* * *
Сеньор, зачем вы заплатили огромную сумму и отпустили этого глупого юношу?
Герман, этот юноша не глуп, а, кроме того, зачем нам его убивать? Ты скажешь, мы должны отомстить за наших братьев? И, несомненно, будешь прав! Но мы уже отомстили за них. Они были на войне, пусть и тайной, в надежде захватить вражеский город, и их смерть не была напрасной. Город сам распахнул свои ворота, поняв, что если он не сдастся, то мы всё равно уничтожим его. А так мы имеем ещё одного агента, пусть и опасающегося нас, но разве это когда-нибудь волновало орден? Главноеэто цель! И мы ей следуем. Кроме того, он будущий морской инквизитор, а нам нужны среди них свои люди.
Но мы же можем завербовать других, сеньор кардинал!
Можем, но остальные хуже, либо уже работают на другие структуры. А этот пока «ничейный», и он с Нового Света, там у нас нет своих людей. И даже, если он весьма условно «наш», то лучше так, чем никак. Следуй политике точечных ударов и не надейся на быстрый успех! Ты же знаешь принцип отложенной победы, Герман?
Да, монсеньор.
Ну, тогда мне нечего рассказывать тебе прописные истины. Сейчас мы в проигрыше. У нас погибло восемь бойцов из-за этого юноши. Но, благодаря его информации, мы сможем спасти сотню своих братьев, и это не предел. К тому же, у нас появился новый агент, причем, в абсолютно новой структуре.
А может, нам проще было его убить, или допросить в пыточной, он и так нам бы всё рассказал, и мы смогли бы отомстить за своих братьев?
Это было бы проще всего, но он овладел некоторыми знаниями, о которых просто не мог знать раньше. Я предварительно проверил его на это, и не был разочарован в собственных догадках. Да и то, что рассказано за деньги, как правило, оказывается достовернее того, что вырвано под пытками, да ещё и с необходимыми каждому подробностями. Нам нужны люди, Герман. Этот моряк поможет нам, и та работа, которую он проделает поневоле, оправдает гибель наших братьев. Ведь он заменит нам их, хоть и не в полной мере, ты согласен, Герман? А, кроме того, он не всё нам рассказал, далеко не всё. У каждого всегда есть свои тайны.
Да, монсеньор, я всегда с вами согласен! Но как вы собираетесь выведать его оставшиеся тайны?
Всё очень просто. Как говорят французы, шерше ля фам! У него есть девушка, но нет положения в обществе. Для того, чтобы завоевать своенравную девицу, весьма, я бы сказал, недурственную, ему необходимо получить титул и статус, а как он сможет его получить? Правильно, через нас. Немного денег, немного информации, и он получит виконта, а мыоружие для борьбы с нашими конкурентами. И все довольны! Он получит в жёны девицу, а мы, как я уже и говорил, информацию и лояльного к нам человека. А, в противном случае, всего лишь, никому не нужный труп. Эх, молодёжь, всему вас надо учить и учить.
Ладно, я что-то сегодня разговорился. А сейчас, иди, мне надо отдохнуть. Этот парень заставил меня потратить много сил.
Глава 9 В море.
Каравелла «Санто-Доминго» ожидала нас на своём борту в качестве навигаторов и помощников капитана, а, на самом деле, планируя нас использовать ещё, наверное, по трем десяткам морских профессий. Это ясно читалось на ехидных физиономиях всех матросов и офицеров корабля.
Встречая их взгляд, я, не обращая внимания на высокомерие, подходил к любому из них и задавал несколько профессиональных вопросов, после которых поворачивался и уходил, оставляя озадаченное выражение на лице моряка, с которым разговаривал. У Алонсо всё было намного сложнее, его специально отправили вместе со мной на одну каравеллу, чтобы он мог пообтесаться на ней и набраться знаний, воздержавшись от мордобоя и дуэлей, так как он обладал скверным и вспыльчивым характером.
Все давно уже заметили, что в моём обществе он вёл себя совсем не так, как с остальными. И становился, как бы лучше выразиться, более вдумчивым и не таким оголтелым. Он также любил выпить и женщин, но в моём присутствии знал меру и не лез под первую попавшуюся юбку, хотя я видел, как ему хотелось это сделать.
Все пятнадцать человек факультета морской инквизиции, вместе с нашим деканом, были размещены на небольшой эскадре, состоящей из семи кораблей, направляющихся из Кадиса в Гавану, а затем в Веракрус и Картахену. Корабли везли переселенцев, порох, аркебузы и ещё множество разных товаров, которые были востребованы в Новом Свете и на территориях Испанского Мэйна.
