Где? Ты не выдумываешь, Илько?
Мне хотелось верить, но я не верил. Я хотел быть счастливым и боялся, что мое счастье сейчас же рассеется.
Да, да, да, торопливо говорил Илько. Только не нашел, а узнал о нем. Здесь есть человек из команды «Ольги». Я был у уполномоченного, и этот уполномоченный мне говорил, что есть такой человек.
Я все еще не верил в то, что говорил Илько.
Какой уполномоченный? Где тот человек?..
Уполномоченный, который пушнину принимает, объяснял Илько. А где тот человек, так уполномоченный и сам сейчас не знает. В Белушьей он не живет. Живет где-то далеко, охотится и сюда приезжает.
А когда он приедет?
Не знаю, и уполномоченный не знает.
А может быть, уполномоченный перепутал что-нибудь, сказал я с тревогой.
Не знаю, только зачем ему перепутывать.
А уполномоченный не сказал, как зовут того человека?
Уполномоченный не сказал.
А вдруг это отец! Только зачем он стал бы оставаться на Новой Земле? Ведь после войны и революции немало пароходов подходило к острову. Можно было давно уехать на Большую землю, в Архангельск, домой.
Илько, поедем скорее к уполномоченному, позвал я. А то шторм утихнет, и «Октябрь» уйдет отсюда. Неужели мы так и не повидаем этого человека?
Уполномоченный по приемке пушнины жил в небольшом деревянном домике. С трепетом входил я в этот домик.
В квадратной комнате с одним и тоже квадратным окном сидел за простым столом пожилой лысый человек и читал какие-то бумаги.
Ничего они там не понимают, бормотал он сердито. План Как это план? Пусть приезжают сами, а я считать тюленей не могу. И песцов на воле здесь еще никто не считал. Сколько напромышляем, столько и будет. А то, видите ли, план им нужен!
Этот сердитый человек и был уполномоченным.
Дядя товарищ начал Илько. Товарищ
Ну, Турков, подсказал уполномоченный.
Товарищ Турков, а когда этот человек, о котором вы говорили, приедет сюда?
Это Николай-то, что ли?
Я даже вздрогнул. Моего отца звали Николаем.
Чего не знаю, того не знаю, продолжал уполномоченный. Он другой раз по три-четыре месяца не показывается. А в последний раз был с месяц назад. О пароходе справлялся. Должно быть, на Большую землю собирается. Может, теперь и подъедет, если о пароходе вашем услышит. А зачем он вам?
Мы рассказали уполномоченному об «Ольге» и о моем отце.
Я-то всего два года здесь и мало чего знаю. Николая я тоже не расспрашивал.
Вы фамилию его не помните? спросил я, цепенея.
Силясь припомнить, Турков хмурил брови и ожесточенно натирал ладонью лоб.
Нет, забыл. Как-то вылетела из головы. Вертится на языке, а не дается. Не помню.
Случайно не Красов? опять спросил я.
Некрасов? Нет, это такой поэт был, Некрасов. Мальчонкой стихи его наизусть учил
Да нет, нетерпеливо перебил я. Красов, а не Некрасов.
Красов? уполномоченный отрицательно помотал головой. Нет, у него другая фамилия. Вроде на букву «гы», и какая-то вроде не наша, не русская.
И он вам говорил, что попал на Новую Землю с судна под названием «Ольга»?
Говорил, что был в какой-то экспедиции.
Нам ничего не оставалось делать, как поблагодарить уполномоченного, попрощаться с ним и отправиться к себе на пароход. Туркова мы попросили сразу сообщить нам, как только «этот человек», Николай, приедет в Белушью.
Он и сам к вам на пароход приедет, сказал Турков. Если ехать собирается, как же ему не быть у вас! К нам ведь за всю навигацию пароход только два раза приходит. А бывает, и один раз. Иначе с Новой Земли и не выберешься.
Вся история с таинственным Николаем казалась мне выдумкой. Видно, уполномоченный что-то напутал. Прежде всего было непонятно, почему этот человек так долго жил на Новой Земле. Может быть, он хотел обогатиться на зверобойных промыслах и вернуться на Большую землю с состоянием? Может быть, когда он уходил в экспедицию, у него не оставалось никаких родственников и его не тянуло на Большую землю? Или этот человек скрывает тайну гибели «Ольги» и ее экипажа?!
Чем дольше и мучительнее я об этом думал, тем сильнее мне хотелось встретить этого загадочного Николая. Пусть он даже никогда не видел «Ольгу», я бы по крайней мере успокоился. И все-таки тревожная мысль«А вдруг» не покидала меня ни на минуту.
Из-за штормовой погоды «Октябрь» еще два дня простоял у Новой Земли. Я пользовался каждым случаем, чтобы побывать у уполномоченного Туркова и узнать: не приезжал ли таинственный Николай.
Не был, не был, неизменно отвечал Турков. Надо думать, далеко он, может статься, и не приедет скоро.
Вечером накануне отхода мы с Илько еще раз пошли к Туркову. Погода налаживалась, и было уже точно известно, что завтра утром «Октябрь» поднимет якоря.
Я шел на этот раз уже без всякой надежды.
В тесной и низкой каморке Туркова было накурено.
Ага, вот, ребята, и дождались, весело сказал уполномоченный. Это Николай, который вам нужен. Знакомьтесь!
У стола сидел и дымил огромной трубкой бородатый плечистый человек. Как и хозяин комнаты, он был лысый. Но обросшие виски и затылок свидетельствовали о том, что человек этот давно не стригся. Он казался каким-то первобытным и напоминал мне почему-то Робинзона Крузо, хотя я знал по картинкам, что знаменитый герой из книги Дефо не был лысым.
Перед гостем Туркова на столе стоял стакан с недопитым крепким до черноты чаем.
Вы правда были в экспедиции на «Ольге»? спросил я тихо.
Был, ответил незнакомец. Потом прожил здесь десять лет, а теперь на Большую землю собираюсь.
У меня отец там был матросом. Помните, Красов по фамилии?
Как же не помнить! Красов, да. Хороший был человек. Жалко. Там у нас все хорошие были. Вечная им память!
Николай широко перекрестился.
А вам как фамилия? Вы тоже были матросом?
Матросом. А фамилия мояГрисюк. С Украины я. Только родных у меня никого нет. Ни на Украине, ни в Архангельске.
Вот видите, Грисюк, оживился Турков. А я никак не мог вспомнить. Помню, на «гы» букву, нерусская фамилия. Чего же вы стоите, ребята? Присаживайтесь!
Расскажите про «Ольгу», попросил я.
Чего же рассказывать! Давно это было, десять лет. Ушла «Ольга» дальше на север и ни слуху ни духу. Когда «Ольга» во льдах была, нас троих отправили на Новую Землю, на всякий случай готовить стоянку. Потом я своих товарищей потерял. Двинулся на юг. Были у меня лыжи, ружье и собака. Горя натерпелся. А потом обжился, охотился и так прожил тут все это время.
Значит, вы так совсем и не знаете, где и как погибла «Ольга»?
Да ведь как узнаешь! Не вернуласьзначит, затерло ее окончательно льдом, ну и раздавило. Народ вот жалко, хорошие были моряки. Грисюк снова перекрестился и встал. Царство им небесное.
А ведь двое-то спаслись, это, наверное, ваши товарищи, которые с вами остались, сообщил я. Один матрос, Платонов, из Мурманска, рассказывал.
Грисюк вопросительно посмотрел на меня.
Спаслись, говоришь? А я не слышал. Да и где же мне слышать, когда я первые два года и людей-то не видел. Совсем одичал. А теперь новая власть, пролетарская, наша. Можно и на Большую землю выбираться.
Некоторое время мы молчали. Я смотрел на Грисюка и никак еще не мог поверить, что вижу товарища своего погибшего отца.
А мой отец, Красов, тогда не болел, не помните? спросил я.
Нет, здоровый был, ответил Грисюк с улыбкой. Как сейчас помню, мы с ним прощались, обнялись, значит
А что он сказал? Говорил что-нибудь?
Говорил, как же, говорил. Если что, мол, худо будет, то просил, чтобы не забывали его
Я его не забыл, сказал я с грустью. Я его помню. И мама и дедушка его всегда помнят.
Хотя никаких подробностей о гибели отца я от Николая Грисюка не узнал, все же мне было приятно встретить человека с «Ольги».
Он знал и помнил отца, прощался с ним, обнимал его при расставании. В Архангельске нужно обязательно повести Грисюка домой. И мама и дедушка очень обрадуются.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ«ОКТЯБРЬ» МЕНЯЕТ КУРС
Рано утром «Октябрь» покинул Белушью губу.
Ветер совсем стих. Только широкие гладкие волны мертвой зыби накатывались к правому борту парохода. Было пасмурно, и океан казался однообразно серым и холодным.
Пассажиров на «Октябре» было мало.
Николай Грисюк привез на пароход два огромных мешка, вероятно, с пушниной, совик и отдельно увязанную шкуру белого медведя.
Царь Заполярья, сказал Грисюк, бросая шкуру на палубу. Много он мне хлопот доставил, много песцов из моих ловушек повытаскивал. Все-таки я выследил и прикончил его заполярное величество!
Я представил, как Грисюк охотился за медведем. Это была опасная охота. Николай был, конечно, опытный и меткий стрелок.
Своих собак, нарты и ружье Грисюк оставил: подарил или продал ненцам.
Вид у него был все такой же первобытный, робинзоновский. Он даже не постриг свои длинные, спадающие на плечи волосы.
Вот в Архангельске покажусь знакомым да в фотографии снимусь на память, а потом и культурный вид можно будет принять, говорил он, усмехаясь. Меня теперь, наверно, там никто и не узнает, такого медведя.
Я старался быть почаще с Грисюком. Расспрашивал его об «Ольге», об отце, рассказывал ему о жизни в Архангельске сообщал новости.
Вы, наверное, многих моряков знали в Архангельскойспросил я. Не помните Андрея Максимовича Красова? Дедушка мой, он раньше боцманом плавал
Знавал многих, да теперь уж позабывать стал, ответил Грисюк, раскуривая трубку и присаживаясь на фальшборт. Время, оно все сглаживает и уносит.
Мой дедушкастарый моряк. Его все знают. Он без ноги, потому и плавать перестал.
Грисюк задумался, должно быть, вспоминал.
Без ноги боцманом плавал, из Соломбалы, Грисюк вдруг взмахнул рукой вместе с трубкой, и голубовато-серый дымок окутал его бородатое лицо. Максимыча очень даже хорошо помню. Рыбачить еще любил. Так жив он?
Жив, жив, обрадованно воскликнул я. И все еще рыбачит. Вот придем в Архангельсквстретитесь. Ух, как он будет доволен! А капитана Лукина помните?
Лукина капитана? Что-то не припомню.
Его уже нет в живых. Его белые арестовали за отказ провести иностранцев в Архангельск. А потом на Мудьюге убили. Говорят, его какой-то палач просто так, без суда, из мести на работе пристрелил.
Вспомнив капитана Лукина, я вспомнил Олю. Мне захотелось поскорее ее увидеть.
Грисюк нахмурился и спросил:
Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то не помню его. Должно быть, он из молодых был.
У нас тогда много людей расстреляли. Вот и отец Кости Чижова чуть не погиб. Долго на Мудьюге, на каторге пробыл. А все-таки вернулся. Знаете Костю, моего дружка? Нет, не ненца, тоИлько, а другого! Он тоже со мной учится, а плавает уже машинистом! Да вот он, и Илько с ним.
К нам подошли Костя и Илько. Костя по обыкновению что-то возбужденно и громко рассказывал. Став машинистом, он нисколько не загордился и оставался прежним Костей, веселым мальчишкой из Соломбалы.
Этот Проня забавный был кок, рассказывал Костя. Вот однажды он вывесил на двери камбуза объявление «По случаю чистки камбузной трубы обед сегодня готовиться не будет». А сам ушел на берег и до ночи очищал в кабаке пивные кружки. Капитан обозлился, ночью прибежал к Проне в каюту с револьвером. Проня как увидел револьвер, сразу хлоп на пол, в обморок. Притворился, конечно, а капитан перепугался и стал ему спиртом виски натирать, а потом глоток и в рот Проне влил. Проня, конечно, спирт не выплюнул, а постарался как можно больше из бутылки заглотнуть. Вот какие моряки в старые времена плавали А вот однажды
Со спардека спустился радист Павлик Жаворонков. Было еще раннее утро, но Жаворонков уже надел китель и фуражку, словно собрался на берег. Но пароход был в море, и берег был далеко.
Капитан тут не проходил? спросил Жаворонков озабоченно.
Мы удивились. Обычно по утрам радист встречал нас широченной улыбкой и сообщал: «Ну, комсомолия, рабочий класс, вот я вчера вечером еще шесть страниц прочитал да так с книгой и уснул. Дядя Том уже продан, а Элиза» Дело в том, что радист изучал английский язык, еще в прошлом рейсе начал читать книгу Бичер Стоу «Хижина дяди Тома» на английском языке и теперь при каждой встрече рассказывал нам содержание прочитанных глав.
