фонаря, тёмная впадина неба. Как из пропасти, оттуда тянет холодком. Тысячи звёзд-искринок застыли в каком-то глубоком согласном молчании. И как от костра, от них не отвести взгляд.
Серёжка так долго смотрит на звёзды, что ему начинает мерещиться, будто то не звёзды, а далёкие рассеянные в пространстве костры. Постепенно они удаляются, словно погружаются под воду, и оттуда, из-под воды, глядят на него круглые немигающие глаза рыбы. В недоумении он разлепляет веки и опять видит ясные, чёткие звёзды. Однако скоро они расплываются снова, и снова на их месте появляются то костры, то огромные глаза рыбы.
Тёплый розовый свет касается Серёжкиных век. Он пробует открыть глазаи сейчас же сквозь ресницы врывается слепящий поток света. Где он?! В одно мгновение в голове проносятся закатное небо, фигура отца, костёр, звёзды И необъяснимый восторг врывается в него вместе с солнцем. Он ночевал на берегу реки!
Он пытается встать, но не тут-то было: целый ворох вещей навален на него сверху. Вдруг, одним махом сбросив с себя одеяла и куртки, он вскакивает в страшном испуге. Отца рядом нет! Отец, несомненно, давно удит, а он, Серёжка, проспал утренний клёв! Хотя, пожалуй, он больше разыгрывает испуг. Ведь раз отца нет, значит, клёв ещё не кончился.
На тусклой от росы траве лежит удочка. Она мокрая и холодная на ощупь. Рядомконсервная банка с червями, заботливо оставленная ему отцом. От нетерпения Серёжка путается в свитере, мотает головой, наконец высвободившись, бежит с удочкой к воде. Справа, за ближним семейством камышей, он успевает заметить плечи и голову отца и плавно изогнутую линию удилища. И снова непонятная буря радости обрушивается на него. Ему почему-то хочется громко захохотать или крикнуть что-нибудь отцу. Но он знает, что на рыбалке не полагается шуметь, и потому лишь подпрыгивает на бегу, да так высоко, что это почти похоже на полёт.
После того как непослушный червяк наконец нанизан на вопросительный знак крючка (по всем правилам, как учил отец), и наживка после третьей попытки заброшена на нужное расстояние от берега, и поплавок успокоился, после того как Серёжка истоптал песок у кромки водыу него вдруг клюнуло! Впервые в жизни!
Сперва он даже не понял, что произошло: поплавок исчез Лишь мелкие колечки разбегались на его месте по дремотной, чуть туманной поверхности воды. Он даже рассердился: что за шутки?! недоуменно потянул и тотчас ощутил сопротивление! Что-то живое, сильное двигалось на том конце снасти. Оно так упорно тащило лесу к себе, что Серёжка одной ногой угодил в воду. Удочка изогнулась ещё сильнее и дёргалась, как живая. «Есть!»огнём полыхнуло по Серёжкиным щекам. Сердце забилось так сильно, что, казалось, это от его ударов вздрагивает удочка. Стиснув удилище обеими руками, задыхаясь, Серёжка шарахнулся к берегу. На поверхности реки возник тёмный бугорок и пошёл зигзагами, затем погрузился снова. «Ушла?!»вытаращив глаза, Серёжка изо всех сил рванул удочку. В воздухе блеснулои сейчас же удилище облегчённо отскочило назад, а добыча полетела самостоятельно, прямо над Серёжкиной головой и шлёпнулась на истоптанную им кромку берега. В каком-то странном оцепенении он стоял и смотрел, как рыба с каждым прыжком приближается к воде. Но внезапно, точно пробудившись, кинулся вперёд, споткнулся обо что-то, рухнул на мокрый песок и вытянутой рукой успел схватить готовую улизнуть, облепленную песком рыбёху.
Над ним что-то говорил, смеясь, неизвестно когда подошедший отец. Но до Серёжки не доходил смысл его слов. В руках его трепетала рыба, перед глазами, искрясь и позванивая, набегали намелкие волны, а у него самого было чувство, будто такие же щекочущие волны пробегают по всему его телу и отзываются восторгом в каждой клеточке
До окончания урока пятнадцать минут, откуда-то издалека, словно из другого, чужого мира, проник в Серёжкино сознание монотонный голос. Растерянно моргая, он огляделся по сторонам. Одноклассники, склонив головы, все как один что-то писали в тетрадях.
Окончательно придя в себя, Серёжка тоже схватил ручку и торопливо, пока ничего не забылось, пустился записывать только что повторно пережитые впечатления. Минут пять он строчил, как под диктовку. Затем дело пошло медленнее. Наконец он приостановился, добавил ещё несколько фраз, поставил точку и огляделся.
Некоторые уже тоже закончили и скучая заглядывали в тетради соседей, потягивались. Серёжка перевёл дыхание и робко взглянул на своё творение.
На половине страницы было написано следующее: «Летом я с отцом был на ночёвке. Мы развели костёр. Там было очень красиво, и красивее всего небо. А ещё река и лес. Потом небо покрылось звёздами. Это было ночью, и я не спал. А потом мы рыбачили. Я сам поймал восемь рыб».
Какое-то время Серёжка тупо глядел в тетрадь, не иначе, пытаясь взять в толк, куда всё подевалосьжаркий костёр, краешек солнца над лесом, речная сырость и полная звуков ночь, и удочка, рвущаяся из рук, и многое-многое, что теснилось в памяти и, казалось, само просилось на бумагу. Он принялся читать ещё раз: «Летом я с отцом был на ночёвке. Мы развели костёр. Там было очень красиво, и красивее всего небо. А ещё река и лес. Потом небо покрылось звёздами. Это было ночью, и я не спал. А потом мы рыбачили. Я сам поймал восемь рыб».
