Все верно, вон сарай, осмотревшись, сказал Плюснин.
Дверь сарая едва держалась на одной петле. Они вошли в темный, густо пахнувший гнилью проем. Овчинников чиркнул фитильной зажигалкой, осторожно зажег фонарь. Тусклый огонек озарил густую паутину, запустение, тлен. Висели кое-где на замшелых стенах полуистлевшие потники, хомуты, валялась на сыром земляном полу поржавелая железная утварь.
Кажется, сюда, Плюснин прошел в угол. В нижнем бревне должна быть щель.
Овчинников посветил. Плюснин нагнулся, присмотрелся внимательно, запустил палец в расщелину бревна, пошарил в ней и севшим от волнения голосом произнес:
Есть!
Овчинников с огнем подошел поближе к Плюснину. Тот напрасно пытался выковырять что-то из трещины. Овчинников огляделся кругом. Взгляд его остановился на валявшейся возле стены старой лопате.
Лопату возьмите, сказал он Плюснину. Вон, в углу.
Плюснин поднял с земли лопату, ее острием расширил щель в бревне и вытащил оттуда плоский серебряный портсигар. Внезапно две огромные летучие мыши, едва не задев Овчинникова, сорвались с потолка над их головами, с глухим шумом и писком пронеслись через сарай и замерли на противоположной стене. Плюснин дернулся, посерел, вытер рукавом шинели пот со лба.
Дайте сюда, ровно сказал Овчинников и протянул руку за портсигаром. А вы, оказывается, пугливы, господин жандармский ротмистр. Вот бы не подумал. Он усмехнулся. Ну, давайте, давайте
Плюснин метнул на спутника взгляд, в котором сверкнула жгучая ненависть, красноречиво предупреждавшая об опасности. Однако Овчинников, видимо, не заметил в темноте выражения глаз ротмистра. А, возможно, ему в этот момент было на до душевных переливов Плюснина. Во всяком случае, он спокойно взял у ротмистра портсигар и передал ему фонарь:
Светите.
Плюснин придвинулся, поднял фонарь над головой. Овчинников поднес портсигар ближе к глазам. На крышке было затейливо выгравировано:
«Полковнику Отдельного Его Императорского Величества корпуса жандармов Иннокентию Павловичу Синельникову в день славного пятидесятилетия за многолетнюю беспорочную службу на благо отечества. Город Иркутск. 23 октября 1907 года».
Овчинников поднял взгляд на ротмистра:
Бедняга Синельников. Подумать только, вы убили его в день шестидесятипятилетнего юбилея.
Плюснин не реагировал. Он завороженно следил за руками Овчинникова, сжимавшими портсигар. Овчинников усмехнулся, щелкнул крышкой, осторожно извлек из портсигара плотно скатанные листочки папиросной бумаги, бережно развернул их. Бумага была испещрена убористыми машинописными колонками сотен фамилий, кличек, адресов, каких-то условных значков буквенных и цифровых.
Знаете, ротмистр, а ведь неожиданно выглядят порой миллионы, задумчиво проговорил Овчинников.
И сразу без видимой причины пружинисто прыгнул в сторону. Занесенная сзади над его головой лопата Плюснина, вместо того, чтобы раскроить череп Овчинникова, со свистом вспорола воздух и глубоко врезалась в гнилое бревно. Плюснин резко дернул лопату на себя, намереваясь повторить попытку, но не успел даже разогнуться. Овчинников свалил его навзничь страшным ударом ноги снизу в подбородок.
Лицом вниз! выдернув из кобуры браунинг, скомандовал Овчинников. Руки на затылок!
Свободной рукой он поднял с земли упавший фонарь и, не сводя глаз с Плюснина, повесил «летучую мышь» на гвоздь в стене. Ротмистр, мыча от чудовищной боли в вывихнутой челюсти, повернулся на живот и сцепил руки за головой.
Видите, я был прав, благородство награждается лишь в плохих пьесах, бесстрастно произнес Овчинников, сунул портсигар с драгоценной начинкой в карман шинели и решительно передернул затвор пистолета: Что ж, ротмистр, молитесь, коль в бога веруете.
Плюснин, не отрывая лица от земли, издал горлом короткий хрюкающий звук и вдруг глухо тоскливо завыл.