Но сегодня Жаворонков вел себя очень странно.
Капитана не видели? снова спросил он.
Он в кают-компании, ответил я.
Радист побежал в кают-компанию.
А как с дядей Томом? крикнул Костя.
Жаворонков махнул рукой, и только сейчас я заметил, что в руке у него листок бумаги. Конечно, он спешил к капитану с какой-то только что полученной и, очевидно, очень важной радиограммой. Перед капитаном наш радист появлялся всегда по-военному подтянутый, обязательно в кителе и в фуражке. К этому он привык на службе в военно-морском флоте.
Грисюк тоже ушел от нас.
Пока мы с Костей разговаривали, вернулся из кают-компании Жаворонков.
Ну, ребята, долго теперь не видать вам своего Архангельска, сказал радист. Курс меняем.
Куда?
Радиограмма принята. Приказание идти на розыски шлюпок.
Каких шлюпок?
Английский пароход «Гордон» погиб. Команда на шлюпки высадилась, где-то в море болтаются. Людей спасать нужно!
А почему англичане сами не пошлют свои пароходы на поиски?
Радист безнадежно махнул рукой.
Пока их суда придутсто раз погибнуть можно. Пароход погиб, куда же торопиться? Люди на шлюпкахне великая ценность. Так они иногда рассуждают.
«Октябрь», действительно, сменил курс.
Где-то там, в угрюмом безбрежье, в бескрайних океанских просторах затерялись шлюпки с людьми. Холодные, усталые после шторма волны, и низкое полярное небо. Серые тучи и вода. Борются ли они, те несчастные люди с погибшего судна? Живет ли в них надежда на помощь, на спасение? Успели ли они снять с парохода провизию, запаслись ли пресной водой?
Только бы снова не пришел шторм: тогда шлюпкам верная гибель.
Значит, мы идем спасать инглишей, да? спросил Илько.
Да, у моряков такой закон: если какое-нибудь судно терпит аварию или погибает, значит, сразу же нужно идти на помощь людям.
Хороший закон, произнес Илько и, подумав, снова спросил:А если бы русское судно тонуло, они пошли бы на помощь?
По закону должны Ну, Илько, мне идти на вахту время
Я спустился в машинное отделение и поздоровался с Павлом Потаповичем. Старший машинист уже принял вахту и сидел у верстака, делая записи в журнале.
Скорехонько я полил параллели водой, смазал подшипники и присел на железный ящик для пакли. Мне очень хотелось узнать, что думает Павел Потаповичстарый моряко смене курса, о спасении англичан. Но спросить я не решался: не дело мальчишке совать свой нос всюду и говорить о том, о чем его еще не спрашивают. На суднене во дворе, не на улице, а старший машинистне Костя Чижов и не Илько. Лучше подождать до поры до времени.
Но Павел Потапович тоже молчал, словно он и не знал о том, что «Октябрь» сменил курс. Захлопнув журнал, он ушел в котельное отделение, а вернувшись, стал разбираться в ящиках верстака.
Берега уже совсем не видно, с тайной надеждой сказал я.
Теперь, пожалуй, долго и не увидишь, отозвался старший машинист. Шлюпка в моречто иголка в стоге сена, не скоро разыщешь.
А сколько их, шлюпок-то?
Кто знает, сколько! Пока только одну наш спасательный обнаружил и поднял.
А долго мы искать будем?
Пока не найдем. Люди гибнут, значит, нужно спасать.
И всегда так бывает в море, если погибают, нужно на спасение идти? я сам объяснял это Илько, но сейчас мне нужно было продолжить разговор с Павлом Потаповичем.
А как же иначе! Иначе нельзя
Павел Потапович задумался и вдруг сказал:
Конечно, всякое бывает. Мы как-то в шторме аварию терпели и SOSсигнал бедствиядали. Было поблизости иностранное судно. Оно бы тут же должно к нам на помощь пойти без всяких-всяких. Да капитан там, сукин сын, торгаш оказался. По радио спрашивает: «Сколько заплатите за помощь?» Поторговаться да нажиться на человеческих жизнях хотел! Это все равно что дитя, к примеру, упало бы с причала в воду, а я матери бы его сказал: «Дашь на бутылку водки с закускойтогда вытащу».