«Я сам поймал восемь рыб», медленно повторил он про себя. Что же это такое?! Неужели это и есть та самая ночёвка? На берегу реки?.. С отцом?..
Сдаём тетради, бесстрастно прозвучало рядом. Шихов, я жду.
Бесчувственной рукой Серёжка вложил свою тетрадь в протянутую руку учительницы.
Давно прозвенел звонок. Давно все сдали тетради. Давно ученики, забыв про сочинение, носились друг за другом по классу или рассказывали один другому какой-нибудь вчерашний фильм, или жевали что-либо. Один Серёжка Шихов всё сидел неподвижно за своей партой, вертя в пальцах ручку, похожую на поплавок.
«Неужели, думал он, неужели всё то, что я видел, что я пережил тогда, в ту ночёвку и что я только что снова перечувствовал неужели это невозможно передать словами?!».
РУКОПИСЬ
Григорий Тимофеевич, учитель литературы, выходил из дверей классной комнаты, когда путь ему преградила маленькая мальчишеская фигура.
Чего тебе, Веретёнкин?
В-вот Веретёнкин теребил в руках несколько помятых листов бумаги.
Ну? И что это у тебя? качнул подбородком учитель.
Мальчишка посмотрел на листки.
Это? спросил он и замялся, как будто подбирая нужное слово. Рукопись, вымолвил он наконец.
РУКОПИСЬ?! уже другим, уважительно-заинтересованным тоном переспросил Григорий Тимофеевич, присматриваясь к потрёпанным и словно пожелтевшим от времени листочкам. Хм, любопытно. Давай отойдём в сторонку. Что за рукопись? Как она к тебе попала? Старинная?
Н не очень, слабым голосом отозвался ученик.
Кого-то из известных?
Веретёнкин промычал что-то неразборчивое.
Чья же?
Веретёнкин приблизился к учителю вплотную и почти в самое его ухо прошептал:
Моя.
Раздалось громкое шипение (Веретёнкин даже испугался.) Это Григорий Тимофеевич с шумом тянул носом воздух.
Тво-я ру-ко-пись?! протянул он дрожащим не то от гнева, не то от сдерживаемого смеха голосом. Я надеялся, что это рукопись кого-то из великих. Льва Толстого, например. Или Чехова. Не-ет, это ещё более бесценное творение! Самого Ивана Веретёнкина! Ну что, великий ты мой? уже более благодушно похлопал он школьника по плечу. Хочешь, чтобы я это прочёл? Григорий Тимофеевич взглянул на часы и после некоторого колебания взял у ученика листы. В пустом классе он бросил листы на стол и сел. Веретёнкин замер в дверях.
Р-рукопись, хмыкнул учитель. Ну, братец, насмеши-и-ил!
Он приподнял за уголок верхний лист и с пафосом, точно со сцены, прочитал:
«Рассказ»! Что ни словото и подарок! Ты бы уж, Веретёнкин, прямо с романа начинал, чего мелочиться! Глядишь, к окончанию школы собрание сочинений выпустил бы. А если говорить серьёзно, сколько раз ты, Веретёнкин, переписывал своё творение? Мне просто интересно знать.
Три, с надеждой в голосе ответил тот.
Три-и, с подчёркнутой грустью повторил Григорий Тимофеевич. Три-и А знаешь ли ты, Веретёнкин, что ГогольНиколай Васильевичпеределывал свои рассказы до восьми раз. Хемингуэй тридцать девять раз переписывал окончание романа «Прощай, оружие!». А Веретёнкинтри. Да тебе, Веретёнкин, и пятьдесят три не повредит! Но даже тогда не известно, получится ли что-либо стоящее. А ты уж с ходу«Рукопись»! Рукопись, дружище, это когда она хранится веками.
Наконец он принялся читать. Веретёнкин почти не дыша следил за выражением его лица. Однако по лицу учителя ничего нельзя было понять.
Но вот он пробежал глазами последнюю страницу, распрямился и, ни слова не говоря, уставился в окно. Веретёнкин стоял ни жив ни мёртв, ожидая приговора.
Вот что, мой драгоценный Веретёнкин, с расстановкой произнёс учитель, поднимаясь из-за стола. Что я тебе посоветую? Снеси-ка ты эту свою рукопись в «Костёр».
Веретёнкин остолбенел:
В костёр?..
Да-да, в «Костёр». Смело неси в «Костёр», хладнокровно подтвердил учитель, направляясь к выходу.
Григорий Тимофеевич
В «Костёр», голубчик, неси в «Костёр»! донеслось уже из глубины коридора.
В школьном дворе пахло горьковатым дымком: дворничиха тётя Клава жгла опавшие листья.
Прислонясь спиной к шершавому стволу дерева, Веретёнкин глядел на дымную кучу с вырывающимися из неё редкими, как будто пыльными, язычками пламени. Когда листья разгорелись сильнее, он приблизился и остановился у огня в нерешительности.
«Бросить? Или не бросать? мысленно спрашивал он, словно обращаясь к костру. Я ведь так переживал над этим рассказом Но Григорий Тимофеевич всё же лучше знает».
Костёр обдавал его едким, слезоточивым дымом и волнами жара, точно отгоняя от себя. Но Веретёнкин не уходил. Зажмурясь, он вдруг быстро наклонился и положил на самую вершину пылающего холма пачечку бумаги. Тотчас от неё повалил дым, белый по краям и горчично-жёлтый в середине. Края листов стали быстро чернеть, коробиться. Верхний лист шевельнулся и вспыхнул, свернувшись в трубочку. Вслед за ним свернулся и вспыхнул второй, третий Охваченные пламенем страницы быстро скатывались, обугливались и рассыпались. Могло показаться, будто огонь перелистывает рукопись, будучи её последним читателем.