Пока на заброшенном лесном хуторе завершалась эта драматическая сцена, к безмолвной темной громаде тюрьмы медленно приближался со стороны леса сомкнутый пеший строй: безоружные пленные казаки, окруженные плотной четырехугольной рамой вооруженных винтовками красноармейцев. Ехали впереди строя двенадцать красных кавалеристов. Отряд остановился у тюрьмы. Передовой всадник подъехал вплотную к воротам. Висящий над ними электрический фонарь выхватил из непроглядной ночной тьмы его напряженное лицо в надвинутой низко на глаза буденовке. Это был Мещеряков в форме красного командира. Он вытащил из ножен шашку и постучал в ворота концом тускло блеснувшего клинка.
Важин, живой? негромко спросил есаул. Беляков привели.
Сейчас, сейчас! послышался изнутри голос Важина.
Тяжело загрохотало в пазах бревно-засов. Медленно и бесшумно отворились внутрь массивные половины тяжелых дубовых ворот.
Наша игра, есаул! сжав эфес шашки, торжествующе прошептал сквозь зубы Кадыров и улыбнулся Мещерякову, не разжимая рта.
В полной тишине всадники, за ними «конвоиры» и «пленные» медленно, но неотвратимо втягивались в черную пасть тюрьмы. Вот оно, свершилось, подумал есаул. Полчаса здесь, час до Шмаковки, еще четверть часа там. И все. К рассвету мы будем в Маньчжурии, и я припишу себе план операции: мертвый Овчинников не сможет меня опровергнуть. Сердце Мещерякова бешено колотилось от радости. Это был его звездный час. И тут
Едва последний «красноармеец» миновал ворота, как сразу на всех четырех сторожевых вышках, ощерившихся стволами пулеметов, ярко вспыхнули прожекторы. Пойманные в капкан белогвардейцы заметались в слепящих снопах мертвого белого света. Снаружи вплотную к распахнутым воротам уже стоял заслон конники Баранова и взвод охраны с пулеметами на тачанках. Пулеметчики ладони на гашетках неподвижно приникли в прицелам. Чекист Маслаков крепче упер ствол тяжелого маузера в затылок связанного сзади по рукам Важина и вытолкнул его со двора наружу под прикрытие красного отряда. И тогда со сторожевой вышки раздался ровный повелительный голос:
Говорит начальник ЧК Камчатов. Всякое сопротивление бессмысленно. Будете стрелять уничтожим. Бросайте оружие. Вину каждого определит суд. Считаю до трех. Раз!..
Голос Камчатова не успокоил беспорядочно мечущихся по двору белогвардейцев, а, напротив, словно подстегнул их. Конники во главе с Кадыровым яростно пришпорили лошадей и, безжалостно настегивая их нагайками, вразнобой паля на ходу по воротам, вскачь кинулись к выходу. Следом плотной толпой устремились пехотинцы-«конвоиры» и выхватившие из-под шинелей оружие «пленные». Лишь один Мещеряков остался на месте, холодно наблюдая взрыв отчаяния обреченных людей. Есаул действительно умел проигрывать. Горячая людская лава, беспорядочно стреляя, неудержимо катилась к выходу. Когда она почти достигла ворот, глухо пролаяли хором все пулеметы красного заслона и караульных вышек. Срезанные очередями конники в корчах покатились с седел. Перепуганные храпящие скакуны без хозяев метнулись обратно во двор, крупами тесня откачнувшихся в панике от ворот пеших казаков.
Два!.. раздался сверху неумолимый голос Камчатова.
И сразу за ним снизу послышался долгий истошный рев обезумевшего от ужаса человеческого стада, бывшего лишь мгновение назад боевым воинским строем:
Не стреляйте! Сдаемся! Не стреляйте!
Бросать оружие, подходить к воротам по одному с поднятыми руками! приказал Камчатов, и тут же во дворе тюрьмы настала мертвая тишина. В случае беспорядка стреляем без предупреждения! Первый пошел!
Первым, подняв руки, спокойно подошел к воротам Мещеряков. Не глянув на тела убитых кавалеристов, отстегнул и бросил наземь маузер и шашку. За есаулом по одному понуро потянулись остальные. Груда оружия на земле быстро росла. Толкая впереди себя пустую тачку, неторопливо подошел к воротам старый темнолицый оружейник Мартьяныч о аккуратно подбритыми седыми усами.
Ошалел, дед? изумился Баранов. Тебя не хватало!
Закон порядок требует, сурово сказал Мартьяныч и стал обстоятельно грузить на тачку трофейное оружие.
