В России, в Германии, в Скандинавии, где рожь занимает огромные площади как главный хлеб страны, она тем не менее удивительно бедна разновидностями. Точнее даже сказать, в Европе и Сибири сеют одну-единственную, так называемую вульгарную, обыкновенную рожь. Обилие форм, обнаруженных под Гератом, - верный признак, что родина ржи здесь, в, Афганистане, в стране, где ее презирают как сорняк. Тут рядом с формами, вполне культурными, Вавилов обнаружил неизвестную прежде рожь-дикарку, которая при созревании рассыпает, рассеивает свой колос. Находка саморассеивающейся ржи особенно обрадовала ученого. Дикарь был как раз тем звеном, которого до сих пор не хватало науке, чтобы постичь историю происхождения ржи. Теперь биография ее была для Вавилова ясна, и биография эта оказалась неразрывной с судьбой мягкой пшеницы. Мягкая пшеница (тоже здешняя, афганская уроженка), расходясь по свету, повлекла за собой свою спутницу рожь. Нет пророка в своем отечестве: для Афганистана местная уроженка рожь - сорняк, но, двигаясь вместе с пшеницей на север, рожь постепенно приобретала уважение людей. Правда, саморассеивающиеся формы ее вскоре отстали от пшеницы, по более культурные разновидности, те, что умеют хранить зерно до обмолота, упорно двигались все дальше и дальше на север. В конце концов они вынудили земледельца сеять озимую пшенично-ржаную смесь на тот случай, если мороз не пощадит теплолюбивую пшеницу. Такая смесь - «суржа» - не раз спасала хлеборобов Северного Кавказа от голода и в конце концов заставила их смириться перед наглой настойчивостью южной пришелицы. А на какой-то еще более северной параллели, где пшеница, не выдержав холодов и дурных почв, окончательно отступила, рожь осталась в чистых посевах. Бывший сорняк, дикарь, одолев свою жертву, стал культурным растением.
Так на полях Герата одному наблюдателю открылся красивый пейзаж, а другому удалось подсмотреть секрет природы, открыть происхождение и историю ржи - кормшшцы миллионов. Будем, однако, справедливыми к женщине из тахтаравана. Она была не только «хануми сафир-саиб» - женой посла. Рано умершая Лариса Рейснер осталась в отечественной литературе автором страстных публицистических очерков о революции и гражданской войне. Живо интересовали ее в чужой стране и зрелища городской жизни, и красоты природы, и механизм общественных отношений. Николая Ивановича Вавилова тоже не обвинишь в недостатке любопытства. В его записных книжках описание сельскохозяйственных орудий соседствует со стихами афганских поэтов, рассказ о покрое местных нарядов - со сведениями из лингвистики и истории края. Но, как не раз уже бывало, писатель и ученый увидели одну и ту же страну разными глазами. В воспоминаниях Рейснер Герат так и остался прелестным миражем среди пустыни. Вавилов же провел в благословенной долине Герируда две недели и не побоялся в описании оазиса прибегнуть к весьма решительным выражениям.
Бело-зеленый город, который они увидели впервые с вершины дальнего холма, оказался мало похожим на подлинный Герат. Спустившись вниз, путешественники очутились на узких, немощеных улицах, где прохожему каждую минуту грозило окунуться в одну из открытых солнцу и мириадам мух сточных ям. На более просторных перекрестках ямы вырастали в заросшие водорослями прудики. Эти многократно воспетые восточными поэтами «зеленые озера Герата» источали такое зловоние, что непривычные европейцы, зажав носы, спешили поскорее покинуть улицу. «Красивый издали город - записал Вавилов, - представляет чудовищную картину антисанитарии как бы свидетельствуя о противоречии, существующем между «цивилизацией» и земледельческой культурой».
Противоречие было действительно разительным: на полях Герата, невзирая на тесноту, господствовали абсолютный порядок и чистота, а обилие плодов гератской земли изумило даже ученых-растениеводов. На маленьких, порой в два джериба (треть гектара), участках жители взращивали пшеницу, ячмень, просо, кукурузу, рядом росли конские бобы, кунжут, лен, опийный мак, хлопчатник, табак. В столь же тесных садах плодоносили абрикосы, яблони, груши, слива, инжир, гранат, персик. В окруженных земляными дувалами огородах богато удобренная земля родила огромные баклажаны, гигантские тыквы. Вместе с привычной для глаза редькой, огурцами и луком находилось место для излюбленных приправ восточной кухни - мяты, кориандра, тмина.
