Меир-Ицхак, старый еврей с молодыми глазами и веселым взглядом расположился по правую руку от хозяина дома, раби Якова. У себя в Доброве цадик Меир-Ицхак за простоту и доброту пользовался безраздельной любовью своей паствы. Добровские хасиды считали его превосходным рассказчиком. Сейчас же он сидел напротив избалованной и разборчивой аудитории раби Якова и нимало не сомневался в предстоящем успехе.
Начнем, пожалуй, сказал гость.
Одну минутку, прервал гостя хозяин и обратился к своим хасидам, имейте в виду, друзья, что раби Меир-Ицхак приготовил для нас сюрприз, и я, также как и вы все, не знаю, что нам предстоит услышать. А сейчас прошу тебя, дорогой Меир-Ицхак, начинай!
Искушенный рассказчик привычным самоуверенным взглядом скользнул поверх голов нетерпеливой публики и начал свою повесть.
***
Двадцать лет назад жил у нас в Доброве молодой еврейский парень по имени Берл. И, представьте себе, был он по профессии вор. Да, да, вы не ослышались: вор. Разумеется, при таком роде занятий, хасидом он стать никак не мог, но любил я его ничуть не меньше, чем самых верных моих питомцев. За что любил, спросите? Ну, во-первых, Берлеврей. Стало быть, семена святости брошены в почву его души от рождения. Так все мы, хасиды, думаем, не правда ли? Во-вторых, он слыл находчивым, веселым и верным парнем, а такие мне всегда нравились. А, в-третьих, в-четвертых, и так далеето же, что и во-первых, ибо этоглавное.
Задумал как-то Берл ни много, ни малообокрасть церковь. Добыча вырисовывалась завидная: золоченые иконы, драгоценности всякие, ткани дорогие. Лишь бы хватило духу на такое дело, но Берлу храбрости не занимать. Собрал озорник своих верных и надежных друзей, и отправились добры молодцы пытать счастье.
Спустилась ночь. Берл расставил помощников вокруг церковной ограды, чтобы вели наблюдение и, в случае опасности, подали условный сигнал. Сам же мастер легко и ловко взобрался наверх, беззвучно открыл раму маленького окошка на стене и благополучно проник вовнутрь. Полдела сделано. Бесстрашный авантюрист перевел дух и стал дожидаться, когда глаза привыкнут с ночному полумраку, нарушаемому лишь пробивающимся сверху лунным светом. Наконец разглядел он золоченые иконы, дорогие, отделанные драгоценными камнями занавеси. А что в тех сундуках? Берл пошире раскрыл мешок. Неужели я выбьюсь из нищеты? Неужели ненаглядная супруга моя и горячо любимые детки всегда будут сыты и одеты? Клянусь, пожертвую щедро на синагогу и, Бог даст, сменю профессию!
Невозможно человеку знать и предчувствовать когда и откуда ждать беды. Внезапный скрип открывающейся двери прервал сладкие мечты. На пороге стоял со свечой церковный ночной сторож. Человек немолодой и недужный, но трезвого поведения, он известен был многолетней беспорочной службой. Берл остолбенел. Произошло непредвиденное, что смешало его планы и повергло в минутную растерянность. Мое будущеев моих руках!мелькнуло в голове доброго семьянина, и он молнией бросился в сторону того, кто мог разрушить чудный замысел. Молодость и быстрота одержали верх в короткой рукопашной схватке. Сторож лежал связанным по рукам и ногам. Караулившие снаружи надежные друзья правильно расценили шум наверху, как опасный поворот событий и, не сговариваясь, все, как один, бросились наутек и растворились в ночи. Иной раз по слабости характера, а не по обдуманному намерению совершаются предательства.
Не вздумай поднять крик, сказал Берл сторожу и решительно погрозил ему ножом.
Меня не запугаешь, еврей, прохрипел сторож.
Давай, поделим добычу пополам. На что тебе эти идолы? стал хитрить Берл, приноравливая мечты к новой реальности.
Я веру свою не продаю. Это не идолы, а святые наши иконы. Я молюсь на них.
Что толку тебе в них? Они немы, глухи и слепы. Как услышат они твои молитвы, гой? От того-то ты беден, несчастен и немощен.
А ты кому молишься, еврей?
О, ясовсем другое дело! Я молюсь настоящему живому Богу, а не идолам!
Сторож ехидно усмехнулся и приготовился что-то ответить хозяину положения, но тут в церковь ворвались жандармы, и вечный диспут об истинной вере поневоле угас. Откуда взялись жандармы? Их привлек подозрительный топот многих ногэто убегали верные товарищи нашего Берла.
***
Дойдя до сего поворотного пункта рассказа, раби Меир-Ицхак от волнения почувствовал сухость в горле, закашлялся и попросил стакан воды. Слушатели воспользовались паузой, чтобы высказаться. Хасиды в большинстве своем разделяли теплые чувства раби Меира-Ицхака к герою его рассказа. Однако, самый образованный из них, Шломо, много живший и учившийся в Европе, был более сдержан и даже упрекнул товарищей в недостатке объективности. Раби Яков испытывал беспокойство, подозревая неблагоприятный, а то и трагический ход дальнейших событий.
Напившись воды, рассказчик продолжал.
***
Судили двух преступников вместе и равной мерой. Несчастный сторож не мог доказать своей невиновности.
Ты спал на службе, ты не помешал гнусному злоумышленнику-иноверцу пробраться в нашу святую церковь, ты не поднял тревогу. Кто знает, не будь измены в рядах заговорщиков, и не услышь доблестные жандармы, как спасаются бегством дружки грабителя, и не захвати они вас обоих в церкви, может, и вступил бы ты в подлый сговор с евреем. На основании этих тяжких улик ты, жалкий старик, приговариваешься к сорока ударам плетьми, сказал свою суровую речь судья и ни слова не дал возразить бедному сторожу.
А ты, негодяй, обратился судья к Берлу, злоумышлял похитить наши святыни и продать их корысти ради. А еще, ты глумился над нашей истинной верой, и посему нет тебе никакой пощады, и приговор тебесожжение огнем.
Громким ликованием и громким плачем были встречены беспощадные слова непреклонного судьи.
Вот перед вами те самые иконы, которые удалось спасти, обратился служитель закона к приговоренным, падайте ниц и молитесь на них о спасении ваших душ. Молитесь каждый по-своему, но вместе. Бог у всех один.
Упал на колени и истово молился и плакал старик, и с ним плакали жена его и дети его и внуки. А Берл, зная, что нет ему спасения, поднял высоко голову и молчит.
Молись на наши святые иконы! возопил судья и в гневе затопал ногами.
Берл начал молитву, но отвернулся от икон. Тут встал со своего места священник, пошептался о чем-то с судьей и многообещающим взглядом уставился на незадачливого вора, дожидаясь, пока тот кончит молиться.
Берл, ласково обратился человек в рясе к еврею, ты молод, тебя без памяти любит красавица-жена, и обожают дивные, не по годам развитые детишки. Не может человек в твоем положении желать смерти, да еще такой жестокой. И всего-то, что от тебя требуетсяэто отказаться от твоей варварской веры и принять веру истинную и милосерднуюхристианскую, сказал священник, проникновенно глядя в глаза осужденному. Ласковый имеет дар пленять.
Ошеломленный неожиданной метаморфозой в его, казалось бы, однозначной перспективе, Берл впервые за время суда задумался. Он взглянул на немые ряды соплеменников, и каменные их лики подсказали ему единственный ответ.
Я веру свою не продаю, повторил Берл недавно слышанные им слова.
Одумайся, еврей, не губи себя. Примешь нашу верумы сделаем тебя уважаемым и богатым человеком, сказал уже с некоторым раздражением священник.
Берл вновь взглянул на своих. Лица жены и детей несчастны и мокры от слез. За нимиплотная стена бород и ермолок. Десятки и сотни глаз буравят его, Берла, мозг.
Мне нечего добавить к моим словам, христианин, глухо произнес Берл.
Палачи! вскричал жрец правосудия, доставьте обоих на лобное место и исполняйте мой вердикт!
Первым карают сторожа. Да разве вынесет старик сорок ударов плетьми! После первого же удара упал бедняга на землю, а после второгодух из него вон. Стоны и плач родных неслись вслед палачам, уносившим прочь бездыханное тело. Настала очередь вора принять лютую смерть. Костер дымится. Колени осужденного на казнь дрожат, но голова поднята гордо. Он точно знает, как надлежит ему умереть, и слабым голосом произносит молитву Слушай, Израиль. Гул висит в воздухеэто единоверцы Берла вторят его священным словам. Рассеялся дым. Отлетела святая душа.
