Он прикинул, много ли накопил. Согласно последнему отчету мастера Бернгардтабольше двух тысяч золотых флоринов. Приличная сумма. С лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Для такого богатства нужна повозка. Дисмас чуть было не расхохотался. Да, он отправится домой, найдет себе добронравную милую девушку и напихает ей полное пузо ребятни. Построит дом и каждое утро будет глядеть на горы, на Эйгер и Юнгфрау, вид, от которого всякий раз захватывает дух. Не надо гоняться за мощами и лебезить перед продажными архиепископами. Дисмасу давно не было так покойно и хорошос тех самых пор, когда Хильдегарда и дети были еще живы.
Дюрера он застал в добром здравии. Тот провел зиму в Венеции и с жаром рассказывал Дисмасу о какой-то новой технике, называемой chiaroscuro. Из его объяснений Дисмас лишь смутно понял что-то про контраст света и тени. Дюрер с гордостью показывал свои новые гравюры, и впрямь замечательные, а потом объявил, что пишет труд по математикенауке, в которой обладал глубокими познаниями.
Италия неизменно действовала на Дюрера освежающе, хоть он и осуждал моральный облик итальянцев. Его распирало от новостей. Наслушавшись омерзительных сплетен, в основном про причуды и странные наклонности папы Льва, художник лишь больше укрепился в своем уважении к Лютеру. