Бархатов усмехнулся:
Вот, вот! От вас, кроме хулиганства, ждать больше нечего. Мои наблюдения подтверждаются. А за ваши сегодняшние выходки получите строгий выговор. Подам рапорт капитану. Еще что-нибудь отчубучитесделаем вам «выкидонс». Вот так. Можете быть свободным. Ваша вахта кончилась.
На мостик поднимался Володя Смирнов.
Пиварь ссутулившись поплелся по трапу. И чего его дернуло вступать в пререкания с этим надутым индюком? Кто за язык дергал? Тем более, что старший прав. На руле курить нельзя? Нельзя. Разрешения на подмену надо спрашивать? Надо. Так чего полез? Дурак старый.
Внизу его встретил Генька Шмелев:
Ну что? Съел? Слышал твой разговор с нашим «бархатным». Я под мостиком стоял. Вот тебе и слово дал! Пьешь не пьешь, а всё равно пьяницей считают. Так уж лучше Шмелев выразительно щелкнул пальцами по горлу.
А Пошли они все устало отмахнулся Пиварь. Пойду-ка лучше покимарю. Руки накрутил, болят.
Смирнов встал на руль. Самоходка сначала шла ровно, потом рыскнула вправо. Лоцман, неподвижно стоявший у окна, зашевелился. «Ангара» сильно катилась вправо. Володя растерялся. Он быстро завращал штурвал. Самоходка остановилась и тотчас же ринулась влево.
Что вы делаете. Дайте руль! заорал Бархатов.
Он оттолкнул матроса от штурвала и стал выправлять судно. Под опытными руками старпома оно успокоилось. Теперь «Ангара» шла точно по створу. Бархатов отер лоб платком.
Придется самому стоять, обратился старпом к лоцману. Набрали мальчишек, никто моря не видел А ты, Смирнов, иди гальюны убирай, если на другое неспособен. Давай, давай, иди.
Расстроенный Володя ушел из рубки. Он так и знал! Ничего у него не выходит. Как что-нибудь посерьезнее, всё не ладится. Не получится, кажется, из него моряка. На палубе он столкнулся с Федей Шестаковым. Увидя бесцельно бредущего Володю, его убитый вид, боцман спросил:
Ты чего это? Почему не в рубке?
Да так Ничего. Старший с руля снял. На повороте не вышло
Боцман хлопнул Смирнова по плечу:
Ладно. Не огорчайся. На вахте Андрея Андреевича я приду с тобой постоять. Выучу. Будешь как по нитке водить «Ангару».
Ты понимаешь, Федя, горячо заговорил Смирнов, в озерах я стоял. Вроде хорошо, а тут как нарочно Не вышло.
Понятно. Там курсы длинные, прямые, а здесь видишь, какие кренделя? Судно чувствовать надо. Ничего, сказал, что выучу, значит выучу.
У Володи отлегло от сердца. Если Шестаков обещает, то наверняка выполнит обещание. Очень хочется быть настоящим, хорошим рулевым. Таким, как Степан Прокофьевич Пиварь
«Ангара» прошла еще один шлюз и вышла в Выг-озеро.
Вадиму Евгеньевичу Бархатову всё не нравилось на «Ангаре», Прежде всего, само судно. Что это за ублюдок? Затем команда. Разве с такими людьми приходилось ему плавать? Если там был боцман, так это был боцман, если матросы, то матросы, а не сборная Ленинграда. И потом капитан. Капитана Вадим Евгеньевич не переносил. Не переносил за ненужный либерализм, за внешний привлекательный вид, за то, что он нравится Ирине Он чувствовал это по глазам, по разговорам, по улыбкам. Он никак не мог простить себе, что согласился идти старшим помощником капитана. Какую ошибку сделал! Ну чем он хуже Карданова или Журавлева? Тот-то совсем сопляк. Не ему, Бархатову, чета. Поздно пришел, все капитанские места были уже заняты. Теперь терпи. Не надо было соглашаться. Он уже вышел из того возраста, когда выслушивают поучения и замечания. А девчонка эта хитра. Ой как хитра. Разыгрывает из себя недотрогу, а сама была замужем. Ну, он тоже не лыком шит. Всяких видел. Но, надо сознаться, есть в ней что-то такое Недаром капитан смотрит на Ирину как кот на сало. Ничего. Он, Бархатов, знает, как нужно действовать. В крайнем случае пообещает жениться А служба паршивая. Рассказать кому-нибудь, что старший помощник вот уже два часа стоит на руле! Больше некого поставить. Руки устали, и курить хочется.