Вся эскадра собралась на рейде, а потом, подняв паруса, начала набирать ход, следуя в кильватере, друг за другом, всё больше и больше отдаляясь от берегов Испании. Подул свежий попутный бриз, и паруса, поймав пузом ветер, резво понесли корабли в открытый океан.
Я стоял, наслаждаясь ветром, ворошившим волосы, и морскими брызгами, щедро бросаемыми мне в лицо. Чайки со стонами пролетали над нашими кораблями, стремясь обматерить нас, на счастье, и проводить подальше от дома, в котором я оставил почти всё, что имел. Девушку, хоть и любимую, но такую далёкую, деньги, заработанные честным, и не совсем, способом. Яркие надежды, жизнь на суше и обычные мирские удовольствия.
Здесь же меня ждали качающаяся палуба под ногами, еда, с каждым днём ухудшающегося качества, несвежая, а потом и откровенно гнилая, вода и много, очень много приключений, я бы даже хотел сказать, что критически много приключений.
Не обращая внимания на громкие крики чаек, которые постепенно отставали от нашего корабля, я смотрел вперёд, на флагман нашей эскадры. Тысяча шестьсот семьдесят четвёртый год продолжал свой неумолимый ход, во время которого шла война в Европе между Испанией и Францией.
Все семь наших кораблей держали пушки в готовности дать немедленный отпор любому врагу. Каперов опасаться не стоило, так же, как и обычных пиратов, а вот столкнуться с небольшой французской эскадрой, от этого можно было ожидать огромных проблем.
Через некоторое время, на траверзе Азорских островов, вдалеке показались мачты трёх больших кораблей. Когда они подплыли ближе, мы смогли рассмотреть королевские золотые лилии на их белых флагах. Приблизившись к нам, они заметили открытые пушечные порты наших каравелл и, дав пару залпов, скорее для острастки, чем в качестве боя, отвернули к востоку.
Наши каравеллы, в свою очередь, изрыгнули огонь, сотрясаясь бортами, и с таким же эффектом, что и французы, после чего эскадра проследовала дальше, направляясь в Атлантический океан. Каравелла была оснащена тридцатью шестью пушками, самой разнообразной модификации. Здесь присутствовали двенадцатифунтовые и двадцатифунтовые корабельные орудия и совсем небольшие шестифунтовые фальконеты.
Но поразило меня не разнообразие пушек и кулеврин на борту испанских кораблей, а то, что они все были разные и отлиты из разного металла. В основном, чугунные, реже бронзовые, и совсем уже нечасто, медные, по причине редкости и дороговизны этого металла.
Главный недостаток всего этого многообразия корабельной артиллерии состоял в том, что почти для каждой пушки был свой размер ядра, несмотря на то, что теоретически калибр его был одинаков. Как так могло получиться, было непонятно, но расхлябанное отношение испанцев к огнестрельному оружию, видимо, сказалось на этом очень сильно.
Французы и англичане относились к вопросу тяжелого вооружения кораблей гораздо серьёзнее, отчего и число их побед на море стало постепенно возрастать. Кроме того, применение магии на борту корабля не приветствовалось ни одной, ни другой стороной, по разным причинам. Впрочем, какое мне до этого дело. Мне нужно было спокойно преодолеть весь маршрут плавания и вернуться в Испанию, чтобы получить диплом навигатора и сдать экзамен комиссии духовной академии на звание морского инквизитора.
Обменявшись залпами с французами, испанская эскадра продолжила свой путь в Кубу. Дни шли за днями, ночь за ночью. Океан был пустынен, не видно было ни косяков рыб, ни страшных акул или морских чудовищ. Лишь с наступлением глубокой темноты он фосфоресцировал разными огоньками, пробуждая у людей сложные чувства и иррациональный страх перед многообразием непонятной океанской жизни.
Я стоял на палубе корабля, в очередной раз, проверяя курс корабля и сверяясь с данными штатного навигатора «Санто-Доминго», когда ко мне подошёл Алонсо. Постояв рядом, он, с трудом проведя свои расчёты, спросил меня.
Эрнандо, откуда у тебя умение так быстро считать и прокладывать курс?
Меня учил отец, учили капитаны, и учила сама жизнь.
Но ты ведь дворянин!
Ты хочешь сказать, и барон?
Да.