Гератские трофеи ботаника исчислялись сотнями образцов, по Вавилов считал, что добыто еще очень мало. Он разделил караван, с тем чтобы от Герата до Кабула пройти двумя разными дорогами и, кроме центрального Афганистана, обследовать также растительность северной части страны. Дмитрий Демьянович Букинич и агроном Лебедев двинулись от Герата напрямик по так называемой Хазарейской дороге, идущей вдоль хребтов Гиндукуша. Сам Николай Иванович предпочел тысяче-двухсоткилометровый обходный путь через Бактриану - легендарную «страну тысячи городов», лежащую по границе с современной Советской Туркменией и Узбекистаном.
Приключения? Их всегда достаточно у иностранца, путешествующего по мало цивилизованной стране, особенно же в государстве, где каждый крестьянин, направляясь в соседний кишлак, вооружается пикой, кинжалом, а то и древним кремневым ружьем. В рабате Камерд на высоте 2240 метров выпускнику Тимирязевской академии агроному Вавилову приходится взять на себя роль врача. Ранен губернатор провинции. Рана тяжелая, пуля застряла во внутренностях. Несколько сот человек с факелами стоят вокруг рабата, ожидая спасения «большого начальника». Отказаться нельзя: «каждый европеец в этой стране является синонимом врача». Да Вавилов и не собирается отказываться. Рана обмыта кипяченой водой, в ход пущен йод, дезинфицированные бинты. Хорошо наложенная повязка довершает дело. Получив облегчение, раненый уснул. «По-видимому, наш первый опыт врачевания оказался удачным, - не без юмора записал в дневнике Николай Иванович. - В дальнейшем почти в каждом рабате, может быть в связи с молвой о пашем искусстве, к нам обращалось большое количество всяких больных». Юмор? Да. Но слышится в этой записи и другое: чувство удовлетворения, может быть, даже маленькой гордости. Николай Вавилов никогда не забывает, что он - ученый, интеллигент, интеллектуал. Он помнит и гордится, когда случается показать, что интеллект, знание, культура чего-то стоят в этом мире.
В Мазар-и-Шерифе - неожиданная встреча: французский археолог Фуше пригласил советского растениевода соединить обе экспедиции, чтобы совместно обследовать Балх. Можно ли не поглядеть на Балх, древнюю Бактру, резиденцию легендарных царей Персии, родину сказочного Зороастра, столицу Гре-ко-Бактрийского царства! У Вавилова особый и давний интерес к центрам мировой культуры. В земледельческой стране история народа в конце концов всегда оборачивается историей отношений между человеком и землей. Правда, великая Бактра превратилась к началу XX столетия в захолустный городишко, окруженный болотами и солончаками. Малярия косит и без того немногочисленное население. Но, не обращая внимания на малярийные приступы, на палящее солнце и пыль, маленький Фуше, его жена и русский гость карабкаются по развалинам Балхской цитадели. Супруги Фуше разочарованы. Раскопанные памятники цивилизации относятся самое позднее к первым векам до нашей эры. Да и какие это памятники! Все, что обнаружил заступ, не отличается от современных земляных построек, от плоских земляных жилищ сегодняшнего афганца. А раньше? Неужели за пределами третьего тысячелетия эта-земля - земля, где в последующие века разыгралось столько потрясающих драм, - была абсолютно чужда человеческой культуре?
Маленький темпераментный археолог безнадежным движением сдвигает на затылок посеревшую от пыли панаму. Экспедиция провалилась. А ведь, выезжая из Парижа, он был убежден, что откроет в Балхе следы культуры, уходящей далеко за пределы третьего, а может быть, и четвертого тысячелетия. Нет, нет, теперь уже ясно: древность афганских поселений - мираж. За триста лет до прихода Александра Македонского в долинах и степях Афганистана царило полное безлюдье!
- Не убежден, - смеется Вавилов и хлопает ладонью по вьюкам с образцами собранных семян.
Сборы ботаника подсказывают совсем противоположный вывод. Но лучше вернуться к этому разговору после Кабула. Там Николай Иванович надеется обнаружить некоторые дополнительные аргументы.
От Балха на юг, в сторону столицы, французская и русская экспедиции двинулись вместе. Дорога проторенная: надо лишь перевалить через Гиндукуш, благо он здесь невысок, а там недалеко и Кабульский оазис. Но на одном из перевалов до ученых доходят скверные вести: восстание южных племен разгорелось не на шутку. Восставшие разбили войска эмира. Они приближаются к Кабулу с намерением свергнуть Амануллу-хана. Началось бегство европейской колонии. Еще через несколько километров повстречались курьеры советского посольства, но и они не могли пока сказать ничего утешительного. Фуше предложил немедленно вернуться в Мазар-и-Шериф. Оттуда в случае опасности можно перейти советскую границу. Вавилов не согласился. Там, на юго-востоке, за хребтами Гиндукуша, лежала предсказанная им еще в Ленинграде родина мягких пшениц. Повернуть назад, когда до вожделенного «центра происхождения» остается каких-нибудь четыре дня караванного пути? Ни за что! Встреча с фанатиками ислама, вооруженными к тому же английскими скорострельными винтовками, конечно, дело рискованное. Но повернуть назад - значит оставить неисследованными три четверти афганской территории. У Франции с Афганистаном подписан долгосрочный договор о проведении археологических изысканий. Мосье Фуше ничто не помешает вернуться сюда, едва успокоятся политические бури, а советский гражданин Вавилов еще не забыл о том, что для въезда во владения Амануллы-хана ему потребовалось восемнадцать месяцев непрерывных хлопот! Нет, черт побери, вперед, и только вперед!
Фуше смирился. Очевидно, его ободрила решимость русского коллеги во что бы то ни стало дойти до Кабула. Караван потянулся по местности, которая мало чем изменилась с начала XVII века, когда основатель тюркской династии индийских властителей Великий Могол Бабер писал об этих местах: «Горы Афганистана имеют вид однообразный, высоты - средние, почва - обнаженная, воды - редки, растительности - никакой, физиономия печальная и строгая». Завоеватель и политик Бабер не нашел для себя ничего интересного в «печальном и строгом» лике страны. Вавилов нашел. Шагая навстречу неизвестности, он продолжал невозмутимо собирать образцы растений, вел записи, измерял высоты, фотографировал.
Через сорок с лишним лет, перебирая в архиве Географического общества СССР вавиловские снимки, я снова как бы глазами самого ученого взглянул на Афганистан 1924 года. Что привлекало внимание Николая Ивановича? Базар дынь в Апд-хое. Горы великолепных плодов. Молотьба: крестьянин, не знающий другого средства выбить зерно из колоса, гонит волов по расстеленной на земле пшенице. В районе Бамиана фотоаппарат запечатлел горный склон со множеством пещер и фигурами Будды. Земледельцы живут в этих каменных норах так же, как жили их предки две тысячи лет назад, когда были высечены эти грубые изваяния. Еще снимок: два крестьянина прокладывают ирригационные борозды в поле - нищенская одежда, жалкие инструменты. И снова: жесткая каменистая почва и земледелец, пытающийся разрыхлить ее дедовским деревянным плугом
Только человек, подлинно сочувствующий народу изучаемой страны, мог так увидеть жизнь. «Медленно проходя километр за километром караванным путем среди полей, среди земледельцев, занятых своим трудом, мы невольно могли заглянуть в душу убогой, суровой, но гордой и независимой страны», - писал Николай Иванович впоследствии в книге «Земледельческий Афганистан». Это была истинная правда: знаток растений понял не только происхождение афганской ржи и пшениц, но и подлинный характер народа-земледельца.
До Кабула они добрались без приключений. Как удалось избежать встречи с повстанцами, Вавилов не сообщает. В его письмах и отчетах промелькнули лишь три фразы, бросающие некоторый свет на политическую обстановку тех дней. «В августе и сентябре работу экспедиции тормозили военные события на юге Афганистана. Половина страны охвачена басмачеством». Очевидно, в начале сентября эмир обратился за помощью к северному соседу. В одном из отчетов Николай Иванович кратко поясняет: «Неожиданно события развернулись в лучшую сторону, особенно после появления советских аэропланов».
В Кабуле, однако, возникли новые осложнения. Едва караван вошел во двор советского представительства, стало известно: арестован Вукинич. Что мог натворить этот спокойный, рассудительный специалист, безмерно влюбленный в свою мелиорацию?
Выбирая Дмитрия Демьяновича в спутники, Вавилов принял в расчет и чисто человеческие качества старого товарища: трудно представить путешественника, менее требовательного к условиям походной жизни и более добродушного, чем Букинич. Правда, при всем том числилась за ним изрядная доза упрямства, но пока оно не шло во вред экспедиции. Может быть, даже наоборот, Дмитрий Демьянович легко заменял Николая Ивановича в походе. Именно его - медлительного, непреклонного, в полувоенном френче - сипаи и караванщики считали начальником экспедиции и безоговорочно слушались. С их точки зрения, Вавилов, стремительно бегающий по полям с фотоаппаратом и ботаническими принадлежностями, мало походил на подлинного хозяина каравана.
В Кабуле Букинич стал жертвой своей любознательности и упрямства. Поджидая караван Вавилова, он задумал добыть монолит из типичных почв прикабульского района. Чтобы получить монолит, обычно копают яму и в вертикальную земляную стенку «врезают» метровый узкий ящик. Операция немудреная, и в любой европейской стране она едва ли привлекла бы чье-нибудь внимание. Но «Запад есть Запад, Восток есть Восток». Дмитрий Демьянович, конечно, знал, что в фанатичном Кабуле всякие необычные действия европейца могут привести к неприятностям, но заупрямился. С длинным узким ящиком в одной руке и лопатой - в другой, он, никого не предупредив, отправился ночью за город, на заранее приглянувшееся ему место, и Недаром в официальной «Географии Афганистана» сказано, что «каждая пядь земли Кабула дороже, чем весь мир». Упрямого инженера препроводили в полицейский участок. А так как он не желал расставаться с ящиком и не мог втолковать представителям власти, для чего понадобилась земля, то его заподозрили в бог весть каких грехах, и советскому постпредству лишь с большим трудом удалось вызволить «злоумышленника».
Ларису Рейснер и ее мужа Вавилов в кабульском постпредстве уже не застал. Первого советского посла РСФСР сменил Леонид Николаевич Старк. Они сразу понравились друг другу - ученый и дипломат из старой большевистской гвардии. Старк многое сделал для успеха экспедиции: хлопотал о проезде в «запретные» районы, заботился об экспедиционной страже, о транспорте, даже вывозил Вавилова на своей машине в ближайшие к столице районы, где ученый вел розыски растений. Много раз потом, скитаясь по странам мира, поминал Николай Иванович добрым словом заботливого посла. А когда в 1929 году вышел их совместный с Букиничем труд об Афганистане, авторы посвятили его Л. И. Старку.
В Кабуле пришлось задержаться на две недели. Лариса Рейснер оставила блестящее описание столицы и придворного быта. Профессор Фуше и его супруга тоже очень скоро оказались вхожи в семью повелителя Афганистана. У Вавилова оказались иные вкусы. В городе его занимал главным образом зерновой базар. Старка он просил ни в коем случае не представлять его эмиру, но непременно добыть для экспедиции пропуск на восточную границу. А пока чиновники министерств иностранных и внутренних дел обменивались по поводу приезда русского ученого витиеватыми посланиями, именуя друг друга не иначе, как «мой нежный», «мой грациозный», сам виновник переписки поскакал на пшеничные поля Кабульской долины.
Ему повезло: в этом высокогорном оазисе уборка урожая лишь недавно закончилась. В полях оставалось еще полно хлеба. Несмотря на пышно-восторженный тон, «География Афганистана» действительно оказалась близкой к истине: земля Кабульского оазиса бесконечно дорога. Земледельцу здесь собственными руками приходится создавать свое поле. Чтобы настлать пахотный слой хотя бы в 15 - 20 сантиметров толщиной на одной десятине голого речного галечника, надо привезти 400 ку-
бических саженей земли. Земля - драгоценность, земля - богатство. Люди копошатся у разрушенных земляных построек и древних развалин, кирками выдалбливают из горных осыпей тонкие землистые прослойки и увозят свою добычу на дальние поля.