«Оккупировали первый этаж, присоединили отдел плодоводства и огородничества, открыли химическую лабораторию. В Царском большие перемены. Мы перешли в усадьбу Бориса Владимировича (загородный дворец родственника царя. - М. П.), которую завоевали в июне месяце. К ней присоединен участок в 15 десятин» Завоевали, присоединили, оккупировали Это не фигуральные выражения. Это сама жизнь в ее неприкрытой, откровенной борьбе, борьбе, из которой Николай Иванович постоянно выходит победителем.
Он неутомим. Дела строительные и административные перемежаются с лекциями. Одновременно, «между прочим», пишутся статьи и книги, создается научная библиотека.
В разгар строительных и организационных забот профессор получил приглашение в Соединенные Штаты Америки на конгресс по болезням хлебов. Это был один из первых случаев, когда советский ученый выезжал за рубеж, поэтому Вавилову надавали множество дипломатических и хозяйственных поручений: закупить необходимое оборудование для сельскохозяйственных лабораторий страны, начать переговоры с американскими филантропическими обществами, которые делают попытки помочь пострадавшей от неурожая России, вступить в контакты с американской научной общественностью
Хотя Соединенные Штаты была совсем не та страна, куда Николая Ивановича влекла его теория центров, поехал он в Америку с удовольствием.
Лаборатории Европы после мировой войны обнищали и обезлюдели. Во Франции профессора агрономии сами подметали полы своих лабораторий. Бедность сельскохозяйственной науки дошла до того, что возникла идея организовать в Париже матч знаменитых боксеров, чтобы сбор пошел в пользу истощенной кассы Агрономического института. В Кембридже, в этом прославленном центре британской науки, у Вавилова, когда он возвращался из США, спрашивали: «Нет ли в России научных работников, которые могли бы приехать пополнить нашу убыль ученых?» В Америке другое дело. В департаменте земледелия в Вашингтоне - двадцать две тысячи исследователей. Именно исследователей, а не чиновников. В Отделе растительной индустрии департамента Вавилов долго бродил среди теплиц, оранжерей, лабораторий, с огромным трудом разыскав, наконец комнату с табличкой «Канцелярия». Этот отдел американского министерства сельского хозяйства привлекал его как никакой другой. Тысяча восемьсот специалистов отдела вот уже двадцать лет делали то, о чем Николай Иванович пока только мог мечтать: путешествовали по свету и охотились за лучшими сельскохозяйственными растениями. Почта ежедневно доставляла сюда пакеты с семенами из Африки, ящики фруктовых черенков из Бразилии, корзины с образцами золотых плодов, собранных на Антильских островах. Приезжий из России с жадным интересом разглядывал карту мира, рассеченную маршрутами уже состоявшихся и планируемых экспедиций. Американские искатели растительных богатств - Фейрчайльд, Карльтон, Хансен, Мейер, Харланд - объехали Южную Америку, побывали в Африке, в Китае и Японии. А наиболее неуемный из них, Мейер, добрался до Якутска. Рядом с полюсом холода он стремился добыть для своей заокеанской родины особо морозостойкие сорта овощей и злаков. Эти Амундсены и Ливингстоны ботанического мира не всегда, однако, предпочитали глухие и заброшенные края. Тот же Мейер первым среди западных ученых разыскал в дореволюционном Козлове питомник русского самоучки-оригинатора Мичурина. А охотник за пшеницами Марк Карльтон вывез с Украины и со среднерусской равнины несколько ценнейших сортов зерновых, полученных народной селекцией.
Короче, в Вашингтоне работала отличная система интродукции - настоящий цех для перекачивания на американскую почву мировых ботанических ресурсов. Тут все было поставлено с промышленным размахом. Недаром отдел именовался Отделом растительной индустрии.
Что должен чувствовать ученый, листая страницы ста (!) бюллетеней, из которых американские фермеры ежегодно могут узнать, какие новые чудеса добыты для них ботаниками в растительном мировом океане? Зависть? Горечь бедняка, оглядывающего чужие богатые хоромы? И да и нет. Засуха, охватившая Поволжье, в одно лето превратила в хлам все сортовое разнообразие огромного сельскохозяйственного района. Никто в мире так остро не нуждался в новых сортах, как РСФСР в конце 1921 года. Эту бы американскую «индустрию» да в Петроград Но профессор из России имел право и на другое чувство.
