Ты что там, Веретёнкин? прокричала от соседнего костра дворничиха. Никак дневник спалил? С двойками?
Веретёнкин повернулся и побрёл прочь.
ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ
Пятиклассники Петька, Ванька и Стёпка удрали с уроков. До завтрашнего дня, когда придётся объясняться с учителями, было ещё далеко и можно наслаждаться свободой в заснеженном парке.
Играем в царя! выкрикнул Петька, самый рослый из троих.
Снег хорошо лепился, и из него сделали трон. Кто в борьбе захватит тронтот и царь. Почти всегда царём оказывался Петька, иногда Ванька, а Стёпкани разу. В конце концов трон развалился, и Петька с Ванькой соорудили новый, двойной, и оба стали царями.
Я царь Пётр Первый! провозгласил Петька.
А яИван Грозный! подхватил Ванька.
А ты будешь Стенькой Разиным, бунтовщиком! объявили они Стёпке. Поднимай восстание и свергай нас!
Степан Разин поднял восстание и попытался свергнуть Ивана Грозного, но тот ухватился за Петра Первого, и двоих их не удавалось сдвинуть ни на сантиметр. Бунтовщик остановился, не зная, что делать дальше.
Ну нападай же! поощрял его Пётр Первый.
Не хочу.
Ну тогда мы тебя изловим, разбойника, и отсечём голову! закричали самодержцы. В считанные минуты они поймали неуклюжего в пухлом пальто Разина и казнилитак хватили сумкой по шее, что развязавшаяся ушанка отлетела на несколько метров. Степан кое-как нахлобучил её, подхватил допотопный портфельчик и решительно зашагал прочь.
Стёпка, погоди, догнали его ребята. Ну стой же! Вот псих.
Слышь, Стёп. Ну хочешь, поиграем во что-нибудь другое? миролюбиво предложил Петька. О! Придумал! обрадовался он. Играем в Ледовое побоище!
Неподалёку находилась припорошенная снегом большая лужа, которая вполне могла сойти за озеро.
Я Пётр Великий, а вы немецкие рыцари на конях! крикнул Петька, выламывая в кустарнике палку-копьё.
Не Пётр, а Алексей Невский, неуверенно поправил Стёпка.
Тогда лучшеПётр Великий-Невский! Разогнавшись, Петька проехал по крякнувшему от такой дерзости ледку.
Эй, вы, чучелы! Нападайте! потряс он оружием с другого берега.
Тевтонец Ванька взобрался на загривок коня Стёпки и ступил на лёд Чудского озера.
Лёд испустил ещё более изумлённый стон, затем прогнулся и с печальным треском конь провалился по колено в тёмную болотистую воду.
Ха-ха-а-а! захохотал Невский (он же Пётр) и снова проскользил через озерцо, на ходу ткнув незадачливого рыцаря копьём в бок.
Конь вместе с всадником кое-как доковылял до берега. Но тут вновь вихрем налетел владимирский князь и чем-то похожим на булаву гулко огрел тевтонца по спине. Рыцарь, всхлипнув, кинулся вдогонку. Окрестности озера огласились ударами мечей, хрустом копий и стонамипрямо как в настоящем сражении.
Степан Разин (он же конь) ощупывал в это время свои грязные и мокрые, постепенно твердеющие штанины.
На другой день Петька явился в школу с перебинтованной рукой, Ванькас подбитым глазом, а Стёпкапростуженно хлюпая носом и прихрамывая.
Вы прямо как после побоища, усмехнулся их виду вошедший в класс учитель истории. А мы как раз разбирали вчера без вас эпоху Александра Невского и говорили о Ледовом побоище. Ну, значит, вам троим и отвечать.
ЖИВОПИСЦЫ
Когда мы с моим другом БарчикомСерёжкой Барчаниновымучились в пятом классе, мы соперничали между собой в умении рисовать. Серёжка лучше меня работал красками, по всем правилам (отец у него художник), и кисточки у него были замечательныегорностаевые, колонковые; и ещё имелись краски в тридцать шесть цветов и оттенков, восхитительно пахнувшие. Зато у меня точнее выходил карандашный рисунок. Предметы в моём изображении получались такими объёмными, что хотелось протянуть руку и потрогать их.
На уроках рисования учитель, бывало, демонстрировал наши рисунки всему классу, подробно разбирая достоинства и слабые стороны каждого.
Главное же, сказал он однажды, в этих рисунках присутствует то, что мы называем чувством и без чего нет настоящего художника.
Иногда он пускал наши произведения по рядам, и все головы по очереди поворачивались к нам с Барчиком. Это были особенно волнующие минуты, потому что неизбежно рисунки добирались до Наташки. И Наташка тоже оглядывалась, как будто желая убедиться, что мы с Барчиком всё те же, живые и улыбающиеся, а не висим в солидных рамах где-нибудь на стене.
Когда нам задавали рисовать на вольную тему, я выбирал такой сюжет, какой мог бы, на мой взгляд, понравиться Наташке. Как-то раз я увидел у неё открытку-календарик с изображением грибов. Я стал рисовать грибы. В основном это были белые, как на том календарике. У меня они выглядывали из травы, иной раз с прилипшим к шляпке сухим листом, или лежали, срезанные, чуть повёрнутые изнанкой, с аппетитными овальными выемками, оставленными слизняками, или наполняли горкой плетёную корзину (тут уже были разные сорта).
Многие в классе просили меня нарисовать грибы для них, по заказу. И был счастливый день, когда и Наташка попросила сделать ей такую «грибную картинку».
Правда, не все признавали наши с Барчиком художественные достижения. Колька Оседловский, например, утверждал, что его рисунки не хуже наших, просто не всем дано понять абстрактное искусство. Но, если случалось, что урок рисования по какой-то причине отменяли, абстракционист Колька радовался, что можно ничего не делать, а мне весь школьный день казался пустым и скучным.
Но однажды всё переменилось. Нашего учителя рисования забрали на военные сборы. А вместо него появилась Елена Ивановна.
Сегодня мы будем учиться рисовать лист клёна, объявила она на первом своём уроке. И показала всему классу приколотый к бумаге, словно распятый, жёлто-бардовый кленовый лист.
Мы с Барчиком, как всегда, рьяно взялись за дело. Я изобразил лист лежащим на шляпке гриба, оставляющим на её краях замысловатую тень, с каплей росы в серёдке. Потом добавил паутинную нить и несколько хвоинок. Мой друг, я видел, рисовал лист, летящий в голубом воздухе, чуть свернувшийся, так что сразу чувствовалось, какой он сухой и лёгкий.
Учительница прошлась между рядами и собрала все рисунки в стопку. И унесла Без всякого обсуждения. Но ещё больше все изумились, когда на следующем уроке она раздала работы и обнаружилось, что у Серёжки стоит «четыре», а у меня«четыре с минусом»
Мы учимся изображать лист. Форму листа. А у вас какие-то фантазии, сердито ответила Елена Ивановна на вопрос, за что снижены оценки.
Вслед за кленовым листом пошли бесконечные узоры. На каждом урокеузор. С бумажкой-образцом в руке Елена Ивановна выводила узор мелом на доске, а весь класс срисовывал. Узоры эти напоминали мне ковры или завитушки обоев, а один был точь-в-точь как на этикетке маминого крема.
Я терпеть не мог узоры. Разве это живопись? И Барчик их недолюбливал. Но всё же мы старались. Серёжка не жалел красок. Я делал извивы линий такими причудливыми, что им позавидовал бы среднеазиатский минарет. И что? За первый же узор мы получили по «тройке».
Надо рисовать, как на доске, было сказано нам. Всё у вас, не как у других.
Зато те, кто раньше не особо блистали на уроках рисования, стали получать «хорошо» и «отлично». Даже Колька Оседловский получил «четыре». Это было уже чересчур! Мы с Барчиком стали назло рисовать не то, что на доске, а своё, на вольную тему. Мы расписывали целые картины и неизменно получали за них «два».
И как-то незаметно одноклассники перестали считать нас художниками. Ведь большинство сами теперь имели по рисованию «пятёрку» (а раньше эту отметку заработать было очень нелегко). Некоторые поговаривали, будто они всегда рисовали замечательно, но прежний учитель занижал им оценки.
Просто вы с Барчиком были его любимчиками, заявил нам Колька Оседловский.
К урокам рисования, которые я до этого так любил и ждал с нетерпением целую неделю, я стал относиться, как Колька. И если, к примеру, урок отменяли, я замечал, что радуюсь, как он.
Барчик же, чтобы не испортить себе оценку за год, стал срисовывать с доски. А ещё он помогал Наташке раскрашивать её узоры, так что скоро и Наташка сделалась отличницей по рисованию.
А я скучал и почти ничего не делал. Я и для себя перестал рисовать. И все мои прежние рисунки постепенно порастерялись. И только в десятом классе я обнаружил, что один из них всё же сохранился, мой рисунок с грибами. Он висит у Наташки дома, над её письменным столом.
ФОРМУЛА ГЕНИАЛЬНОСТИ
Шестиклассник Семён Никаков утёр рукавом вспотевший лоб. «Кажется, я на пороге великого открытия», подумал он с нарастающим внутренним трепетом. Он даже зажмурился на несколько секунд, точно ужаснувшись самих этих слов «ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ».
Немного успокоившись, он покосился на сидящую с ним за одной партой Светку Мямлину. Пишет, усмехнулся он, и не подозревает, что рядом с ней совершилось событие огромной научной важности. Трудно даже представить, какой важности! Ну, может, не такой важности, как открытия Ньютона или Пифагора А может, и такой.
И уже не в силах ждать окончания урока, Семён лихорадочно заёрзал на сидении.
Едва грянул звонок, Никаков первым вскочил на ноги.
Внимание! выкрикнул он. Научное открытие! Определение гениальности человека по размеру лба!
Через минуту он уже находился в плотном окружении одноклассников.
Ты что же, Никаков, вот так просто по лбу можешь узнать, кто гений? недоверчиво спросил Филькин, известный в классе придира.
С большой точностью, подтвердил Семён. Я рассчитал специальную формулу. Вот она: «икс», то есть коэффициент гениальности, равняется: «а» на «бэ», то есть высоту лба делим на ширину, а затем умножаем на синус одной второй угла, который образуют две линии, если их провести от середины лба до центров бровей, Семён перевёл дух. Я обследовал десяток лбов великих людейЮлия Цезаря, Геродота, Ньютона По их портретам, разумеется.
И что тебе сказали их лбы? снова спросил Филькин.
А то. Если коэффициент гениальности больше ноля целых пяти десятых, то это и есть гений. Если же он хоть чуточку меньше, то это просто умный человек. А если меньше ноль-четырёх, то это человек малоумный, или, по-научному говоря, примат.
Было заметно, что речь Семёна произвела впечатление. Ученики молча, с почтением глядели на исписанные цифрами листы, разложенные у Никакова на парте.
А почему синус, а не косинус? спросил зануда Вознюк, который даже учителей изводил своими бесконечными вопросами. Почему именно синус? занудно повторил он.
Всякое открытиеэто озарение, твёрдо отвечал Семён. На меня тоже нашло озарение. Оно и подсказало, что нужно брать синус.
После столь убедительного ответа никто не стал возражать против синуса, тем более что никто и не представлял себе толком, что это такое.
Ну? С кого начнём?
Самым решительным оказался верзила Дубасин. Растолкав всех, он выдвинулся вперёд и пригнул голову:
Меряй!
Семён кое-как приладил к неудобно бугристому первобытному лбу Дубасина пластмассовую линейку, которую пришлось даже изогнуть в особо неровных местах.
Та-а-ак центр лба Расстояние бормотал Никаков. Теперь угол, он протянул ладонь, и ему, как в руку хирурга скальпель, вложили транспортир. Есть угол. Семён уселся за парту и взял калькулятор. Остаётся математическая обработка данных. Значит, так. Сто сорок два Одна вторая Синус. Ноль девяносто четыре. Высота лба Делим. Ноль тридцать восемь. Умножаем. Ноль триста пятьдесят семь. Берём среднее. Ноль тридцать шесть. Итак, твой коэффициентноль целых тридцать шесть сотых!
Гений? спросил Дубасин, потирая кулаком лоб.
«Гений»! фыркнул Семён. Держи карман шире! Ноль тридцать шестьэто самый что ни на есть примат!
Примат? раздул ноздри Дубасин. А ну давай на локтях, и он с громким стуком поставил на парту локоть, приглашая Никакова помериться силой. Посмотрим, кто из нас примат.
Мы не физическую силу меряем, а силу ума, с расстановкой произнёс Семён. По улыбкам и смешкам одноклассников он почувствовал, как стремительно падает авторитет Дубасина, а его, Семёна, так же стремительно возрастает.
Следующий! командным тоном выкрикнул он и с ощущением своего могущества оглядел одноклассников.
Скоро почти все лбы были обмерены и рассчитаны по «формуле Никакова». Гениев не обнаружилось. Просто умных оказалось шесть человек. Остальные угодили в приматы.
Когда Семён снимал мерку со Светкиного аккуратного лобика, ему подумалось, что хорошо бы потрудиться и вывести формулу красоты. Чтобы определять её не на глазок, а точно по науке, в цифрах.
Всё это чушь! заявил вдруг Филькин, у которого коэффициент гениальности оказался самым низким. Говорила же нам Броня Андреевна, что у первобытного человека лоб был маленький, а мозгпочти такой же, как у нас, только неразвитый.
Точно! поддакнул Дубасин.
Когда это Броня Андреевна говорила такое? насторожился Семён.
Как это «когда»?! Только что на уроке она рассказывала нам про первобытного человека. Ты где был?
Разве была история? По расписанию же математика
Проснулся! засмеялись вокруг. Урок заменили, ты что, с неба свалился? А ещё гений!
Какой он гений?! С чего вдруг? выкрикнул Филькин. Его же не обмеряли!
Надо обмерить, обязательно надо обмерить, забеспокоился Дубасин.
Однако в эту самую минуту раздался звонок.
Ладно, решили все, после урока обмерим.
Семён Никаков сидел, склонившись над партой. От недавнего ощущения собственного величия и торжества мало чего осталось. Он украдкой ощупывал свой лоб, и ему воображалось, какой поднимется хохот, если его коэффициент гениальности получится меньше ноля целых четырёх десятых. И ещё ему было странно, как это целый урок истории выпал у него из головы
Тут он почувствовал толчок в бок. Светка Мямлина с округлёнными глазами знаками показывала ему в сторону доски. Ничего не понимая, Семён повернул голову и увидел, что учитель математики Геннадий Сергеевич смотрит на него в упор.
Ну? сказал учитель.
Что? спросил Семён.
Отвечай на вопрос.
Возникла пауза. В классе послышались смешки.
Да-а, Никаков, вздохнул Геннадий Сергеевич, у тебя, я вижу, хроническая рассеянность, прямо как у гениев. Садись.
Под общий смех Семён сел, но тотчас же хлопнул себя ладонью по лбу. «Рассеянность! едва не закричал он. Вот показатель гениальности! Нужна поправка на рассеянность!» Он схватил листок бумаги, калькулятор, ручку и, словно боясь упустить момент озарения, принялся торопливо нажимать на клавиши и записывать цифры.
«Аш», то есть фактор гениальности, едва слышно бормотал он, равняется: к «иксу» (коэффициенту гениальности) прибавить «икс», умноженный на «цэ», где «цэ»отношение времени пребывания человека в рассеянном состоянии к времени его пребывания в состоянии бодрствования»
Разумеется, он ничего не слышал и не видел из того, что происходило на уроке. Да и какое это имело значение! Ведь он, Семён Никаков, выводил новую, теперь уже окончательно верную формулу человеческой гениальности!
СПАСАТЕЛЬ
Часто на уроках ОБЖ (кто не знает, это обеспечение безопасности жизнедеятельности) нам говорили, что мы живём в тревожный век катастроф, аварий и несчастных случаев. Учительница рассказывала, как надо в этих случаях действовать, как спасаться самому и спасать других. Я сидел и думал о том, кого бы я стал спасать. Первым делом, конечно же, моего друга КудрикаВальку Кудряшова. Я представлял себе, как буду тащить его на спине, раненого. Его ноги будут безжизненно волочиться по земле (я не раз видел такое в кинофильмах). А вокругогонь, взрывы! Я задыхаюсь от дыма, но тащу! Я сочинил про это целую историю и пересказывал её Кудрику несколько уроков подряд, так что Тина Николаевна нас рассадила.
Хватит, друзья, сказала она. Моё терпение лопнуло, и пересадила меня на свободную парту. Но мы надеялись, что за хорошее поведение нам разрешат опять сесть вдвоём.
А потом появилась эта новенькаяВика, и её посадили с Кудриком.
Теперь уж нам вряд ли вместе сидеть, уныло проронил Валька на перемене, накручивая на палец чуб, который у него вечно топорщился.
Надо что-то придумать, сказал я.