Бархатов сунул руку в карман, но, вспомнив недавний разговор с Пиварем, с досадой вытащил ее обратно. Приходится быть принципиальным. А то сейчас же скажут: «Матросам нельзя, а самому можно». Да уж, службишка Ни тебе комфорта, ни тебе заграницы
Совершенно неожиданно для себя Семен Болтянский обнаружил, что он окончательно и бесповоротно влюбился в Тоню Коршунову.
Весельчак, острослов и насмешник, он пользовался успехом у девушек, и многие из них с грустью вспоминали милого, но непостоянного Сенечку.
Знакомые любили его за щедрость. Приходя из рейсов, Семен не скупясь тратил деньги. Он угощал товарищей, делал подарки, посылал разные нужные и ненужные вещи матери. Он легко расставался с заработанными деньгами. Ему нравилось видеть, как люди испытывают радость. Рассказывали, что, будучи как-то в Испании, он подарил лакированные туфли босоногой девчонке, уличной танцовщице. Испанка сказала, что туфлимечта ее жизни, но у нее нет денег, чтобы купить их.
Он был энтузиастом дизелей. Целые дни проводил около своих «букашек» (так механики называли машины фирмы «Бакау-Вульф»), доводя чистоту в машинном отделении до лабораторной.
Его всегда мучила жажда нового. Он плавал за границувидел мир, работал в порту на новых кранах, устанавливал моторы на Братской ГЭС, ездил на целину механиком. Теперь его привлекла необычность плавания на речных судах. Про него говорили «золотые руки» и «светлый ум». Это сочеталось с уживчивым, доброжелательным характером. Таков был старший механик «Ангары».
И вот Семен Болтянский влюбился. Когда он говорил с Тоней, то терялся, прикрывая свою растерянность бойкой болтовней. Ему хотелось сказать ей что-нибудь очень нежное, ласковое. Он хотел, чтобы девушка почувствовала, что говорит он это серьезно, от всего сердца, а получалось одно балагурство.
Он оказывал Тоне множество услуг: чистил форсунки, подкачивал в бак топливо, сделал уникальную проволочную мочалку для мытья кастрюль, согнул из жести какие-то особенные противни для жарки картофеля и пирожков Он был всегда готов прийти ей на помощь и, если понадобится, защитить.
Его огорчала только холодность Тони. Он долго выпытывал у нее дату ее рождения, а когда узнал, то в большом секрете начал готовить ей подарокчто-то точил на станке из меди и нержавеющей стали.
Сменившись с вахты и переодевшись в подвахтенную робу, Болтянский вышел на палубу, не найдя для отдыха более удобного места, чем кнехты, расположенные против камбуза.
Тоня, увидя механика, продолжала молча чистить картошку. Лицо ее было серьезно и озабоченно.
«Почему же взор твой так нахмурен, светится печаль в глазах твоих?..»пропел Болтянский. Что-нибудь случилось, принцесса моря? Отчего вы так сурово смотрите на своих подданных?
Ой, Семен Григорьевич, не мешайте! С ужином опаздываю. Засмотрелась на шлюзы. Кругом так красиво, а картошку еще не успела вычистить
Механик сделал страшную гримасу:
Давайте нож. Давайте нож, и я уничтожу нерадивую повариху. Быстрее!..
Да ну вас, Семен Григорьевич!
Давайте нож, и через двадцать минут у вас будет полное ведро белой, как сахар, картошки. Без одного «глазка»! Вы не знаете, с кем имеете дело! С чемпионом. Взял первый приз на соревновании картофелечистов в Париже.
Тоня засмеялась:
Нет, правда? Поможете? Вы молодец, Семен Григорьевич! Придется вам шашлык всё-таки сделать.
Если Болтянский и не взял первого приза в Париже, то, надо отдать ему справедливость, умел чистить картошку. Ведро быстро наполнялось.
Запахло подгоревшим маслом.
Никак котлеты мои пережарились! И Тоня стремглав бросилась в камбуз.
К механику подошел Тюкин.
Чего это вы, Болтянский? В камбузники перешли? спросил он насмешливо, показывая ногой на ведро. Уж больно вы нашу повариху обхаживаете
Шашлык люблю, вот и обхаживаю.
Знаем мы этот шашлык, цинично подмигнул Тюкин. Не понимаю только, что вы нашли в девке? Сопля соплей.
Болтянский встал, аккуратно вытер нож о лежавшее у него на коленях полотенце, положил его, подошел к Тюкину, поднял к его носу кулак:
Вот смотри, Тюкин. Видишь кулак? Теперь кулак делает выпад. Раз!
Механик с силой, коротко ударил Тюкина в челюсть. Матрос зашатался, присел, но тут же вскочил и бросился на Болтянского. Механик увернулся и ловко стянул с Тюкина пиджак, зажав ему руки за спиной.
Ты что, очумел? прохрипел матрос, с ненавистью смотря на механика.
Не надо волноваться, Тюкин. Мой учитель, Шпигельский из Одессы, называл такой удар«хук». Прошу не путать Стой, стой, Тюкин. Я могу сейчас ударить тебя головой, и тогда ты наверное уже не встанешь. Стой спокойно! Болтянский крепко держал матроса. Имейте в виду, Тюкин, я не люблю хамства. В моем присутствии не рекомендую говорить гадости про Тоню. Мне это режет ухо. Я не так воспитан, понятно? А сейчас иди, не отсвечивай, не мешай работать.
Болтянский отпустил Тюкина и, быстро взяв кухонный нож, многозначительно сказал:
Идите, Тюкин. Я боюсь, чтобы вы не порезались. Ножик острый.
Матрос покосился на блестевшее в руках Болтянского лезвие:
Ну ладно, механик. Я тебе это припомню. Бабский угодник!
Идите, идите, Тюкин, и не поддавайтесь низменным инстинктам. Местьэто нехорошее чувство, особенно учитывая мои познания в борьбе «самбо». Нескромно, но приходится об этом напоминать
Так шла «Ангара» по каналу миля за милей, приближаясь к Белому морю. Она проходила шлюзы и плотины, тихие озёра, отражающие густую зелень берегов, речки с быстрым течением, по которым неслась с удвоенной скоростью, живописные уголки с домиками бакенщиков и высокими сигнальными мачтами
Маленькие чумазые буксиры тащили навстречу длинные узкие плоты, стояли в ожидании тяги застывшие на якорях лихтера, проплывали, обдавая светом и музыкой, большие пассажирские теплоходы Вахты сменялись вахтами. Бесперебойно работала машина. Точно вовремя подавали завтрак, обед и ужин. Каждый делал свое дело. К этому обязывал судовой распорядок. Но у каждого человека были свои думы, свои заботы, свои радости и разочарования. И Андрей Андреевич Карданов ошибался, думая, что узнал свою команду и что весь рейс для него ясен
Через двое с половиной суток после выхода из Повенца «Ангара» подошла к последнему, девятнадцатому шлюзу. Через дамбу виднелась рифленая серая поверхность моря. Резкий холодный ветер дул в лицо, вызывая на глазах слёзы.
Вот вам и Белое море, проговорил лоцман, пожимая руку капитану. Тут я выхожу. Пройдете шлюз, и становитесь со своим флотом. В такую погоду выходить в море рискованно.
В рыбном порту, куда встали самоходки Карданова, было пусто. На деревянном зданьице портнадзора покачивались на ветру черные фигуры штормового предупреждения. «Ветер от норд-оста силой 78 баллов», разобрал Карданов.
«Ветра действительно многовато», подумал он и спустился с мостика в каюту.
ГЛАВА VIII
Третьи сутки стояли самоходки в Беломорском порту. Уныло посвистывал ветер. Рваные клочковатые облака низко ползли по серому, скучному небу. Море неприветливо накатывало волну на черные скользкие камни. Покачивались суда, скрипели, натягиваясь и ослабевая, швартовы. На палубах ни души. Город далеко. Моросил дождь. В воздухе холодно. Погода явно не благоприятствовала переходу. За волноломом видно море. Оно неспокойно. Опытный глаз сразу различал горизонт, похожий на пилу. Это волны. Отсюда они кажутся маленькими, а на самом деле волна крупная. День мало чем отличается от ночи. Светло и серо.
Андрей Андреевич посмотрел на часы. Половина третьего. Дня или ночи? В иллюминаторебелое пятно. Всё перепуталось, черт возьми! Когда же наконец прекратится этот проклятый норд-ост?!
Карданов легко соскочил с дивана. Он натянул на себя кожанку и вышел на палубу. У камбуза, завернувшись в тулуп, посапывая спал вахтенный матрос Шмелев. Капитан с минуту постоял над ним, потом резко потянул тулуп за воротник. Генька проснулся. Он спокойно, нисколько не смущаясь, смотрел на капитана.
Спишь, Шмелев? По пословицехорошая вахта сама стоит. Так, что ли? сдерживая себя, негромко спросил Карданов.
Нет, товарищ капитан. Я от сильного света зажмурился. Вот поэтому и глаза закрыл, попробовал отшутиться Шмелев, но Карданов оставался серьезным:
Люблю веселое слово к делу. А сейчас оно неуместно
Что же, мораль мне читать будете? Шмелев иронически взглянул на капитана. Воспитывать начнете, пожалуй. Виноват, задремал.