Отдел в Вашингтоне работал, конечно, прекрасно. Его посланцы, обильно снабженные долларами, имели возможность нанимать армии носильщиков, снаряжать караваны автомобилей и даже отправляться на поиски в специально оборудованных яхтах. И тем не менее деятельность этого мощного «цеха» вызывала у Вавилова улыбку дружелюбного и чуть иронического сочувствия. Американцы прокладывали свои маршруты наугад, не имея ни малейшего представления о том, что их ждет на месте. То были путешествия без идеи, экспедиции без четкой программы. В какой-то степени доллары заменяли знакомство с ботанической географией и учение о центрах происхождения растительных видов. Но лишь в очень малой степени. Между тем профессор Вавилов, чьи залатанные ботинки казались символом жестокой бедности русской науки, располагал драгоценной теорией целенаправленных поисков культурных растений, золотым ключом к мировым растительным богатствам. Имей американцы этот компас, они сэкономили бы не один год поисков и не один миллион долларов.
Николай Иванович не делал секрета из своих идей, но руководители Отдела растительной индустрии не придали значения его советам. В Вашингтоне хватились лишь десять лет спустя, уже после того, как Вавилов и его сотрудники, объехав пять континентов, в основном завершили знакомство с мировыми центрами формообразования. В начале 30-х годов представитель Департамента земледелия специально ради этого приехал в Ленинград и в откровенной беседе с директором Института растениеводства признался, что его коллеги в свое время не проявили достаточной проницательности и попросту ничего не поняли в теории центров.
Николай Иванович познакомился с сотрудниками отдела (Фейрчайльд и Харланд стали впоследствии его близкими друзьями), и эти сугубо личные отношения двадцать лет подряд помогали советским растениеводам и селекционерам получать из Америки любые интересующие их образцы растений.
Но, конечно, случайные благодетели в таком деле не годны. Искать и отбирать для родных полей все ценное надо собственными руками. Что искать? Об этом говорится в законе гомологических рядов. А где искать? Вот об этом надо было серьезно подумать.
«Занят главным образом вопросом о происхождении культурных растений», - сообщает Николай Иванович К. И. Пангало, вернувшись из США. Теория центров - живой организм. Она непрерывно развивается, кое в чем меняясь и обрастая новыми фактами. Но и в нынешнем своем виде теория подсказывает: новое научное учреждение в Петрограде должно обрести географическое направление. Сотрудникам - агрономам, ботаникам, селекционерам - надо научиться мыслить географическими категориями, ибо растительные богатства разбросаны по всему свету. Их придется искать, испытывать, готовить для разных географических зон нашей страны. «Нужно делаться понемногу географом, - советует Николай Иванович воронежскому агроному Попову, которого интересует происхождение проса. - Без знания Азии досконально, без знания Индии, Китая, Монголии, Маньчжурии просяной культуры не понять» Это письмо написано после того, как Вавилов просмотрел присланные в Петроград Д. Д. Букиничем образцы среднеазиатской культурной флоры. Гербарий Букинича поражал богатством форм, особенно найденных на границе с Китаем, Персией, Афганистаном. Еще более четко слышится «географическая» тема в переписке с саратовским селекционером профессором Мейстером. «Мы наладились в настоящее время определенно на географический подход в изучении культурных растений, логически неизбежному изучению различных районов, в особенности сопредельных с Россией стран. В нынешнем году, вероятно, удастся исследовать Армению, Туркестан, может быть, Малую Азию. Относительно Афганистана вопрос очень усложнился внутренними событиями».
В пору, когда поездка из Ташкента в Москву занимала недели, а все продовольствие на дорогу приходилось возить в заплечном мешке, не очень-то легко было «делаться географом». Но, приняв решение, Николай Иванович не имел обыкновения отступать. Он отправляет экспедицию на берега Ледовитого океана: на Канином Носу его сотрудники ищут дикий ранний клевер. Другая группа послана в Карелию, третья - в Монголию. Конечно, Монголия - только окраина южно-китайского очага культурных растений. Но в Китай пока не добраться. Более доступен Афганистан, первая страна, вступившая с РСФСР в дипломатические отношения.