Схоронили обоих. Бедную могилку и осиновый крест оставили на попечение родных сторожа. Хасидская община сделала чрезвычайный сбор и установила каменную плиту на могиле праведника. Христиане жалели старика. Евреи гордились молодым. Не обошлось, как водится, и без проницательных скептиков. А что если и вправду сторож замышлял вступить в сговор с подлым негодяем?подозревая в мертвом больше, чем он скрывает, догадывались одни. Бедняга хотел добыть немного денег, а не венец героя, тихо-тихо шептались другие, остерегаясь дурной славы инакомыслия.
Минули два десятка лет, но горожане и доныне помнят своих мучеников.
***
Вот какой праведник жил некогда в нашем городе. Как видите, друзья, нам, добровским хасидам, есть кем гордиться, закончил свой рассказ раби Меир-Ицхак. Начались дебаты, которых он ожидал.
Думайте, что хотите, евреи, а только мне жалко старого сторожа, сказала Голда, жена раби Якова, единственная женщина среди присутствующих.
Какое нам до них дело! загалдели хасиды.
Ловкий парень!
Какой муж, какой отец!
Неподкупный и честный герой, не изменил нашей истинной вере!
Остановите ваше славословие, хасиды, подал голос, молчавший доселе Шломо, вы забыли, что Берлвор. Примите также во внимание, что он имел намерение надругаться над чужими святынями. Ваш энтузиазм проистекает из неведения. Я много жил на Западе, хасидов там нет вообще, а евреи ведут себя осторожнее. Вам мало бед?
Ты мешаешь людям радоваться, Шломо, недовольно сказал раби Меир-Ицхак, и, как ты выражаешься, прими также во внимание, что твои осторожные западные евреиобычные лицемеры, со своеобразным патриотизмом заметил добровский раби.
Дорогие мои гости, энергично вмешался раби Яков, я не хочу, чтобы споры омрачали исход субботы. Рассказ раби Меира-Ицхака и без полемики хорош, примирительно заявил хозяин. Раби Яков отметил про себя, что, пожалуй, он согласен с мнением своего любимого
ученика Шломо, но умолчал об этом, дабы не огорчать друга и дорогого гостя раби Меира-Ицхака, цадика из города Добров.
Исполнение желаний
Кто не знает хасида Лейба? Всем известен этом бедняк и праведный еврей, который содержит жалкую лавчонку, не приносящую почти никакого дохода. Жена его ведет торговлю, а Лейб сидит в стороне для солидности и занят тем, что читает Святые книги. В этом занятии он преуспел больше, чем в коммерции.
А ведь знавал Лейб иные, лучшие времена. Был богат. Был хозяин. Торговал оптом. Случайность перевернула все. Заключил он как-то отличную сделку, вложив все свое состояние. Причин для беспокойства не было, риска никакого, дело верное, и партнеры надежные.
Поехал Лейб в город к стряпчему подпись свою поставить и заверить ее, и весь капиталпри нем. Остановился заночевать на постоялом дворе. Заперся на два замка и для верности спрятал свое добро под подушку. Помолился на ночь и спокойно уснул. Скажите на милость, люди добрые, разве чего-то не учел Лейб? В чем-то не остерегся? Нет, ничего не упустил, во всем обезопасил себя и судьбу предприятия им задуманного. Человек до конца выполнил свой долг и заслужил право на спокойный сон.
Мирный покой нашего дельца был прерван криками в ночи: Горим! Пожар! Спасайся, кто может! Очнулся Лейб, огляделся. Сквозь щель под дверью густой дым так и ползет в комнату, дышать уж нечем. Снаружи шум, грохот, что-то рушится. Боже, спаси, не дай погибнуть!возопил Лейб, рванулся к окну, высадил раму плечом, и через мгновение очутился в одном исподнем среди толпы таких же, как он, погорельцев. Рухнула крыша, сгорел постоялый двор, дымится пожарище. Все кончено.
Правда, жизнь спасена. Стало быть, все обошлось хорошо. Рано заключать, что судьба не благосклонна к человеку, пока жизнь его продолжается. Видно, Господу не угодно, чтобы хасид Лейб благоденствовал в богатстве и неге. Другой путь предназначен Лейбу. Садись за книги, учи Тору. Будешь бедным, но ученым. Отвергнешь соблазны, но станешь праведником. Такая твоя планида, сказал раби своему хасиду. Разве не прав цадик? Ведь кто вознамерился стать праведником, должен забыть о купле-продаже.
***
Есть у Лейба дочь Веред. Девушка тихая, скромная, и собой недурна. Уж два, а то и все три года, как надо бы выдать ее замуж, да где ж бедняку хасиду взять денег на приданое? Не унимаясь, болит материнское сердце. Так и завянет наша розочка в домашней темнице, никому не достанется. Протянем еще, и не найти жениха вовсе!горюет мать. Отправляйся-ка, муженек, к цадику за мудрым советом, пришло время получить новое наставление раби, говорит жена Лейбу.
Слушай меня внимательно, Лейб, обращается цадик к хасиду, с тех пор, как я усадил тебя за книги, народ по праву видит в тебе большого знатока Торы и не меньшего праведника. И награду получишь по заслугамвыйдет замуж Веред, и счастье дочери осветит жизнь родителей.
Да ведь то-то и горе, раби, что приданого нет, и взять его негде!
Я получил благоприятный знак Небес. Поезжай в губернский город и поселись в доме для приезжих.
И какими же деяниями я смогу приблизить желанную цель? нетерпеливо перебил хасид.
Сиди себе в комнате, Лейб, и учи Тору по своему обыкновению, и ты увидишь, как жизнь чудесным образом переменится.
Лейб прибыл на указанное место, нанял комнату и привычно погрузился в книги. День, другой, неделю, другую сидит Лейб, запершись в одиночестве, и читает книги. И отсутствие событий не наводит тень сомнения на внушенную цадиком уверенность в удаче.
По городу поползли слухи о странном постояльце, книжнике и праведнике. Многие близкие ему по духу евреи приходили познакомиться и засвидетельствовать почтение. Вот явился как-то к хасиду скромно одетый благообразного вида человек. Меня зовут Акива, произнес гость. Лейб благожелательно осмотрел фигуру вошедшего и в ответ назвал свое имя. Пожалуй, преувеличением было бы считать Акиву молодым, но назвать его старымэто уж вовсе несправедливо.
Новые знакомые разговорились, и Лейб по достоинству оценил просвещенность гостя и благонравие его дел и духа. Хотя, казалось, над Акивой тяготеет нечто невысказанное. Как старший, осторожно и остерегаясь обидеть, Лейб доброжелательно, но настойчиво и не без доли любопытства, старался вывести гостя на прямоту.
Я был парнем хоть куда, не о знаниях и праведности мечтал, а о богатстве и выгодной женитьбе, сменив, наконец, осторожность на откровенность, сказал Акива, а если сердце пусто и карман пустне миновать беды. Подстрекнул меня дьявол, и обокрал я человека, обобрал до нитки, признался Акива, и лицо его потемнело от нестерпимых воспоминаний.
Однако с тех пор многое переменилосьхолодно заметил Лейб.
Я глубоко раскаялся и обратился к одному известному цадику за помощью. Он поверил мне, из жалости смягчил муки совести, сказав Случай делает человека вором. И во искупление греха наставил меня на путь учения и праведности.
А отчего же ты, Акива, не сделал то, что проще всегоне вернул украденное?
О, Лейб, в том-то и беда, что я не знаю того, кто стал моей жертвой!
Я не понимаю.
Я украл на пожаре, что случился на постоялом дворе. Ворвался в пустую комнату, выхватил кошелек из-под подушки, а тут крыша стала обваливаться, еле ноги унес.
Сердце у Лейба защемило, как вспомнил старое. Родилась в голове надежда на чудо.
И что сталось с теми деньгами?
Веришь ли, дорогой Лейб, я не прикоснулся к ним. И не было бы для меня в жизни большего счастья, чем найти человека и вернуть кошелек.
На каком постоялом дворе это случилось? выкрикнул хозяин, яростно вцепившись в лапсердак гостя.
И Акива ответил. И радость захлестнула душу Лейба.
Ты нашел этого человека. Онперед тобой!
Гость недоверчиво посмотрел на хозяина.
На медной застежке кошелька вырезано имя моей дочери Веред.
Услыхав это, Акива, словно змеей ужаленный, вскочил и с грохотом бросился прочь из комнаты. И не успел Лейб переварить случившееся, как бывший вор влетел обратно и, тяжело дыша, положил на стол перед Лейбом знакомый кошелек. Они бросились друг другу в объятия.
Как я счастлив! воскликнул один, мое желание исполнилось!