Они сидели в переполненном народом кинотеатре. Было жарко и душно. Ирина уже жалела, что пошла. На экране Элизабет Тейлор меняла туалеты, звучала музыка Рахманинова. Бархатов осторожно прижимал ногу к колену Ирины и пытался погладить ее руку. Она отодвигалась, ей было неудобно и смешно.
«Наверное он считает это необходимым для первого знакомства», думала Ирина.
Фильм оставлял ее равнодушной. Ирине стало скучно, захотелось уйти. Бархатов сидел нахохлившись. Сеанс кончился. Ирина с облегчением встала. Они вышли со двора кинотеатра. На улице потемнело, засветились неоновые вывески магазинов. Бархатов уже не казался таким милым, веселым и интересным. Долго шли молча. Наконец Бархатов спросил:
Вы, кажется, на что-то обиделись, Ирина Владимировна?
Нет. Просто скучно, Вадим Евгеньевич.
Неужели со мной так скучно? усмехнулся Бархатов.
Ирина не ответила на вопрос.
Понравилась картина?
Немного поспорили о фильме. Неожиданно Ирина спросила:
Андрей Андреевич остался на судне?
На судне. А что это вас вдруг заинтересовало?
Они дошли по Невскому до канала Грибоедова. Ирина остановилась:
Ну вот, тут через дом я и живу. Спасибо, Вадим Евгеньевич, и до свидания. До завтра.
Бархатов медленно двинулся за Ириной:
Доставлю уж вас до места.
Не надо. Чего доброго, на лестнице попробуете меня поцеловать? А я этого тоже не люблю.
Бархатов расхохотался:
Верно ведь. Была у меня такая мысль. Что ж! Вижу, методы надо менять. Прощайте.
Ирина протянула руку. Бархатов крепко, как мужчине, пожал ее. Ирина скрылась в парадной. Бархатов постоял, посмотрел ей вслед, улыбнулся и, засвистев какой-то мотивчик, пошел к Невскому.
Ваших нет дома, Ирочка! высунулась из кухни соседка, услышав шаги Ирины в прихожей. Просили передать, что придут поздно.
Ирина кивнула головой. Было душно. За день солнце накалило воздух. Ирина распахнула окно. Вместе со свежей струей в комнату ворвались шумы затихающей улицы. Напротив привычно и уютно светились витрины «Дома книги». Черная вода канала стояла неподвижно, отражая в себе фонари. Внизу кто-то нудно тянул одну и ту же фразу: «Я ва-ам пока-а-жу». Наверное, захмелевшего гостя попросили покинуть ресторан, помещавшийся этажом ниже. Не захотелось включать свет. Ирина любила сумерки. Из большой полированной рамки на нее смотрел Костя. Курчавый, темноволосый, большеротый Костик Муж.
В девятнадцать лет Ирина на практике познакомилась с молодым полярным летчиком Свириным. Произошло то, что иногда случается в книгах и очень редко в жизни, любовь с первого взгляда. Они поженились. Родители Ирины пришли в ужас. В девятнадцать лет замуж? Но, увидев Костю, успокоились. Летчик понравился.
Ирина была счастлива, очень счастлива. Костя летал где-то над ледяными полями Арктики, неожиданно появлялся в Ленинграде, засыпал жену цветами, подарками Для него не существовало расстояний. Он мог вскочить в кабину самолета, отправлявшегося в Ленинград, только для того, чтобы побыть с Ириной несколько часов и в ту же ночь улететь обратно. Им было слишком хорошо. Спустя год, совершая ледовую разведку, Костя разбился при посадке. Нелепый случай, один из ста!
Сначала Ирина не захотела этому верить, но, когда ее вызвали в управление, передали Костины вещи, надежда исчезла. Ирина еле доплелась до дома, закрылась в комнате и долго плакала, прижимая к лицу порванный шлем. Он еще сохранил еле заметный запах Костиных волос. Родители ее не тревожили.
Утром Ирина вышла с сухими глазами, постаревшая, но спокойная. Она стала вялой и молчаливой. Целыми днями бесцельно просиживала в кресле, уставившись в одну точку, с нераскрытой книгой на коленях. Ее всё раздражало. Не хотелось жить. Она не могла больше видеть свою комнату, вещи. Всё напоминало ей о Косте.
Ирина уехала на мыс Челюскин зимовать. Переживала свое горе одна. Три года спустя вернулась в Ленинград. Теперь она успокоилась. Горе растворилось в тысяче житейских дел. Остались дорогие сердцу воспоминания и жалость к себе. Мать, покачивая головой, говорила: «Замерзла ты, Ириша, на своем Севере, как льдинка стала. Ну, ничего, оттаешь со временем»
И это было правдой. Ирина «оттаивала». Она с завистью смотрела на встречавшиеся ей парочки.