Афганистан он оставил для себя, хотя путь за Памир, как уже хорошо знал Николай Иванович, не усыпан для путешественника розами. «Иностранец, которому случится попасть в Афганистан, будет под особым покровительством неба, если он выйдет оттуда здоровым, невредимым, с головой на плечах», - предупреждал в своих мемуарах английский путешественник Феррье, объехавший страну в середине XIX столетия. Путеводители предостерегают, карты запугивают, и тем не менее Вавилов настойчиво стучится во все учреждения, от которых может зависеть экспедиция. Времена как будто переменились: с 1919 года в Кабуле - суверенное афганское правительство, а на окраине столицы появилось здание с алым полотнищем на флагштоке - Полномочное представительство РСФСР. Что может помешать мирным намерениям советского ботаника? Но силы, препятствующие любому русскому проникновению за Памир, еще действуют. Борьба за право въезда на территорию Афганистана потребовала восемнадцати месяцев.
Молодой тбилисский профессор Петр Михайлович Жуковский, с которым в 1922 году начал переписываться Вавилов, называл страстное, неудержимое стремление Николая Ивановича в Афганистан «афганотропизмом». Слово «тропизм», означающее в науке неодолимое биологическое тяготение организма к чему-нибудь, пожалуй, точнее всех других терминов объясняет душевное состояние петроградского ботаника между началом 1923 года и серединой 1924-го. Вавиловские письма в эти месяцы подобны температурному графику лихорадящего больного: взлеты мечты, ущелья разочарований и снова горные пики надежды. «Поездка в Афганистан становится вероятной в нынешнем же году» - пишет он в апреле Г. С. Зайцеву. И вскоре затем П. П. Подъяпольскому: «Усердно изучаю персидский язык, на котором говорит начальство в Афганистане. Хочу читать и писать», В июне становится известно, что экспедиция отложена по политическим мотивам. Однако «афгапотропизм» не слабеет: в будущем году ученый решил непременно осуществить задуманную экспедицию. «Финансов пока нет, может быть, даже их совсем не будет, - пишет Вавилов глубокой осенью 1923 года, - придется распродать часть книг, часть оптики и хотя бы пешим отправиться в Афганистан». Можно не сомневаться, он не задумываясь распродал бы личную библиотеку, фотоаппараты и микроскопы, чтобы добраться в страну, где лежит окончательное подтверждение его теории центров.
Вавилов-дипломат энергично ищет возможности помочь Вавилову-ученому. «Подготовляем презент эмиру афганскому для передачи через посла: хорошую коллекцию главных сортов хлебов, возделываемых в России. Хоть нас не пустят, но все-таки мы ее преподнесем. Пусть не думают, что мы хотим оккупировать Афганистан». Дипломатический подарок, очевидно, не сыграл сколько-нибудь значительной роли в судьбе экспедиции. Вмешались непредвиденные и куда более мощные силы. Отношения между РСФСР и Афганистаном улучшились.
Вавилов ничего не знал о неожиданной перемене политической ситуации. Он готовился ехать в Ташкент и с грустью сообщал Г. С. Зайцеву о том, что опять получил отказ, и теперь, видимо, окончательный. Впрочем, верный своему принципу не опускать руки ни при каких обстоятельствах, он готовился предпринять другую, столь же необходимую поездку. «Если не Афганистан, то займемся Туркестаном. Намечаем небольшой маршрут по неисследованным районам, перерабатываем, как раз маршрут вместе с Букиничем, который сейчас в Петрограде». Но то были уже последние неприятные переживания. Девятого июля 1924 года в Ташкенте трое русских исследователей - профессор Н. И. Вавилов, инженер-агроном Д. Д. Бу-кинич и посланный Сахаротрестом агроном-селекционер В. Н. Лебедев получили заграничные паспорта.
Вот и Кушка - последний клочок родины. Пограничный мост. Прощальное рукопожатие красноармейцев в буденовках. Караван шатает навстречу глиняным домикам афганского пограничного поста. Звучит гортанный рожок: незнакомый военный сигнал. Впереди выстроились солдаты в непривычной для глаза форме. Привстав на стременах, сдерживая волнение, Вавилов оглядывает пыльные, залитые азиатским солнцем холмы.
Глава четвертая
" ПЕКЛО ТВОРЕНИЯ"
1924
Удалось найти в большей мере то, что искал; особенно интересен район юго-восточного Афганистана, примыкающий к Индии. Он примыкает к центрам формообразования многих культурных растений.
И. И. Вавилов
Из письма и Н. М. Тулайкову 19 января 1925 года
Освобождаются от пошлин: священные книги Корана, комментарии к нему и другие религиозные книги, а также ружья, револьверы, амуниция и всякого рода военные материалы.
