Но больше всего его донимал не этот холод, и не безалаберное движение на улицах, и не сумасшедшие мотоциклисты, несущиеся со страшным грохотом едва ли не по кромке тротуара, и не гнусный запах кебаба из многочисленных, заваленных грязью забегаловок, и не шлюхи за стеклами крошечных студий, и не безработные, роющиеся в отбросах.
Хуже всего на него действовало это белесое, жиденькое лондонское небо, которое выпивало из него все соки, этот мертвенный свет, словно в морге, который подавался весьма экономно и к тому же за ненадобностью рано отключался. Глядя на это небо, Кирк даже подумывал о том, чтобы сбежать обратно, в Манилу, или, на худой конец, в Сидней.
Однако, как и большинство мужчин, которые относились к своим собственным поступкам, как к чему-то фатально предопределенному, Кирк мечтал преодолеть свою марафонскую дистанцию. Именно поэтому он и вернулся в Лондон. Чтобы найти девушку и положить конец метаниям. Когда-нибудь они все равно должны будут кончиться, эти метания, не так ли? Все эти развлечения, путешествия и неразборчивый секс. Потому что разве они могут длиться вечно?
Кирк всегда очень плохо относился к семейной жизни. Не потому, что он был одним из тех несчастных, кто воспитывался в неполной семье. А потому, что он принадлежал к числу других несчастных, чьи родители никогда не расставались.
Он любил и маму, и папу, но только по отдельности. Вместе, в качестве семейной пары, они представлялись ему сущим бедствием. Живя с ними под одной крышей, он не мог выносить их вида, звука их голосов, запаха, идущего от отца, запаха того, что папа называл «сногсшибательными шотландскими каплями».
В его детстве бывали моменты, когда ему казалось, что этому наказанию не будет конца. Пьянству отца. Злости матери. Они нескончаемо пилили и пожирали друг друга живьем, день за днем, год за годом, причем с годами и десятилетиями пьянство одного и злость другой только усиливались.
С какой стати пил его отец? Потому что мать все время злилась. С какой стати злилась мать? Потому что отец пил.
Именно таким вспоминалось Кирку его детство, именно от него он все время убегал, бросил свою девушку в Австралии, затем обосновался в барах и отелях Филиппин. И только во время короткого пребывания в Лондоне он увидел перед собой смутный проблеск другой жизни. Жизни, совершенно не похожей на ад, царящий у него в семье.
Его отец был умеренным алкоголиком и, когда находился не под градусом, то представлял собой весьма приятного собеседника, доброго и заботливого папашу. По профессии он был таксистом и пил, собственно, только для того, чтобы утопить в вине некое смутное, зудящее чувство разочарованности в жизни. Мать была вспыльчивой женщиной, домашней хозяйкой, расточающей в супермаркете или у ворот школы дежурные любезные улыбки, но совершенно забывающей о всякой любезности за обеденным столом или на кухне, где она пронзительно вопила и бросала в отца всем, что попадалось под руку. Но Кирк не мог ее не любить: когда отца не было дома, или он лежал в коматозном состоянии после принятия «сногсшибательных шотландских капель», она становилась мягкой и нежной, сострадательной и гуманной. Особенно если речь шла о какой-нибудь приблудной собаке.
Когда Кирку исполнилось шестнадцать и он начал учить нырянию с аквалангом туристов и местных жителей, его родители, по идее, должны были расстаться. Но они почему-то не расстались, и, глядя на них, можно было уверовать в священную силу бракаили в столь же священный страх перед разводом.
Сидя в ресторане, Кирк вертел в руках фирменный коробок спичек: «Мамма-сан». Ему сказали, что здесь можно найти работу.
«Странное название придумали владельцы для своего ресторана», думал он. Очевидно, они считали это название безошибочно азиатским: сочетание английского разговорного слова с уважительным японским «сан». Очевидно, им казалось, что это значит что-то вроде «глубокоуважаемой мамаши».
Но в барах Азии это название означало нечто совсем другое, а именно старую сутенершу, которая помогала мужчине найти на ночь девочку. Или на час. Или на пятнадцать минут в каких-нибудь затемненных ВИП-апартаментах. Именно такие сутенерши, которые представляли собой нечто среднее между заботливой бабушкой и опытной сводней, научили Кирка, что барным девочкам нельзя платить за сексим надо платить за то, чтобы после секса они убирались вон.
Но теперь он считал, что свободного, рекреационного секса с него довольно. И продажного секса тоже. И секса с туристками-аквалангистками, с которыми после выныривания совершенно нет желания ни о чем разговаривать. Кирк почему-то верил, что теперь он созрел для оседлого образа жизни с этой необыкновенной девушкой с вечеринкис доктором Меган Джуэлл.
Конечно, если быть честным, то иногда ему было трудно вспомнить ее лицо. Они оба были тогда немного пьяны. Но в памяти у него осталось достаточно, чтобыкак бы это объяснить? она влезла ему под кожу, проняла его до мозга костей, так что даже на другом конце света, даже в постели с другой женщиной, даже занимаясь платным сексом, он не мог ее забыть, она не покидала его ни на минуту. Никто не может объяснить это чувство, однако и спутать его с чем-то другим невозможно. Кирк считал, что это чувство называется любовью.
Ему очень импонировало, что она врач. По существу, этот факт ему нравился больше всего. Он находил в этом нечто сексуальное. Весьма глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Такая темпераментная молодая особа, которая имеет дело с жизнью и смертью. В его глазах это придавало ей значимость, которой другие знакомые ему женщины не обладали. И, в отличие от всех прочих участников той вечеринки, она не смотрела на него как на тупого пляжного бездельника с песком вместо мозгов.
Поэтому Кирк решил, что она и есть его судьба. Хотя в глубине души он подозревал, что это всего лишь некий фантом. К тому же ему вряд ли удастся найти ее в городе с десятимиллионным населением.
Кроме того, Кирк все время задавал себе вопрос, который, очевидно, задают себе все мужчины на свете, у которых в прошлом было бессчетное число любовниц: что будет, если после достижения желаемого ему снова захочется вернуться к прежнему образу жизни?
Женщины, с которыми встречался Рори, были младше его.
Гораздо младше. Он не планировал этого заранее, однако таковы были условия рынка, и его это вполне устраивало. Все женщины были достаточно молоды, чтобы ну, в общем, чтобы называться его подружками.
Ему не хватало воображения, чтобы представить себе, что могут делать женщины его возраста (сорок девять лет и девять месяцев), когда остаются дома одни. Воспитывают своих подрастающих детей? Учат их, как надо одеваться в разных случаях жизни? А может, вспоминают тех негодяев, которые загубили их жизнь? Или, наоборот, чувствуют сильное облегчение, оказавшись наконец вдали от страхов и унижений семейной жизни? Вполне возможно, что они чувствуют себя счастливымигораздо счастливее, чем были в молодости. Но что бы они ни делали, их жизнь представлялась Рори чем-то далеким и загадочным, параллельной вселенной, в которую ему никогда не найти доступа.
С молодыми женщинами было гораздо проще. Они за свою жизнь еще не успели так наволноваться. А вот что касается женщин младше его лет на десять, то те уже не могли отвлечься от громкого тиканья своих биологических часов. Причем это касалось не только бездетных особ, но и одиноких матерей, которые в некотором смысле были еще хуже. Даже если развод в свое время стал для них облегчением.
Их тела все еще были в прекрасной форме, их яйцеклетки прилежно созревали и страстно жаждали оплодотворения. И даже если у них уже имелся ребенок (или двое), они все равно хотели зачать еще одного, чтобы не упустить свой шанс и создать новую, настоящую семью.
Рори не мог винить их за такое желание. Он очень хорошо их понимал. Его одинокое сердце жаждало, по существу, того же самого.
Настоящей семьи.
Оглядываясь назад, на разбитые обломки бывшей семьи, он жаждал невозможного, а именноснова собрать по кусочкам свою жизнь. Так что ничего криминального в желаниях тридцати- или сорокалетних женщин он не находил. Но большинство из них хотели слишком многого и сразу. После одного-единственного ужина, похода в кино или в постель он чувствовал, что они начинают смотреть на него как на материал, пригодный для создания семьи, и от этого они словно брали его на поруки, а ему становилось скучно. В большинстве современных женщин было что-то до смешного старомодное: они приравнивали секс к замужеству и детям. Но благодаря его операции ни у кого из них, разумеется, никаких детей не появлялось.
Одна из таких женщин (кажется, ей было тридцать девятьфатальная черта для женщины), узнав о его операции, горько заплакала.
Это значит, что мы с тобой никогда не сможем родить ребенка!
И это после одного ужина в японском ресторане, после просмотра одного немецкого фильма и всего лишь одного маловпечатляющего похода в постель.
И поэтому он переключился на более молодых женщин. Совсем не по тем причинам, которые обычно приводятся в таких случаях: не из-за их свежей и упругой плоти или азарта во всех жизненных проявлениях. А просто потому, что у них еще не было ощущения, словно время, как песок, протекает сквозь их пальцы с катастрофической быстротой.
Он не может иметь детей? Прекрасно! Они тоже не хотят иметь от него детей. Они пока еще вообще ни от кого не хотят иметь детей. А если захотят, то не сейчас, а когда-нибудь потом, в туманном будущем, в другой жизни.
Ребенокэто нечто, что с одного конца вечно жаждет есть, а с другого вечно какает и при этом не обладает ни малейшим чувством ответственности, сказала ему как-то одна выпускница Кембриджа, временно занятая на Би-би-си организацией транспортного сообщения. Ей было двадцать девять лет, и Рори знал, что в ближайшие десять лет она отбросит всю иронию по этому поводу и сменит пластинку. С ними со всеми так происходит. Но к тому времени его уже рядом не будет.
Мужчины, близкие ему по возрасту, ветераны бракоразводных процессов (причем зачастую не одного, а нескольких), убеждали Рори в том, что встречаться с молодыми женщинамидело вполне естественное.
Например, один из них, пятидесятилетний адвокат, который встречался с тридцатидвухлетней женщинойлитературным агентом, объявил, что для того, чтобы найти себе идеальную партнершу (идеальную для мужчины зрелого возраста с высоким уровнем доходов), надо разделить свой возраст пополам, а затем прибавить к нему семь лет.
Таким образом, тридцатилетнему лучше всего подходит женщина двадцати двух лет, а хорошо сохранившемуся сорокалетнему мужчине имеет смысл встречаться с двадцатисемилетней женщиной. А уж пятидесятилетнему попрыгунчику можно успокоиться на тридцатидвухлетней.
Встречаться с молодой женщинойэто вполне естественно для такого человека, как он, убеждали его в один голос люди средних лет, хотя ему и претило, что его таким образом относили к разряду себе подобных, и он медлил безоговорочно соглашаться с навязываемой ему ролью старца. Однако таковы были жестокие правила игры под названием жизнь.
Когда мужчина становится старше, говорил адвокат, возможности его выбора постепенно расширяются. С женщинами все наоборот.
И все эти Джоан Коллинз или Деми Мур, которые каждую неделю появляются с новыми мальчиками, ничуть не влияют на статистику.
Последней женщине, с которой встречался Рори, было тридцать два годаполовина его собственного возраста плюс семь. Казалось бы, идеальный вариант. Сперва у них действительно все шло хорошо. Она восприняла его операцию как забавный трюк, как будто речь шла не о вазектомии, а о цирковом фокусе. Она еще не отчаялась исполнить в жизни свое биологическое предназначение. Только не сейчас, полагала она. И только не с ним (то есть с Рори). Она полагала, что в ее распоряжении целая вечность. И была даже счастлива забыть про презервативы.
Но месяца через два Рори тихо спустил ее на тормозах. Нет, он не мог сказать о ней ничего плохого. Она была умной, веселой, а под одеялом так настоящей затейницей. Но по существу секс с ней ничем не отличался от готовой пиццы из ближайшей забегаловки. Еще и еще, и так до бесконечности, вот что напоминал ему современный секс. Как американский хот-дог с экстражгучим перцем. Один момент удовольствия, который быстро растворяется в памяти, а через некоторое время человеку снова хочется есть. Но кроме удовлетворения животного голода, какой еще в этом смысл? Судя по всему, никакого.
Но ведь не всегда же в его жизни так было.
В далекие времена его женатой жизни, еще до операции, секс всегда сопровождался для него обещанием чего-то большего. А после операции, когда брак распался, секс и воспроизведение потомства окончательно разошлись для него по разным полюсам. Секс перестал ассоциироваться с семьейточно так же как секс, рекламируемый в глянцевых журналах, не имел с семьей ничего общего.
Сексуальные образы и картинки, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, какое отношение они имеют к зарождению новой жизни? Или к созданию собственной семьи?
Абсолютно никакого.
Сегодня секс стал скоростным, нездоровым, таким же, как нездоровая еда. Для Рори и для всего мирабыстро приготовленным, быстро потребляемым и столь же быстро забываемым. Быстрым соитием возле холодильника, из которого потом можно достать мороженое и этот секс заесть.
Моментальное удовлетворение, одноразовое удовольствие.
А когда-то он значил для него гораздо больше. Когда-то он включал в себя то же, что и сегодня: голод, лихорадочное возбуждение, растворение в другом человекеи одновременно нечто неизмеримо большее. После распада его брака с Эли Кэт была единственной женщиной, секс с которой воспринимался им как нечто большее, чем пицца на вынос.
О, как бы ему хотелось, чтобы он встретился с ней раньше Эли, чтобы она стала матерью его сына. Это пустое бессмысленное желание приносило ему невыносимые страдания. Он очень по ней скучал. В конце концов, все можно было описать этими простыми словами: он по ней скучал. Скучал по ее взрывному темпераменту, по глупой улыбке, по ее силе и доброте. По ее длинному телу, по ее легкому дыханию во сне и по тому, как она выглядела по утрам в воскресенье, когда они вместе читали газеты и даже не испытывали потребности разговаривать. Он скучал по всему, что было связано с ней.
После их разрыва он встречался с женщинами, которые были гораздо моложе ее, и красивее, и забористее в постели, и все же ни одну из них он не поставил бы на одну доску с ней. «Во всем этом есть тайна, которую мы никогда не поймем, думал он. Эту тайну нельзя рационализировать. Человек никогда не сможет объяснить, почему его сердце выбирает для любви именно того, кого выбирает».
А он действительно был влюблен в нее, теперь он понимал это с абсолютной ясностью. Но сколько бы он по ней ни тосковал, точно так же ясно он осознавал, что сможет прожить жизнь и без нее. Такова была гнусная закономерность приближения к старости. Такова была гнусная закономерность всего на свете вообще. Понимать, что ты вполне можешь обойтись без человека, с которым тебя связывают даже самые сильные чувства. Что когда дело доходит до пожеланий всего наилучшего, напутствий и до «давай будем друзьями», человек остается абсолютно один, и в дальнейшем ему приходится урывать разовые удовольствия, где получится.
Рори подумал, что, когда человек наконец понимает, что не умрет из-за разбитого сердца, значит, он действительно переходит в разряд пожилых людей.
Поэтому он начал встречаться с женщинами значительно моложе себя. И ирония судьбы заключалась в том, что в молодости, когда он был исполнен сил и мужественного обаяния, такого успеха, как теперь, он у женщин не имел. А теперь всем очень нравилось его тело, вообще его внешность, закаленная долгими годами непрерывных упражнений. Им нравились его мягкие манеры. Но больше всего их притягивал к нему тот печальный факт, что без всех них он мог преспокойно обойтись.
«Очевидно, после того, как человек исчерпает свою долю любви, думал Рори, он уже может жить, ни в ком не нуждаясь».
И это также было одним из жестоких законов жизни.
Паоло повернул на «Феррари» к своему загородному дому и тут же резко затормозил.
Ему пришлось даже слегка подать назад, так что гравий захрустел под колесами автомобиля. Кроме знакомых ему автомобилей садовника, мастера по бассейнам и телефонного инженера, здесь стояли еще два незнакомых белых фургона (специалистов по водопроводу и канализации?), две неопознанные легковушки, громадный черный «БМВ» подрядчика и еще какие-то спецмашины, которых с утра и в помине не было. Все парковочные места оказались забиты, как на площади Пиккадилли в центре Лондона.
На дальнем конце подъездной дорожки находился пустой гараж на две машины, но прорываться туда было все равно что организовывать эвакуацию английских войск из порта Дюнкерк. Таким образом, Паоло пришлось оставить машину на улице. Но стоило ему заглушить мотор и открыть дверцу, как мимо него с ревом пронеслась какая-то машина, злобно сигналя на ходу. После привычного ему неспешного, еле ползающего транспорта в городе скорость на здешних дорогах приводила Паоло в ужас.