Фридрих призывно раскинул руки. Дисмас едва смог его охватить. Словно с медведем тискаешься.
Фридрих разомкнул объятья и оглядел Дисмаса с ног до головы:
Это что же теперьбрат Дисмас? Распрощались с греховным прошлым?
Дисмас все еще был в монашеском наряде.
Клемп, найдите этому горе-иноку приличную одежду. И пришлите нам вина.
Клемп метнулся прочь.
Ну, блудный наш, загремел Фридрих, вы в курсе, что до Всех Святых осталось четыре дня?
Дисмас рассказал про свой окольный путь. Принесли вино. Фридрих втиснул тушу в кресло. Кресло заскрипело.
Вы прибыли из Майнца.
Его преосвященство архиепископ приказали кланяться.
Хм. Альбрехт собирается прикупить кардинальскую шапку. Такими темпами у Бранденбургов скоро не останется ни гроша.
Дисмас угостил Фридриха рассказом про Тецеля и его сеанс оценки мощей.
Фридрих покачал головой:
Брат Мартин вне себя от ярости. Просто жаром пышет. Вот-вот взорвется по поводу Тецеля и его индульгенций. А этот Тецель тот еще шельмец. Уселся едва ли не у меня на границе и глумится надо мной. Я ведь не могу запретить своим подданным свободное передвижение. Если им хочется набивать сундук Альбрехта своими гульденамиэто их дело. Он отмахнулся от невеселых мыслей и продолжал уже с улыбкой:Ну, племянничек Дисмас, что привезли своему старому дядюшке Фридриху?
Дисмас вручил ему палец святой Варвары. Глаза Фридриха набухли влагой. Он не спросил, сколько Дисмас заплатил за палец. Ему было не важно. Вместе они поместили палец в галерею, рядом с мощами других Святых помощников. В галерее Фридриха было сто семнадцать золотых и серебряных дарохранительниц, а Святые помощники имели для него особое значение, так как жили в Рейнской земле во время Черного мора. У раки с их мощами молились об избавлении от лихорадки и внезапной смерти, о прекращении головных болей, о горловых хворях, опухолях, туберкулезе, семейных раздорах, предсмертных искушениях и прочих невзгодах. С прибытием Варвариного пальца коллекция мощей Помощников наконец-то стала полной. Теперь молитвы, сказанные здесь, будут иметь еще бо́льшую силу, нежели раньше. И разумеется, цену на здешние индульгенции Фридрих сможет повысить. Деньги пойдут на кирпич для строящегося университета.
Следующие дни Фридрих и его поставщик реликвий провели в галерее, расставляя остальные базельские приобретения.
В галерее Фридриха было восемь залов. В первом хранились мощи святых девственниц, во второмвеликомучениц, в третьемсвятых исповедников (почетное место тут занимало ребро святого Себальда), четвертый и пятый, где размещались мощи мучеников, были забиты едва ли не под потолок и, признаться, и впрямь походили на костницы.
Это напоминает оптовый склад, дядюшка.
Здесь главным экспонатом была мумия невинноубиенного младенца, привезенная Дисмасом из Святой земли.
В шестом зале хранились мощи святых апостолов и евангелистов, в седьмомреликвии ветхозаветных патриархов, пророков, Святого семейства, Рождества и служения Христова. Тут была и солома из святых яслей, и полоска холста, в который пеленали новорожденного, и прядь из бороды Иисуса, и большой палец святой Анны, матери Марии, самая первая реликвия, приобретенная Фридрихом на Родосе в 1493 году, когда он возвращался из паломничества в Святую землю.
Восьмой залсвятая святых галереислужил хранилищем для реликвий страстей Христовых: кусок веревки, связывавшей Его руки, когда Он стоял перед синедрионом и Пилатом; обломки палки, которую Ему дали как шутовской посох; жила из плети, бичевавшей Его; пропитанная уксусом губка, что подали Ему на Кресте; обломки гвоздей, пронзивших Его стопы и запястья; и самая священная из святыньщепа от Креста. Для Фридриха самым большим сокровищем был шип из тернового венца. Не просто шип, а именно тот, что впивался в лоб Иисуса. Трудно было, находясь в восьмом зале, не поддаться смятению чувств; редко кто из паломников оставался здесь на ногах, и почти никто не сдерживал слез.
Трапезничали в Виттенберге дваждыутром и с наступлением вечерних сумерек. В канун Дня Всех Святых, когда все приготовления были закончены, Фридрих пригласил за свой стол Дисмаса, а также личного секретаря и конфидента Спалатина и придворного живописца Лукаса Кранаха.