«Вот и я могла бы идти так с Костей. Прижаться к нему, накинуть его пиджак себе на плечи, посидеть в саду А я всё одна»
Ей казалось, что человека лучше Кости она не встретит, и всё-таки ее тянуло к людям.
ГЛАВА IV
Погода установилась на редкость хорошая. На небе ни одного облачка. Уже с утра солнце грело так, как в обычные дни в полдень. На «Ангаре» полным ходом шла сварка. Команда работала без рубашек. В обеденный перерыв все бежали на реку, бросались в прозрачную освежающую невскую воду. Плескались, фыркали, хохотали. Теперь экипаж «Ангары» собрался полностью. Андрей Андреевич познакомился с людьми. Сейчас он сидел на спасательной шлюпке, с интересом наблюдая за тем, что и как делается на судне.
По палубе в робе цвета хаки «под американца», со сдвинутой на затылок фуражкой, прохаживался Бархатов. Боцман и матрос Тюкин, неуклюжий, вялый и сонный парень, в прошлом плотник, таскали ящики и мешки со снабжением. Федя Шестаков то скрывался в открытом лючке форпика, то снова появлялся на палубе и командовал:
Подавай, Тюкин!
Володя Смирнов и Пиварь закрывали брезентом люки. Володя старался. Ему хотелось ни в чем не отстать от своего партнера. Подумаешь, матрос! Это всё равно что чернорабочий. Не ахти какая специальность. Пройдет две, три недели, и он, Володя, будет не хуже. А пока он почему-то никак не может заложить угол брезента. Получается какой-то пузырь. Вон у Пиваря углы заложены прямо, как на картинке. Пиварь заметил, как мучается Володя. Подошел:
Не так, милок. Волна твой угол моментально разобьет. Смотри сюда. И он умело заложил угол. Понял?
Володя засмеялся:
Вроде понял. Наука несложная. Вот
Он взялся за брезент и точно так же, как показывал Пиварь, сложил угол. Что за чертовщина? Опять не получилось. Пиварь назидательно сказал:
Наука-то несложная, а знать надо. Смотри.
Пиварь снова медленно сложил брезент.
Из камбуза доносились звуки передвигаемых по плите кастрюль и звонкий голос Тони Коршуновой, напевавшей какую-то песенку.
Тоня готовит первый обед и очень волнуется. Три дня убирала, мыла, чистила камбуз и кладовки. Покупала продукты. Бегала по магазинам. Торговалась на рынке. Самостоятельно. Помогать было некому. Все заняты своим делом. На обед борщ украинский и котлеты с гречневой кашей. На сладкое компот. Она встала в шесть часов и, кажется, всё же не успеет к двенадцати.
Генька Шмелев лениво подметает палубу волосяной щеткой. Вот он зашел за надстройку. Оглянулся. Никого нет. Он садится на кнехт, закуривает, закрывает глаза, с наслаждением поднимает лицо к солнцу. Чудесная погода. Пусть те поработают, а он отдохнет!
«А Шарик шепчет: Бери расчет», мурлычет Генька.
Карданов смотрит на Генькино лицо. Зажмурился, похож на греющегося кота.
«Лодырь, думает капитан. Неудачно, что он попал на Ангару. Ну да, может быть, разойдется. Моряк всё же». Он наклоняется над матросом:
Шмелев, вы уже черный как негр. Не обгорите?
Генька оторопело поднимает голову кверху:
Маленький перекур, товарищ капитан.
Он выбрасывает за борт недокуренную папиросу. Принимается снова подметать. Эх, засыпался. Надо же! Прямо на капитана нарвался. Солнце поднимается выше. Становится по-настоящему жарко.
Карданов видит, как Тюкин с трудом тащит две большие банки с краской. Он неловко перелезает через комингс, зацепляет за него ногой, падает. Банки с грохотом катятся к борту. Вот-вот упадут в воду. Федя Шестаков вовремя успевает задержать их. Бархатов подходит к потирающему колено Тюкину и противным, издевательским голосом кричит:
Растяпа! Разве можно так работать? Ноги надо выше поднимать! А если бы банки за бортом очутились? Сидели бы уж в своей бане или где вы там работали на берегу. А то все на флот лезут. За длинным рублем. Боцман, ты его на уборках используй!
Тюкин, видимо, испугался. Молчит. Потирает ушибленное колено.
Федя Шестаков спокойно отвечает старпому:
Вадим Евгеньевич, ведь ничего не случилось. Всё в порядке. Всякий может упасть. И вы тоже.