К этому времени Овчинников уже был в клубе. Под потолком его гримуборной светилась пыльная электрическая лампочка. Овчинников в сценическом костюме офицерском мундире с золотыми погонами и витым аксельбантом достал из кобуры на поясе браунинг, оттянул защелку, вытащил из рукоятки пистолета обойму, высыпал из нее на подзеркальник боевые патроны, а пустой магазин вогнал в рукоятку, вложил браунинг в кобуру, застегнул ее, ссыпал патроны в ящик трюмо, задвинул его, вышел в коридор и, постучавшись, вошел в гримуборную Нины Петровны.
Простите, я не очень опоздал? спросил Овчинников бледную Нину в высокой старомодной прическе и в платье с декольте и с шлейфом. Вы хотели еще раз пройти нашу сцену. Мы успеем до начала спектакля?
Успеем, через силу улыбнулась Нина. Начинайте.
Пожарный Башмаков чуть раздвинул тяжелый плюшевый занавес. Зрители заполняли зал. На сцене шли последние приготовления к спектаклю: рабочий протирал запылившееся зеркало, реквизитор ставил на столик у плюшевого кресла бутылку из-под шампанского и два фужера. Все было в точности так, как перед прошлой несостоявшейся премьерой.
Вроде и не случилось здесь ничего, мрачно пробурчал Башмаков и ушел за кулисы.
В гримуборной Овчинников уже стоял на коленях перед Ниной.
Жизнь без вас лишена для меня смысла! патетически произнес он, старательно копируя Алмазова, и выхватил из кобуры браунинг. Прощайте!
Нина кинулась к Овчинникову:
Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!
Но Овчинников уже приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок. Раздался сухой щелчок, и Овчинников, словно подкошенный, рухнул к ногам Нины. Рядом упал пистолет. Нина, окаменев, стояла над «трупом» «самоубийцы». Овчинников с улыбкой поднялся на ноги, отряхнул мундир. Внезапно Нина устало опустилась в кресло.
Алексей, сердце схватило, проговорила она через силу и, задыхаясь, показала на грудь. Пожалуйста, воды Там Нина протянула руку в сторону двери, но не договорила, лишившись сознания.
Овчинников схватил со стола пустой графин и опрометью выбежал из гримуборной. В коридоре он столкнулся с Башмаковым.
Опять ей плохо, что ли? недоуменно спросил пожарный, но Овчинников лишь отмахнулся и кинулся вниз по отчаянно скрипящей лестнице.
Точь-в-точь как было, покачал головой старик, однако за Овчинниковым не бросился.
В гримуборной Нина открыла глаза. Настороженно осмотрелась. Бесшумно подкралась к двери. Прислушалась. В коридоре было тихо. Кошачьим движением она подняла с пола браунинг Овчинникова. Скользнула к трюмо. Уверенно оттянув защелку, вынула из рукоятки пистолета пустую обойму. Положила ее на подзеркальник. Достала из сумочки полный боевых патронов магазин и ловким ударом ладони привычно вогнала его в полую рукоять пистолета. Передернув затвор, дослала патрон в ствол. Порожнюю обойму сунула в сумочку. Протерла браунинг платком. Положила его на пол на старое место. Опустилась в кресло, закрыла глаза и приняла прежнюю позу.
Под лестницей Овчинников насилу раскрутил кран, из которого тоненькой прерывистой струйкой с фырканьем потекла вода, наполнил графин на треть и, не закручивая крана, стремглав бросился обратно. Нина явственно слышала, как скрипела лестница под его быстро приближающимися шагами. Когда Овчинников вбежал в гримуборную, она с закрытыми глазами неподвижно сидела в кресле. На звук отворившейся двери с трудом разлепила веки, слабо улыбнулась и тихо, виновато сказала Овчинникову:
Вроде отошло
И чудесно, ободряюще улыбнулся Овчинников, налил воду в стакан и протянул его Нине.
Нина пригубила воду, поднялась с кресла. В зеркало она видела, как Овчинников поднял с пола свой браунинг и сунул его в кобуру.
Пока все это происходило, разношерстная публика вчерашние гимназистки, бойкие торговцы и торговки, барыньки из «бывших», степенные рабочие в люстриновых пиджаках и косоворотках, их жены и подруги в косынках до отказа заполнила небольшой уютный зал Воскресенского клуба. Под потолком ярко переливались в электрическом свете заботливо промытые подвески хрустальной люстры. Максим Горький и Демьян Бедный в новом освещении как будто даже помолодели на своих настенных изображениях.
Пошел занавес, и гул в вале утих. Как и во время прошлого спектакля, задник сцены был украшен лозунгами и транспарантами, призывающими ликвидировать неграмотность и оказать помощь бедствующим губерниям республики. Но вместо лозунга, призывавшего завершить восстановление разрушенной белыми городской электростанции, теперь висел новый, еще более красочный плакат:
«ПРИВЕТ КОМСОМОЛЬЦАМ, ВЕРНУВШИМ ВОСКРЕСЕНСКУ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!»
На этом фоне, как и раньше, стояли небольшой колченогий столик с поломанными инкрустациями, красное бархатное кресло с сильно траченной молью обивкой, отдельно вырезанный из некрашеной фанеры камин. По-прежнему все вместе должно было изображать аристократическую гостиную. Овчинников, стоя на коленях перед сидящей в кресле Ниной, гневно восклицал:
Если вы оттолкнете меня, я застрелюсь на ваших главах!
Мальчик!.. почти ласково сказала Нина. Я старая усталая женщина А у вас впереди еще не одна любовь
Любовь бывает только одна! прервал ее Овчинников. Жизнь без вас лишена для меня смысла! Он выхватил из кобуры браунинг. Прощайте!
Из-за кулис все тот же худосочный длинношеий парнишка, готовый ударить в устрашающих размеров облезлый барабан, во все глаза следил за происходящим на сцене.
Нина кинулась к Овчинникову со словами:
Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!
Но Овчинников уже приставил пистолет к виску. Увидев, что он нажимает спусковой крючок, парнишка закрыл со страху глаза и оглушительно бухнул в барабан. Овчинников, как подкошенный повалился к ногам Нины. Рядом упал пистолет. Зал взорвался аплодисментами. К юному барабанщику важно подошел Алмазов, картинно положил пухлую руку с массивным серебряным перстнем на худенькое плечо парнишки и, как всегда барственно грассируя, с иронией произнес своим звучным «поставленным» баритоном сакраментальную фразу, чрезвычайно нравившуюся ему самому:
Перестарался, Мещанкин, он ведь не из пушки стрелял.
Мещанкин привычно засмущался. На сцене Нина, «окаменев», стояла над неподвижным телом. И вдруг, в ужасе заломив руки, истерически закричала. И кинулась за кулисы. Пошел занавес. Публика аплодировала, не жалея ладоней.
Неужто и этот? обалдело спросил Башмаков Алмазова.
Тот, побледнев, диковато зыркнул на пожарного, с опаской приблизился к неподвижно лежащему Овчинникову, склонился над ним:
Вставайте, Алексей Евгеньевич, вы что
Нина, вбежав в гримуборную, судорожно схватила пальто, сумку, стремглав кинулась к выходу. Дверь распахнулась. На пороге стоял невозмутимый Овчинников. Нина в суеверном ужасе медленно попятилась, затравленно глядя на него, словно на привидение. Все ее самообладание, дававшееся ей в этот вечер с таким трудом, мгновенно рухнуло. Она чувствовала, что вот-вот уже по-настоящему лишится сознания. То, что произошло, было чудовищным, сверхъестественным и не укладывалось в голове. Овчинников спокойно смотрел на нее, не двигаясь с места. Лишь когда Нина уперлась спиной в трельяж и отступать дальше было некуда, Овчинников неторопливо подошел, осторожно взял у нее из рук сумку, аккуратно высыпал на подзеркальник содержимое. Отложил в сторону пустую обойму от своего браунинга, остальное деловито вложил обратно в сумку и положил ее возле зеркала рядом с Ниной. Нина в оцепенении продолжала глядеть на него, будто на выходца с того света.
Удивляетесь, что я жив? с иронической учтивостью осведомился Овчинников и, не ожидая ответа, достал из кармана снаряженный магазин. Вот ваша обойма. Перед своим выходом на сцену я заменил ее пустой.
Овчинников не спеша выщелкал по одному из магазина и высыпал на подзеркальник семь боевых тупорылых патронов семь масляно блестящих маленьких смертей и неторопливо выстроил их в одну линию, словно оловянных солдатиков на параде.
А ведь мне хватило бы и одного, с усмешкой сказал ей. Того, что вы загнали в ствол. С вашего позволения, я вынул его оттуда и вложил обратно в обойму, к другим.
Убейте меня, господин Овчинников хрипло сказала Нина. Убейте, я этого заслужила.
Овчинников отрицательно покачал головой. Один за другим методично вложил патроны обратно в магазин. Взял с подзеркальника пустую обойму. Сунул в карман оба магазина пустой и полный. И лишь тогда ответил Нине:
Убивать не моя профессия. А вот за что вы хотели меня убить? педалируя голосом слово «вы», он недоуменно пожал плечами. Не понимаю Что я вам сделал плохого?