Таможенный тариф Афганистана
Параграф первый (1924)
Рабат, или караван-сарай (это и без перевода понятно), - помещение для отдыха караванов, гостиница. По самому назначению своему рабат - пристань мира и спокойствия. Но в Афганистане, где достоинство путешествующего определяется порой по количеству навешенного на нем оружия, даже гостиницы походят на укрепленный лагерь. В ущелье или на труднодоступной вершине перед усталым взором путника возникают вдруг прорезанные бойницами крепостные стены с башнями по углам, ров, узкие ворота, куда вместе с караваном вливаются воды горного ручья. А внутри, где людям и животным предоставлены почти одинаковые удобства, снова стены, дворы, дабы в случае нападения защищать отдельно каждую башню, каждый квадрат сухой, затоптанной, обожженной земли.
У строителей афганских рабатов тысячелетний печальный опыт. Ни одна страна в мире не видела у себя стольких пришельцев, ни один клочок суши не испытал столько захватов и насилий. Сюда вторгались мидийцы и персы, скифы и гунны, арабы и турки, здесь побывали армии Александра Македонского и орды монголов. Повозки завоевателей тянулись то с запада на восток, то с севера на юг, но неизменно по следам их вспыхивали пожары, лилась кровь аборигенов. Пришельцы упорно цеплялись за этот стратегический перекресток, где гранитные скалы Гиндукуша встают на пути из Центральной Азии в Индию. Никому не удавалось задержаться надолго: рать за ратью погибали под напором новых нашествий.
Воинственная история воспитала воинственные нравы. В кишлаках нелегко сыскать хлеб, но на базаре вы всегда можете купить оружие. Посетителей рабатов не удивляют ни башни, ни бойницы, ни отсутствие ванных комнат. Купцы и кочевники равно безразличны к европейским удобствам. Лица их угрюмы, речи кратки. Не избалованные жизнью, они рады уже тому, что на горной пустынной тропе нашли воду, кров и корм для лошадей. Впрочем, за три месяца, что профессор Вавилов провел на дорогах Афганистана, он тоже серьезно пересмотрел свое отношение к комфорту. После сорока километров, проведенных в седле под хлещущим с Памира октябрьским ветром, прокопченные стены рабата Ишкашим (высота 2760 метров над уровнем моря) действительно кажутся обителью уюта. Правда, в «зале» для почетных гостей нет ни окон, ни двери и дым очага выходит (вернее, должен выходить) через отверстие в потолке, зато земляной пол устлан цветными паласами, чай в полупрозрачных пиалах горяч и ароматен, а беседа с капитаном пограничной стражи Гулямом Нахшбандом дружелюбна и поучительна.
Позади две с лишним тысячи километров. Десятки рабатов пройдено между Кушкой и Мазар-и-Шерифом, между Мазар-и-Шерифом и Кабулом, между Кабулом и северо-восточным углом страны, куда забился пограничный пост капитана Нахш-банда. Гостиницы-крепости разнились между собой лишь количеством фуража, которого чаще всего не хватало, и числом гигантских «верблюжьих» клопов, которые всегда в избытке. Но здесь, в Ишкашиме, обыкновенный казенный рабат на сто лошадей впервые действительно превращен в крепость. Появление под ее стенами русского в сопровождении проводника и афганского солдата произвело невероятный переполох. Капитан вышел к воротам решительный и неприступный. Казалось, ничто не спасет путешественников от его должностного гнева. Но вот старый служака взял в руки письмо генерала Шамамудхана, начальника всех постов припамирской пограничпой стражи, и суровые складки на его лице сразу расправились. Генерал предписывал своим подчиненным относиться к советскому гостю со всем возможным радушием.
Гулям Нахшбанд привык строго выполнять предписания начальников. Прием Вавилову был оказан по высшему разряду пограничного гостеприимства. Из-за Пянджа криками вызвали представителей русского поста. По принятому обычаю, афганский капитан приглашал советских соседей переночевать в своей крепости. Такие визиты в здешних местах - дело обычное. Не успело смолкнуть в горах призывное эхо, как на той стороне показались три всадника. Летом через многоводную реку переправляются на гупсарах - надутых кожах, но сейчас, в октябре, трое в краснозвездных островерхих шлемах и длинных, до пят, шинелях прогарцевали через обмелевший Пяндж, даже не замочив шпор.