Нет, не буду вас воспитывать, Шмелев, сурово проговорил Андрей Андреевич, не заслужили, да и не к чему.
Тю! Вот это новость! Капитан обязан воспитывать свою команду.
Видите ли, Шмелев, капитан воспитывает команду, я подчеркиваюкоманду. А вы так, до Архангельска. Что-то вроде туриста. Довезем как-нибудь и невоспитанного.
Это почему же до Архангельска? вдруг возмутился Генька. Списать хотите? А может быть, я дальше пойду?
Не пойдете. Не ваша стихия.
Да если хотите знать, я, может, побольше вашего плавал. «Не ваша стихия!»передразнил капитана Шмелев.
Судя по виду, вы, наверное, мой ровесник. И всё-таки море не ваша стихия. Кончим философствовать. Я снимаю вас с вахты. Пойдите разбудите Тюкина. Пусть заступает.
Не надо, товарищ капитан, я сам достою. Половина осталась. Ну, виноват, задремал, бывает. Больше не повторится. Зачем же человека тревожить? Ему ведь самому с восьми на вахту.
Отстоит и вашу половину. Спасибо вам скажет. Выполняйте, и побыстрее. Жесткие нотки прозвучали в голосе Карданова.
Шмелев скинул тулуп.
Ну и пойду. Спишететоже плакать не буду, проворчал он и вразвалку, демонстративно медленно, двинулся к носу. Капитан смотрел ему вслед.
«Уволю, подумал Андрей Андреевич, придем в Архангельски уволю. Лучше иметь незнающего, чем такого знающего».
Капитан стоял, поеживаясь от ветра, проникавшего под куртку. Минут через десять пришел заспанный, недовольный Тюкин. Он надел тулуп, запахнулся и молча привалился к надстройке.
Благодарите Шмелева. И не спите, бросил уходя Карданов.
Тюкин ничего не ответил.
Андрей Андреевич посмотрел на самоходки, стоявшие лагом друг к другу. Двери в рубках и помещениях задраены. Тишина. А что если проверить службу на всех судах? Карданов решительно перешагнул поручни «Куры». Он прошел от носа к корме, громко стуча подошвами по железной палубе. Дойдя до камбуза, окликнул:
Вахтенный!
Ответа не последовало. Карданов еще раз обошел всё судно, поднялся на мостик, заглянул через окно в рубку. Вахтенный отсутствовал. Капитан перешел на рядом стоящий «Амур». Вахтенного матроса не было и здесь. Капитан открыл дверь в носовой тамбур, спустился в кубрик. В коридорчике на стуле дремал матрос с повязкой вахтенного. При входе Карданова он открыл глаза, но не встал с места.
Андрей Андреевич, стараясь сдержать возмущение, спросил:
Вы вахтенный?
Матрос неохотно процедил:
Ну я
Почему не на палубе? Почему спите во время вахты?
Во-первых, я не сплю, а во-вторых, холодно на палубе.
Встаньте!
Матрос лениво поднялся с места:
Пожалуйста
Ваша фамилия?
Бирюлев.
Так вот, Бирюлев. Идите немедленно на палубу. В Архангельске получите расчет. В рейс не пойдете. Вы позорите своего капитана и судно.
Матрос ответил безразличным тоном:
Расчет? Да хоть сейчас. Не очень-то сладко в вашей шараге. А капитан сам себя позорит. За собой лучше бы смотрели. Что администрация делает, не видите.
Карданов поднялся по трапу на палубу. За ним не торопясь шел матрос. Андрей Андреевич наклонил голову и быстрым шагом направился к каюте капитана. Сейчас он разбудит Рубцова и выскажет ему всё, что думает и считает нужным. Так дальше продолжаться не может!
К удивлению Карданова, из-за двери капитанской каюты доносились голоса, взрывы смеха. Андрей Андреевич постучал. В ответ раздался бас Рубцова:
Попробуйте!
Карданов вошел.
В каюте на диване и стульях, неудобно расположившись около письменного стола, сидели все капитаны самоходок, Болтянский и механик с «Куры»молодой человек с зализанной прической, в короткой курточке со множеством молний. На столе стояли полуопорожненные граненые стаканы, несколько бутылок из-под водки, открытые банки консервов, валялись куски хлеба и огрызки соленых огурцов. В жирных лужицах плавали брошенные на стол вилки и ножи.
Карданов оглядел присутствующих. Гурлев казался смущенным. Туз сидел, небрежно перекинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах, с интересом наблюдая за Кардановым. Эдик Журавлев, красный от выпитого вина, глупо улыбался. Болтянский схватил фуражку, собираясь улизнуть. Рубцов, в рубашке с закатанными рукавами, в первый момент растерявшийся, зарокотал: