Букинич попытался высчитать, сколько сотен раз медлительный ослик должен принести свою поклажу, прежде чем на голом камне возникнет пригодное для посева поле. Вавилова интересовало другое: он поспешил к стогам и горкам обмолоченной пшеницы. Так и есть, кругом полно зндемов - ботанических форм, которых нет нигде, кроме Афганистана. Николай Иванович едва успевает складывать в мешочки образцы и подписывать картонные бирки. Нигде - ни в Бухаре, ни даже в Персии - не приходилось ему видеть такого количества разновидностей мягкой пшеницы. Что ни поле, то новая форма. Да и на одном поле можно сыскать иной раз десять - двадцать вариантов. Вот карликовая пшеница - тритикум компактум - с узловатым колосом и короткой соломой, такой не знала до сих пор наука. У этого пшеничного гнома на редкость прочная солома и тяжелый колос, упорно противоборствующий копытам молотильщиков-быков. Озорная мысль вспыхивает в глазах Николая Ивановича: отныне упорство карликовой пшеницы будет закреплено в ее названии: одну из редких разновидностей тритикум компактум он назовет именем упрямого Букинича.
Вечером комнаты, отведенные в постпредстве для гостей, напоминают нечто среднее между зерновым базаром и гербарием ботанического сада. Забыв о своих дипломатических обязанностях, Леонид Николаевич Старк увлеченно слушает пылкую речь Вавилова. Ученый возбужденно перебирает мешочки, пучки колосьев, пакеты. То, что удалось найти вокруг Кабула, намного перекрыло самые смелые его мечты. Всего лишь полгода назад, незадолго перед отъездом из Советского Союза, послал он в журнал статью о не разысканных еще растительных богатствах Востока. «В то время как в житнице России на юго-востоке в Самарской, в Саратовской губерниях возделывается шесть-семь разновидностей мягкой пшеницы, в Персии, в Бухаре, в Афганистане число разновидностей превышает шестьдесят», - писал он тогда. Афганистан был ведом ему только по книгам. Теперь можно говорить уже о более чем ста разновидностях карликовой и мягкой пшеницы! Тут у вас «пекло творения» номер один, - возбужденно выкрикивает Николай Иванович, - родина главного хлеба земли, мягкой пшеницы - здесь или где-то совсем близко
Вот когда самое время поспорить с профессором Фуше. Французский археолог считает, что человеческая культура в Афганистане ограничена двадцатью пятью веками. Но разве открытие множества культурных форм пшеницы, форм, выведенных человеком, не свидетельствует против его теории? Вавилов убежден: в долинах Афганистана хлеб возделывался за многие тысячи лет до легендарных персидских царей и походов Александра Македонского. Пускай заступу и лопате археолога не удается пока обнаружить следы древнейшей цивилизации, это не случайно. Ибо речь идет о цивилизации пахарей, а не горожан, о культуре бедных земледельцев, возводивших вокруг немудреных своих посевов земляные дувалы, а не каменные цитадели. Независимо от того, смогут ли когда-нибудь археологи разыскать остатки древнейшей сельскохозяйственной цивилизации, ее уже сегодня обнаружили растениеводы по изобилию и разнообразию сугубо местных культурных растений. Пекло творения - не дар небес, богатство местных сортов и форм пшеницы - дело рук сотен поколений афганских земледельцев.
«Пекло творения» - эта формула Чарлза Дарвина очень нравится Вавилову. Правда, английский естествоиспытатель не задумывался над тем, где именно на нашей планете лежат центры происхождения культурных растений. Но острый взгляд его не миновал и этой проблемы. Свое мнение он высказал вполне четко: «Мне кажется, что то воззрение, по которому каждый вид появился первоначально только в одной области и потом расселился отсюда наиболее верно» [1 Ч.Дарвин. Происхождение видов. Собр. соч. 1907 г. т. I, стр. 339.]. Через шестьдесят пять лет после того, как Дарвин опубликовал свою догадку, русский дарвинист Николай Вавилов разыскал в горах Афганистана «пекло творения» номер один - центр происхождения мягких пшениц.
Зебак: несколько жалких кишлаков разбросано по горным продрогшим долинам. Ветер свистит среди кибиток и земляных домишек. Ветер перебирает пожухлую металлическую траву, и она звеняще шелестит, как шелестят кладбищенские венки. Холодно. Для большинства афганцев тут, у подножия Памира, край света, нечто вроде Заполярья для жителей Европы.
«Нигде нет таких снегов и ветров, как в Зебаке, - утверждает афганский поэт, - такой стужи нет ни в одном другом месте под небосводом. Три-четыре месяца продолжается зима в других краях, восемь месяцев тянется она в этом месте Днем ж ночью у жителей по бедности нет иной пищи, кроме сухого хлеба да бобовой похлебки Заболеет ли кто - нет ни лекарств, ни врачей. Постричь кому голову - и то нет цирюльника»
Холодно, промозгло. Но у Вавилова отличное настроение. В кишлаке Зархан он легко спрыгивает с седла и, бросив поводья каракешу, распахивает дверь в домике местного старшины. Букинич уже поднялся с кошмы и что-то ладит у окна. Вместе с ветром под дымный потолок мазанки вихрем взлетает торжествующий вавиловский баритон:
- Дмитрий Демьянович, болезни отставить, я с добрыми вестями: завтра выступаем в Кафиристан!
Добрые вести состояли в том, что караван выступает в поход, хотя нет ни карты местности, ни постоянных проводников. План прост, даже слишком прост: идти на юг и попытаться форсировать Гиндукуш через перевал Парун. Оглядываясь на пять десятилетий назад, мы, потомки, с полным правом можем охарактеризовать этот план как безумный. Высок или низок Парун - никто не знает, проходим ли он в это время года - бог весть. Где именно начинается «страна неверных»? Ни первый, ни второй, ни третий день пути не дали ответа и на этот вопрос. Сколько резонов повернуть назад на спокойную, исхоженную северную дорогу! Однако Вавилов продолжает вести караван на юг. Можно сколько угодно твердить о безумии этого предприятия, но разве не так совершались все великие и малые открытия? Не так ли Бильбао открыл Тихий океан, капитан Скотт достиг Южного полюса, а Тенсинг и Хиллари поднялись на вершину Эвереста?
Сначала караван проходил через кишлаки таджиков, такие же сиротливые, как Зебак. «Население бедно, одежда ужасающая. Несмотря на холод, люди полуголые. Чай пьют за отсутствием сахара с солью», - записал Николай Иванович. На вопрос, где Кафиристан, отвечают односложно: «Наздик» - близко. Но свидетельство это малоценно: владельцы жалких, полузасыпанных камнем ячменных делянок никогда не покидали своих селений. Никто из них не переваливал грозный Парун. Только в Тли (такой же таджикский кишлак: беднота в рубищах, детей мало; объясняют - не хватает хлеба) путешественники впервые почувствовали себя на пороге неведомой страны. Тут все единодушно утверждали, что кафиры, говорящие на неизвестном языке, живут сразу за перевалом.
19 октября по ущелью реки Мунджан караван начал подниматься к Паруну. Река еще играла на перекатах, но мороз уже тронул листья ивы и барбариса на берегах, зима шла по пятам экспедиции. Все круче тропа: 3500 метров над уровнем моря, 3700, 3800. Начались осыпи. Приходится слезать с седла и высвобождать застрявшие в каменных трещинах ноги лошадей. Местность совсем безлюдна и бесплодна. На высоте 4000 проводники предложили остановиться на ночевку. Вокруг нет ни кишлака; ни вообще какого-либо жилья, только три пещеры, которые проводники высокопарно именуют «хане» - дома. Ночь кажется бесконечной. Засыпанный снегом перевал намного выше, но он дает о себе знать ледяным дыханием, от которого не спасает ни костер, ни каменные стены пещер.
20 октября 1924 года впервые в истории, перешагнув через Гиндукуш, европейцы вступили в Кафиристан. «Перешагивать» пришлось около десяти часов кряду. На высшей точке перевала анероид показал 4760 метров. Во время коротких остановок Вавилов стынущими руками успевает набросать несколько строк в дневник: это в основном перечисление встреченных растительных видов и краткое описание обстановки. «Караван передвигается с трудом Лошадей приходится вести. Люди и лошади вязнут в снегу, и проводники выводят караваны к спуску по приметам, известным им одним».
Потом «почти бегом» по крутой каменистой тропе - вниз. Караван буквально свергается с неба на землю: за несколько часов пройдено по вертикали 3000 метров. У подножия перевала Вавилов записывает: «Если принять во внимание двухдневный утомительный переход по безлюдной местности, потерю подков, израненные ноги лошадей, то из всех пройденных перевалов через Гиндукуш Парун приходится считать наитруднейшим». В записи чувствуется надежда: самое трудное - позади. Увы, через три дня предстоит сделать еще более драматичную пометку: «23 октября Более трудного пути за все наше путешествие по Востоку нам не приходилось встречать». Но пока Вавилов доволен - перед ним легендарная страна кафиров. Оказывается, в XX веке тоже можно открывать неведомые земли. Впрочем, неведомые ли?
Тесные, но прибранные кишлаки и хорошо обработанные поля (маленькие делянки в 10 - 15 квадратных метров на горных террасах) убеждают: люди живут здесь давно, очень давно. Деревянные дома, нередко двухэтажные, построены на добротном каменном основании. Много водяных мельниц. Даже река возле кишлаков старательно обложена камнями. Люди белолицы, приветливы. В отличие от остального Афганистана, женщины ходят здесь открыто, без чадры, охотно беседуют с пришельцами. Но бедность та же, что и у обитателей Зебака.
Языка кафиров не знают ни проводники-таджики, ни солдаты-афганцы. Через восемнадцать "километров на опушке дубового леса - новый поселок и новый язык. Вавилов выписывает в столбцы кафирские названия: ячмень, просо, корова, вода, солнце. Сравнивает. С персидским сходства никакого. Приходится объясняться знаками, чтобы узнать, что тут сеют, как молотят, как хранят зерно.
22 октября. Вот уже третьи сутки они идут по «стране неверных». Последний раз ночевали в лесу у костра. На пути между кишлаками - ни души. Здесь не знают, что такое ходить в гости к соседям. Да и дорог нет. Главная забота начальника экспедиции - сохранить лошадей. Но на их долю достаются поистине несравнимые мучения. Лошади то и дело срываются с узких обрывов над реками, ранят ноги, их крупы в крови
Проводники, взятые в кафирском селении Пронз, обещают скорый отдых: где-то неподалеку - большой поселок Вама. К вечеру злополучную деревню действительно удается разглядеть в бинокль. Но где! «На противоположной стороне ущелья на высоте 400 - 500 метров выше дороги, словно птичьи гнезда, видны деревянные многоэтажные постройки в окружении дубового леса. Кишлак буквально на высоте птичьего полета и недосягаем для каравана». До кишлака надо по крутой горе идти километра четыре. Но делать нечего: лошади уже два дня не получали ячменя, надо во что бы то ни стало добыть фураж.
Оставив караван внизу, Вавилов вместе с местным пастухом отправляется на разведку. В полутьме ранних сумерек они долго карабкаются по склонам. Но вот наконец и дома. Первое впечатление ужасное: мужчины Вамы напоминают пещерных людей. Их одежда состоит лишь из козьих шкур мехом внутрь, без рукавов. Но при более близком знакомстве опасения рассеиваются. В неприступных «птичьих гнездах», где легенды поселяют обычно злых гномов, на зтот раз живут рослые, красивые, а главное, приветливые люди. Их речь непонятна, но дружелюбие и гостеприимство во всем мире имеют общий язык. Вавилов, очевидно, расположил к себе аборигенов. «Мигом собралась вся деревня, в изумлении рассматривая редкую европейскую разновидность». С не меньшим любопытством и сам ученый обходит дом за домом, входит внутрь жилья, рассматривает закрома, утварь. Пока ходят в соседнюю деревню за кормом для лошадей, он успевает описать и резьбу на постройках, и вышивку на женских платьях и, конечно же, добыть семена всех возделываемых культур. В домах тепло. Вместо свечей потрескивают прутья, смоченные в масле сурепки. Перед приезжим вырастает гора лепешек из проса, на деревянной тарелке подают, очевидно, высоко ценимое в здешних суровых местах лакомство - кислый виноград. Несмотря на поздний час и усталость, Николай Иванович продолжает вникать во все подробности быта. Кормятся обитатели Вамы, собирая кедровые орехи и ягоды, на склонах гор на крохотных террасах сеют просо, сорго, кукурузу. Почти первобытная жизнь. Но в ушах у женщин - длинные серебряные серьги, на шее - целые мониста из индийских и афганских монет. У очага вместе с самодельными деревянными тарелками - медные котлы: рядом Индия, Афганистан, медленно, но неизбежно пробивающаяся через горы восточная культура.
Наутро начинается движение к следующему селению - Гуссалик. Дорога туда идет по извилистому руслу реки Парун.
Дневниковые записи Вавилова с самого начала приобретают тональность тревожного барабанного боя: «Путь отчаянный, пригодный только для пешего прохода и для коз Через каждые полчаса обсуждаем, как переправить лошадей Препятствия на каждом шагу, то в виде обрыва, то в виде каменных ступеней больше метра. Проходим через полуразвалившийся мост; первая лошадь проваливается в переплет моста из сучьев. Строим мост, приносим деревья, камни Перевьючиваем то и дело лошадей, часть пути вьюки несем на руках»
Вдобавок ко всем бедам взятые в Ваме проводники боятся идти в Гуссалик: у тамошнего кишлака дурная репутация, можно ждать разбойничьего налета. Несколько раз проводники порываются бросить караван, пытаются даже вернуть выданные им вперед рупии и, когда до Гуссалика остается два-три километра, действительно убегают. Караван некоторое время идет наугад. Все сменилось вокруг - люди, растения на полях, скот. Гуссалик - типичное афганское село, говорят здесь на языке пушту и сеют те же примерно культуры, что под Кабулом. Жители в Гуссалике действительно угрюмы, неприветливы, однако вовсе не склонны к разбою. Во всяком случае, караван получает кров и отдых, а начальник экспедиции может с удовлетворением записать, что Кафиристан пройден.
Дорога на юг подобно реке ниспадает все ниже и ниже. Все более чувствуется влияние Индии. Вокруг военного и административного центра - Чигасарая - плодородная низменность с плантациями хлопчатника, апельсиновыми рощами. Села и дороги становятся многолюдными, базары - обильными. С недоумением смотрят благообразные купцы из Пешавара и Джелалабада на потрепанный караван европейца, на его измученных лошадей, разбитые вьюки. Англичанин? Нет, конечно. Британец ни в коем случае не позволил бы себе появиться в восточной стране в таком виде. Губернатор Чигасарая - тот просто ошеломлен: русский? Здесь? Губернатор любезно приглашает профессора Вавилова отдохнуть во дворце: на днях он ожидает английского полковника с индийского пограничного поста. Профессор Вавилов так же любезно уклоняется от представившейся ему чести. Едва ли появление советского гражданина в двух шагах от запретной границы порадует британского эмиссара. После такой встречи афганское министерство иностранных дел, чего доброго, откажет в разрешении на проезд через южные районы страны. У англичан в Афганистане все еще довольно прочные позиции.
Странный караван, бредущий по благословенной Джелалабадской долине среди чудес субтропической природы, продолжает привлекать внимание встречных. На стоянках в караван-сараях любопытные пытаются дознаться у солдат охраны, зачем русский отправился через непроходимый Кафиристан. Что он там делал среди недавних идолопоклонников? Но солдаты и сами едва ли могут объяснить смысл путешествия. Они рады уже тому, что выбрались живыми из «страны неверных», то бишь из «страны просвещенных»
А может быть, и впрямь тридцатитрехдневный рейд Кабул - Кабул через памирские пограничные посты, через Кафиристан и долину солнечного Джелалабада, четыре дня на мучительных горных дорогах «страны неверных» - напрасная жертва? Ведь культурных форм растительности, которые были бы свойственны только этому району Гиндукуша, ученый так и не нашел. И вообще ботанические сборы в кафирских селах оказались более чем скромными. Кафиры едва ли потомки армии Александра Македонского, как утверждают некоторые исследователи. Скорее всего, они - загнанные в непроходимые горные щели родственные с таджиками племена, отказавшиеся в X веке принять ислам. Об этом говорит и набор их сельскохозяйственных культур, убогий по числу и видам. Они сеют лишь то, что тысячу лет назад принесли с собой с севера из-за Гиндукуша,
Об этом со всей искренностью Николай Иванович рассказал 2 апреля 1925 года, когда в Ленинграде в Географическом обществе докладывал о результатах афганской экспедиции. Пять тысяч километров прошел его караван, семь тысяч образцов полевых, огородных и плодовых культур, около тысячи листов гербария дикой флоры привез он на родину. Сделано несколько важных ботанико-географических открытий. Нелегким, хотя и далеко не бесполезным был и последний - южный - маршрут через Газни - Кандагар - Герат - Кушку, где зимой, в бескормицу, караван Вавилова и Букинича прошел через две пустыни, не потеряв ни одного человека, ни одной лошади.
И тем не менее, награждая Николая Ивановича Вавилова медалью Н. М. Пржевальского «за географический подвиг», Географическое общество имело в виду прежде всего «открытие» Кафиристана. И не без основания. Маршрут через Гиндукуш был тем последним штрихом, который позволил двум агрономам-натуралистам дать поистине всеобъемлющую картину хозяйственной жизни земледельческого Афганистана. После советской экспедиции 1925 года ни одна страна мира не была так полно и детально обследована с точки зрения растительных ресурсов и сельского хозяйства, как владения эмира Амануллы.