И что это меняет? Обычный крестьянин или матрос не владеет математикой, да и не всякий офицер может этим знанием похвастаться. Они не смогут провести все необходимые вычисления, это могут только дворяне, и только образованные, как мы с тобой. Кроме этого, мне нужно зарабатывать себе на хлеб с сыром, и на вино. У меня нет поместья, нет родителей, нет богатой любовницы, с помощью которой я мог бы жить припеваючи. К тому же, я люблю море, ты, наверное, и сам это видишь.
Вижу, но с каждым днём питьевая вода становиться всё хуже, вина остается всё меньше, а океан делается всё более неприветливее.
Алонсо, ты когда-нибудь испытывал голод?
Нет! Святая Мария берегла меня!
Скорее, это твои родители берегли тебя от тягот и забот суровой жизни. По праву своего рождения ты пользовался всеми привилегиями. Даже магия досталась тебе в наследство. А раз так, то выполняй свой долг перед теми, кто лишён этого преимущества и вынужден зарабатывать на кусок хлеба тяжким трудом и не способен стать навигатором и выводить в море корабли.
Гм. А зачем ты, Эрнандо, пошёл в морскую инквизицию?
Скорее это я у тебя должен спросить, Алонсо, для чего ты пошёл в морскую инквизицию.
Я пошёл, чтобы драться и карать, и искать во всех морях пиратов и отнимать их жизни. Пусть они боятся морской инквизиции, и знают, что на каждого корсара найдётся морской пёс, с горящим факелом в пасти. И я, как и ты, люблю приключения и далёкие земли. Море мне не сильно нравится, но я чувствую себя здесь уверенно.
Ясно, мне не так повезло, как тебе. Я пришёл на этот факультет с одной единственной цельюмстить. У меня много врагов, и я сильно задолжал им, а проценты платить не хочу, и потребую всё с них. За собственные муки, за смерть близких и ни в чём неповинных людей, за муки женщин и погибающих от жажды и голода безвинных детей. За наши церкви, превращённые французскими и английскими пиратами в конюшни, пропитанные страхом, кровью и ожиданием неизбежного.
Но не думаешь ли ты, что и мы, испанцы, поступаем также с пиратами, англичанами, французами и прочими нациями?
Я не могу ответить тебе на этот вопрос, Алонсо. Мы не высаживаемся в Англии и не охотимся за женщинами и детьми, не грабим их и не убиваем просто за то, что они англичане. Но ты прав, у французов, англичан и голландцев тоже есть к нам неудобные вопросы. Но я нахожусь на своей войне и буду бороться с каждым пиратом, вне зависимости от того, кем он будет и какой национальности. Так я понимаю свой долг перед погибшей матерью и перед самим собой.
Я понял тебя, друг, тогда и я буду с тобой,помрачнел Алонсо.А ты сегодня не на вахте?
Нет, я заступаю с завтрашнего вечера.
О, а я через сутки, пойдем, тогда, выпьем вина, у меня осталось немного итальянского кьянти, и оно ещё не прокисло. Не могу я уже пить эту воду, она воняет и бурлит у меня внутри.
Пошли, Алонсо, но не так как это было на прошлой неделе!
Само собой, друг, мы только выпьем по стакану кьянти, и спать
Через три недели плавания нас застал сильный шторм. Каравелла тяжело переваливалась, с волны на волну, падая между пенными горбами, и снова тяжело поднималась на свинцовые водяные горы, которые вырастали на её пути. Она шла по воле волн, сражаясь со штормом. Зарифленные паруса рвались под порывами сильного ветра, глухо стонали реи, перегруженные весом мокрого такелажа, скрипел рангоут, хлестали по лицам матросов мокрые лини, наказывая за неуважение к кораблю.
Сама природа взбесилась, указывая каждому место в этой жизни и не желая никого жалеть. Боги и люди, призраки и мифологические животные, всё это казалось чем-то нереальным и трудно объяснимым, или настолько аморфным и далёким, что их не следовало и принимать во внимание. Природа легко и быстро доказывала слабым людишкам, кто, на самом деле, в этом мире главный.
Огромные волны ударяли в борт корабля, норовя его разбить и бросить в глубину самой пучины, расцвеченной пятнами пены, мусора, собранного с берега, кусками мёртвых рыб и корабельной обшивки. Большинство членов команды укрылось в трюмах и каютах, наглухо задраив пушечные порты и всевозможные люки. Только вахтенные и аварийная команда, в числе которой находился и я, «застряли» наверху.