«Правильно! одобряет в душе боцмана Андрей Андреевич. Крикэто не эффективная мера. А тут уж совсем неуместен. Надо будет поговорить со старпомом».
Но Бархатов взрывается:
Вы меньше философствуйте, а больше делайте! Вон судовое снабжение двое суток на палубе валяется, не прибрано.
Будет валяться, Вадим Евгеньевич. Два дня не работали. Один матрос к вам несколько раз на квартиру за вещами ходил, двое синоптику помогали, один на складе был, двое за продуктами Вот так и получается. Ну давай, Тюкин. Прошло?
Федя легко поднимает банки. За ним ковыляет Тюкин. Бархатов громко ворчит:
Набрали демагогов и лентяев!..
Капитан любуется, как ловко работает Пиварь. Чувствуется, что всё он делает с удовольствием. Даже по тому, как убирает брошенный на палубе конец, берется за швабру, травит швартов, видно, что он знает дело. Вчера у Андрея Андреевича произошел с Пиварем разговор. Матрос появился в каюте капитана смущенный. Он теребил в руках кепку, переминался с ноги на ногу. Хотел что-то сказать, но не решался.
Что вам, Пиварь? спросил Карданов. Говорите.
Мне бы немного денег, товарищ капитан. Авансом. Я понимаю, что еще не заработал, что это не полагается, заторопился Пиварь, видя удивленные глаза капитана, но очень нужно. Жена просила. Я долго был без работы Понимаете?
Жена? с сомнением проговорил Карданов, стараясь по глазам матроса узнать, говорит ли тот правду. А вы не пьете, случайно?
Пиварь выдержал взгляд капитана:
Пил. И много. А теперь ни-ни. Слово дал.
Слово? Кому же?
Маркову, Ивану Васильевичу. И жене своей. Много я из-за этого дела терял. Кончать пора.
Карданов вспомнил. Марков действительно говорил ему о Пиваре.
Капитан открыл ящик письменного, стола.
Сколько вам надо? грубовато спросил он.
Пятьсот рублей.
На секунду рука капитана остановилась. Сумма для аванса была значительной. Потом Андрей Андреевич решительно потянул к себе пачку с деньгами, вытащил из нее пять сотенных, протянул Пиварю.
Матрос не считая засунул деньги в боковой карман:
Спасибо, товарищ капитан. Где расписаться?
Расписываться не обязательно. Я запомню и так. А вот деньги пересчитайте, строго сказал Карданов. За них работать придется.
Пиварь небрежно сосчитал деньги:
Правильно. Спасибо.
Когда дверь за матросом захлопнулась, Карданов подумал:
«Так-с. Значит, эксперимент. Дал пятьсот рублей без расписки заведомому пьянчуге. Если завтра придет на работу, значит, действительно отдал деньги жене. Посмотрим»
Пиварь пришел на работу минута в минуту. Андрей Андреевич порадовался: значит может человек держать слово.
Обед не запоздал. Ровно в двенадцать на палубу вышла раскрасневшаяся Тоня и долго звонила в ручной колокольчик. На всяком судне час обеда священен.
Федя Шестаков крикнул:
Шабаш! Обед!
Матросы натянули рубашки, пересмеиваясь пошли в умывалку мыться. Из машинного отделения вылез чумазый Болтянский. Вытер промасленные руки паклей, посмотрел на небо, сунул голову в машинную дверь и тоже закричал мотористам:
Вылезай! Обед!
Через пять минут вся команда сидела в столовой за накрытым цветной клеенкой столом.
Поблескивали фаянсовые тарелки, новенькие вилки и ножи. Посредине стояла большая эмалированная кастрюля с красным наваристым борщом. От нее исходил душистый вкусный запах. Во главе стола сидел капитан, справа старпом, слева Болтянский, потом боцман и остальные члены экипажа. Такое распределение мест было традицией на морских судах, поэтому Бархатов и здесь завел такой порядок.
У двери в камбуз в белом халате и белом поварском колпаке (это были ее собственные вещи, сшитые еще в школе) стояла побледневшая Тоня с широко открытыми испуганными глазами. Подумать только! Первый обед на шестнадцать человек без посторонней помощи. Самостоятельный. А вдруг выльют за борт?!
Ну-с, попробуем. Пахнет хорошо, проговорил Федя Шестаков, потирая руки.
Наливайте, Андрей Андреевич.
Капитан налил себе борща. Застучали ложками и молча принялись есть.
Андрей Андреевич взглянул на державшуюся за косяк Тоню и сразу же понял, почему так волнуется и чего так мучительно ждет девушка. Он отложил ложку и серьезно сказал:
Замечательный борщ, Антонина Васильевна! Кажется, только в Киеве я ел такой вкусный. Добавки дадите?