Оба были знакомы Дисмасу. Ему нравился добродушный и остроумный Спалатин, который в беседе проявлял ученость без всякого намека на высокомерие. Спалатин обожал сплетни. С Кранахом все складывалось непросто: художник был неприветлив, обидчив, сух и весьма тщеславен, но при этом, бесспорно, обладал большим талантом и поразительным трудолюбием. Ему принадлежала чуть ли не половина Виттенберга, так что, возможно, самомнение его и было извинительно.
Их отношения не заладились несколько лет назад, когда Фридрих поручил Кранаху составить каталог коллекции святынь. В то время коллекция насчитывала (всего-то) пять тысяч предметов, но Кранах был не в восторге от такого задания. Он предпочитал писать портреты и расписывать алтари. Однако же поручения покровителя до́лжно исполнять. Свою досаду Кранах вымещал на Дисмасе и, донимая его бесконечными расспросами об аутентичности той или иной реликвии, презрительно фыркал и хмыкал. Однажды они едва не подрались из-за листочка Неопалимой купины. Еще одним предметом препирательств стал зуб святого Иеронима. С тех пор Кранах поостыл и относился к Дисмасу с угрюмым незлобием. Дюрер, друг Дисмаса, тоже получал заказы от Фридриха. Изредка. Насчет Кранаха-живописца у Дюрера было собственное мнениене слишком высокое. Дисмас не чувствовал себя достаточно компетентным, чтобы высказывать свое, но работы Кранаха казались ему качественными.
Вполне возможно, Дюреру просто не давали покоя деньги. Кранаху, придворному живописцу, доставался не только почет, но и жалованье, составлявшее, как поговаривали, пятьдесят гульденов, не считая собственно гонораров за работы. Дюрер уверял, что Кранах таких деньжищ не стоит. Дисмаса забавляли обличения Дюрера. Одно словохудожники.
Стол ломился от яств. Неудивительно, что дядюшка Фридрих так раздался вширь. Кушанья на огромных подносах шли бесконечной чередой: оленина, кабанина, фазаны, бекасы, карпы, крабы, щуки, сельди, треска. Сыры, яблоки, сливы. Дисмас, неделю питавшийся по-походному, теперь объедался. Вино лилось рекой. Спустя некоторое время он почувствовал, что вот-вот лопнет.
Когда подали сласти, один из помощников Спалатина с великой озабоченностью вошел в трапезную и что-то зашептал ему на ухо.
Во всеуслышание, приказал Фридрих.
Ваше сиятельство, брат Мартин
Ну?
Он
Да говорите же!
Он вывесил манифест, ваша милость. На дверях замковой церкви.
5. Дюрер
Что за манифест?
Довольно длинный, ваша милость. У меня не было времени дочитать до конца. Это В общем, тезисы обличениятак, кажется, их называют Против брата Тецеля. Девяносто пять тезисов.
Я как знал, что он замышляет что-то вроде этого, простонал Спалатин.
Девяносто пять? улыбнулся Фридрих. Неужели двери нашей церкви настолько поместительны?
Мог бы и предупредить, вздохнул Спалатин. С позволения вашего сиятельства
Спалатин с помощником вышли, оставив Фридриха, Дисмаса и Кранаха молчать втроем.
Когда Дисмас закончил свой рассказ, Дюрер вздохнул:
И это как пить дать вызвало солидное несварение у Фридриха. Он коснулся кистью холста на мольберте. Ему поставили клистир?
Дисмас сидел у большого окна в мастерской Дюрера.
По-моему, вся эта история его лишь позабавила. Только Спалатин всполошился.
Значит, Лютер их просто вывесил? Или все-таки приколотил гвоздями?
Про гвозди рассказывают любители дешевых сенсаций. На самом деле он оклеил двери страницами памфлета.
Забава будет недолгой. За такое отправляют на костер.
Дисмас покачал головой:
Не в Виттенберге. Фридрих не любит костров. У него даже собственного палача нет, приглашают со стороны.
А я согласен с Лютером. От индульгенций за версту разит жульничеством. Да и с какой стати германские народы должны платить за римские соборы?
Дисмас встал и потянулся. Из-за спины Дюрера взглянул на мольберт с портретом. С холста смотрел банкир Якоб Фуггер, заимодавец Альбрехта.
Он и вправду такой статный или ты набиваешь себе гонорар?
Сходство один в один. Он и впрямь хорош собой. Я не приукрашиваю своих заказчиков. Не то что некоторые в Виттенберге.
Дисмас хохотнул:
Ненадолго же тебя хватило. Вот уже и подпустил шпильку бедному Кранаху.
Бедному Кранаху? Ха-ха. Он так беден, что аж позвякивает на ходу. Над каким шедевром он нынче корпит? По слухам, он теперь не удосуживается писать собственноручно, только ходит по мастерской и командует подмастерьями: побольше синего там, немного желтого сям
По крайней мере, он не сует автопортреты в каждую картину, как ты. Неделю назад я был с Фридрихом в его галерее, у него там висит твое «Мученичество десяти тысяч».
Бесспорный шедевр.
Да, очень мило. Но даже при свечах я с десяти шагов могу узнать твое лицо. Картину надо было назвать «Мученичество десяти тысяч с Альбрехтом Дюрером точнехонько посередке».
Это было знаменитое полотно Дюрера, на котором изображались изуверские и разнообразные казни десяти тысяч солдат-христиан на горе Арарат от рук персидского царя Шапура по приказу императора Адриана. Или Диоклетиана. Никто точно не знал. Дюрер поместил себя в центре полотна, рядом со своим другом Конрадом Цельтисом, который умер незадолго до начала работы над картиной. Дюрер утверждал, что ввел себя в число персонажей исключительно в качестве дани уважения покойному товарищу. Дисмас же подозревал иные мотивы.
Так прямо и висит среди святынь?
Да, Нарс, так и висит.
Дисмас прозвал приятеля Нарсом в честь Нарцисса, образца самовлюбленности, за склонность Дюрера к автопортретам и помещению своего изображения в другие картины.
Только не подпускай к ней Кранаха, он обязательно захочет ее улучшить.
Меховой палантин Фуггера Дюрер писал жженой умброй. Тема осквернения дюреровских работ Кранахом всплывала постоянно. А началось все много лет назад. Император Священной Римской империи Максимилианв то время главный покровитель Дюреразаказал иллюстрации для своего печатного молитвенника. По причинам, которые так и остались неясными, Дюрер бросил работу. Ее завершил Кранах. Стонов и причитаний было столько, будто Кранах выплеснул в лицо Дюреру ведро краски. Но даже это надругательство не шло ни в какое сравнение с той вопиющей наглостью, которую Кранах позволил себе следом. Он осмелился завершить портрет Максимилиана, начатый Дюрером. Этого простить было невозможно. Никогда. Одно словохудожники.
На издевки Дисмаса Дюрер, фыркая, отвечал: «Я пишу прекрасное, где бы я его ни нашел. И если я нахожу его в зеркалетак тому и быть».
Нарс был симпатичный малый: высокий и стройный, с копной рыжих кудрей; борода и усы были аккуратно подстрижены на итальянский (ну еще бы!) манер; рыцарские скулы, чувственный рот и глаза с поволокой, как у влюбленного юнца. Взгляд егои в жизни, и на портретахнеизменно ускользал от смотрящего. Дисмас относил это на счет меланхолии. Дюрер истово верил, что находится под влиянием Сатурна. Мрачного Сатурна.
Да там едва можно разглядеть, что это мы с Цельтисом, сказал Дюрер.
Он наверняка бросил эту реплику, чтобы поддержать разговор о себе самом. Дисмас улыбнулся и подумал: «Ладно, Нарс. Давай еще немного поговорим про тебя».
Ну а в «Поклонении волхвов»? Ты же вывел себя в образе волхва! А в «Празднике четок» над заалтарной полкой в венецианской церкви Святого Варфоломея? Стоишь, голубчик, у всех на виду с бумажкой в руках, на которой по-латински изложена похвальба, что, мол, написал картину всего за пять месяцев. Хотя сам прекрасно знаешь, что за семь. Всякий стыд потерял. Каждый твой Христос все больше и больше походит на тебя самого! Дисмас накинул плащ. Хватит. Фуггер твой и так уже красавец, любо-дорого посмотреть. Заплатит двойную цену, не сомневайся. Пойдем выпьем. А потом заглянем в «Сады Эдема». У меня женщины не было с тех пор, как Карл Великий сидел на троне.
Я бы на твоем месте поостерегся. Я недавно рисовал одного человека с французской язвой Дюрер передернулся. Мерзкая штука. Да и вообще То чума, то французка Ох, несдобровать нам!
Чума приходила в Нюрнберг регулярно. У Дисмаса она отняла жену и детей, у Дюрерамать, с которой они души друг в друге не чаяли. Чумы Нарс боялся до судорог и при слухах об очередной вспышке бежал через Альпы в Италию. Впрочем, не только поэтому. В Италии он еще и учился. Дисмас советовал ему не корить себя за смерть матери. Ведь не потащил бы он старушку через Альпы? И все-таки
В приличных борделях за этим следят, заметил Дисмас.
На-ка, посмотри. Дюрер подошел к комоду, вытащил стопку толстых листов и передал Дисмасу.
Черт, поморщился тот.
Все еще собираешься в «Сады Эдема»? Я рисовал с натуры. Но близко не подходил.
Дисмас не без доли злорадства увидел, что на гравюре «Сифилитик» изображен ландскнехт, расфуфыренный, как обычно. Болезнь была в поздней стадии. Сочащиеся гноем мерзкие язвы покрывали лицо, руки и икры. Один зажиточный женевец, пораженный той же заразой, на коленях умолял Дисмаса добыть мощи праведного Иова, которого христианство определило покровителем сифилитиков. Также считалось, что помогает риза Богородицы.
Я бы его пожалел, не будь он ландскнехтом, сказал Дисмас, возвращая гравюру.
Дюрер поглядел на свою работу:
Даже в этом плачевном состоянии он оставался спесивым говнюком. Он спрятал листок и спросил тоном заговорщика:А знаешь, у кого еще французка?
У папы?
Нет. У папыпоганый свищ. Нет нужды рассказывать, как он его заработал.
Дисмас скорчил рожу:
И знать не хочу. А тебе-то откуда известно?
Мне Рафаэль рассказал.
Кто?
Дис, твое невежество поистине не имеет равных. Рафаэль, живописец.
Один из твоих итальянских дружков, что ли?
А французкау императора. И он от нее помирает.
Это всем известно, сказал Дисмас. А последнюю новость слыхал? Он поехал в монастырь в Фюссене. Говорят, в ужасном виде, весь рот в язвах. Но черпал своей кружкой из общей чаши со всеми монахами, а им приходилось тоже черпать оттуда. Вот повезло-то, да? Ну, Максимилиан свое заслужил. Он развратник хуже Тиберия.
Нельзя ли чуть попочтительнее? Он все-таки мой покровитель.
Тогда найди себе другого покровителя. У меня вот, например, нет покровителей в гнойных язвах. Дисмас вздохнул. Мне что-то расхотелось в «Сады Эдема». А после нашего разговора, наверное, больше никогда не захочется. Но выпить надо по-всякому. Пошли.
Дюрер жил в Тиргартнертере, у подножия замка. Как обычно, приятели пошли в «Жирного герцога» и сели в углу, где потише.
Дюрер хандрил. Дисмас пил пиво, Дюрербренди, одну кружку за другой.
Вдруг он сказал:
Если император действительно помирает, то мне нужен новый покровитель.
Вечно ты переживаешь из-за денег. Ох, ради всего святого, ведь тыАльбрехт Дюрер. С голоду не помрешь.
А ты знаешь, сколько ртов я кормлю? Детей нет, но есть братец Ганс с семейством. И все как один прожорливы. И родственники Агнессы. И прислуга. И подмастерья. И покупка материалов. Поверь, я очень завишу от Максимилиановой пенсии. И от этих рук. Он вытянул перед собой руки, словно для осмотра. Все время немеют. А глаза? Что будет, когда я ослепну, а?
В таком случае, может, тебе все же следует приукрасить портрет Фуггера? Я готов попозировать.
А какое жалованье платят придворному живописцу? Ну, этому халтурщику Кранаху?
Фридрих со мной это не обсуждает. Да и что тебе Кранах, Нарс?
Говорят, он получает двести гульденов в год. Двести! Я за Агнессой столько приданого взял.
Вряд ли ему столько платят. Но живет он недурственно, это да. Вдобавок, столуясь у Фридриха, голодным не останешься.
Мне бы так. И это какой-то Кранах! Нет в этой жизни справедливости. Вот и приходится уповать на следующую.
Слушай, сходил бы ты к мастеру Бернгардту.
Этот банкир твой, что ли?
Он гений. Дай ему гульден, он превратит его в дукат, а дукатв алмаз. Благодаря ему мое состояние выросло в четыре раза.