Алонсо Перес свалился от морской болезни, которая стал его трепать, как только начался шторм. Мне же было не до неё, как штатный вахтенный навигатор, я пытался выправить курс на прежнее направление, но ветер постоянно менялся, и судно было вынуждено лавировать, увиливая от огромных волн, грозящих разбить корабль.
Где-то недалеко находилось побережье Флориды, и перед нами замаячила реальная опасность попасть на рифы и в дребезги разбить корабль, потеряв его навсегда, а вместе с ним и наши жизни. Все три мачты корабля протестующе стонали, жалуясь на сильный ветер. Их скрип складывался в интуитивно понятные для меня слова.
Грот-мачта басовито гудела, рассказывая, как ей тяжело и, в то же время, обнадёживая меня, как единственного понимающего, что она выдержит и не такой шторм. Фок-мачта, как юнга-марсовый, задорно скрипела, ужасаясь, каждый раз, всё более и более могучим волнам, которые с размаху обрушивались на корпус корабля, обдавая её пенными брызгами.
Старчески брюзжала бризань-мачта, принимая на себя удары стихии и предупреждая, что если мы не озаботимся мешающим ей крюйселем, то она вскоре потеряет свою верхнюю часть и кто-то из команды, не исключено, что это будет рулевой, получит по голове обломком мачты.
И я услышал её. Стоя рядом с рулевым, в штормовой одежде, старой треуголке, прилипшей плотно к голове, уже насквозь промокшей, я полез на мачту, вместе с одним из вахтенных, чтобы закрепить растрёпанный рангоут. По рангу мне это было не положено, так же, как и по праву рождения, но забота о корабле была выше сословных предрассудков, а желание спасти корабль перевесило страх перед морской стихией.
Перескакивая по вантам, как две обезьяны, мы закрепляли верёвки такелажа, вырванные из гнёзд штормом, не давая им увеличить трещину в мачте, грозившую обломиться под напором ветра. Бизань-мачта была самая низкая из трёх, но, тем не менее, раскачиваясь высоко над палубой, я ощущал непередаваемые эмоции.
Когда корабль нырял вниз, между двумя горбами исполинских волн, я вдруг оказывался наравне с ними, уверенно глядя на огромную массу воды, которая могла в одно мгновение утопить меня, как маленького котёнка. Свинцово-серые, с пенными гребешками, все в пятнах серо-белой пены на поверхности, они внушали ужас всей неотвратимостью, отчего сердце пряталось глубоко в пятки, при одном взгляде на них.
Судно совершало поворот, оказываясь на горбу уходящей волны, и я снова взмывал вверх, ближе к небу и солнцу, тщательно скрывающемуся за грозовыми облаками. Ветер схватывал меня за шерстяной, грубый и промокший, как и всё остальное бельё, кафтан. Вгрызаясь своими острыми невидимыми зубами, он рвал одежду, как злая собака первый попавшийся предмет. Колючие струи косого дождя хлестали по щекам, не стесняясь своих поступков, как разъярённая изменой женщина. К ним добавлялись солёные брызги океанских волн.
Они словно соревновались с пресной дождевой водой, кто из них сильнее накажет сластолюбца, посмевшего изменить своей единственной любвиморю. И никакие нежные и испуганные слова, слетавшие с помертвевших губ моряка, не смягчали их ни на минуту, а лишь усиливали порыв негодования. И они снова и снова хлестали со всех сторон моряка солёной и пресной водой, пока не заставляли его умыться собственными слезами и не броситься самому в океан, ища в нём спасение от ветра.
Спустившись с бизань-мачты, я встал у штурвала и вместе с рулевым продолжал вести корабль, отворачивая его от неповоротливых, но несокрушимых волн, поднимающихся со всех сторон.
Шторм разнес корабли эскадры в разные стороны, разбросав по разбушевавшемуся океану. Наш «Санто-Доминго» оказался в наихудшем положении, что, впрочем, было неудивительно. Это уже стало признаком стабильности для меня, а для Алонсо было неприятной неожиданностью.
Шторм усиливался, и нас всё больше относило к югу, отрывая от остальной эскадры. Вскоре последние мачты идущего впереди и позади корабля поглотили волны и подступившая темнота. Целые сутки «Санто-Доминго» носило по волнам, и каравелла, отчаянно скрипя снастями и мачтами, цеплялась изо всех сил за поверхность моря, не давая безжалостной буре себя утопить.