Глаза у Тони засияли, заискрились, она покраснела:
Правда, понравился? Хороший?
Даже у себя на Украине такого не ел, поддержал капитана Болтянский. Вам, Антонина Васильевна, не на этой барже коком работать, а шеф-поваром в гостинице «Одесса». Могу оказать протекцию. Хотите?
Да ну вас смеяться, Семен Григорьевич!
Все шумно стали выражать восхищение Тониной стряпней. Хотелось доставить ей удовольствие, да и на самом деле борщ был вкусным.
Даже Бархатов, строгий хозяин кают-компании и лицо, ответственное за судовое питание, сказал:
Борщ неплохой.
Тоня подала блюдо с котлетами. Увидя гречневую кашу, Шмель недовольно вытянул губы:
Опять каша! Что ж, за триста рублей нас кашей давить будут? Надоело. На военной службе надоело.
Тоня высунула из дверей голову:
Почему? Вы это напрасно. Каша очень вкусная, идет к котлетам. В меню даже есть.
Да иди ты со своей кашей. Картошки не могла поджарить! Времени нет, наверное?
Болтянский привстал:
Ах, Геннадий Яковлевич. Узнаю вас. Сказывается ваше воспитание. Как же! Вы воспитаны на бананах, ананасах, бифштексах, салатах-оливье. Боцман, повернулся механик к Феде Шестакову, нельзя ли послать кого-нибудь в «Асторию», чтобы Шмелеву принесли что-нибудь повкуснее?
Вот сейчас поем котлет с кашей и схожу, невозмутимо отозвался Федя. Сам схожу.
Шмель демонстративно отодвинул тарелку:
Давитесь, если нравится. А я вот считаю, что за триста рублей в месяц, которые мы платим, каши можно избежать. Знаем, не первый раз на судах.
За столом зашумели:
Брось ты, Генька! Чего лучше на десятку сделаешь? Хорошо и вкусно. Не хочешьне ешь. Твое дело.
Да уж воздержусь. Посмотрим, что в рейсе запоете.
Несправедливые замечания, Шмелев, нахмурившись проговорил Карданов. Обед хорош.
Не защищайте, товарищ капитан. Кое-что и я в этом понимаю. Десять рублей в деньэто сумма.
Шмелев вышел из-за стола. Стакан компота остался нетронутым. Настроение было испорчено. Когда все поели и разошлись, Карданов зашел в камбуз. В углу, положив руки на засыпанный мукой стол, плакала Тоня. Карданов наклонился, стараясь заглянуть Тоне в лицо:
Антонина Васильевна! Ну что вы, право. Не надо расстраиваться. Всё очень хорошо. Посмотрите, ничего, ни крошки не осталось. Всё съели. Очень вкусно.
Тоня продолжала всхлипывать. Наконец она оторвала ладони от заплаканных глаз:
Ка-ак он смеет? Вон даже в поварской книге есть. Специальное блюдо. Котлеты пожарские с гречневой кашей. Вот! Она показала на открытую книгу, лежавшую на столе.
Вот что, Антонина Васильевна, сердито сказал Андрей Андреевич, не надо плакать. На всяком судне найдется один или два недовольных человека. Даже если вы будете кормить их жареными курами. Таким крикунам не поддавайтесь. Мы вас в обиду не дадим. Делайте свое дело честно, старайтесь, и всё будет хорошо. Поняли?
Поняла. Да ведь обидно, Андрей Андреевич.
Карданов улыбнулся:
Ничего. Всё будет хорошо.
Оставалось еще полчаса до начала работы. Матросы и мотористы вышли на палубу, поснимали рубашки, развалились на нагретых солнцем люковых крышках. Всех охватила ленивая дремота, как это бывает в жаркие дни после сытного обеда. Разговоры не клеились. Приятно было лежать молча с закрытыми глазами, ощущая теплое прикосновение солнечных лучей. Только Шмелев, устроившись на брезенте спасательной шлюпки как в гамаке, что-то громко рассказывал влюбленно глядевшему на него Тюкину.
Ну давай дальше, Геня, давай! умоляюще и нетерпеливо просил Тюкин затягивающегося папиросным дымом Шмеля.
Так вот Чудоха, конечно, мировая. Шик, блеск, имеер-элегант! На Петроградской в буфете работала. Влюблена как кошка. Звала меня Чарликом, понимаешь? Чарлик, Чарлик Ну а я к ней в буфет ежедневно. Бенц! сто пятьдесят. Бенц! еще сто пятьдесят. Порядок.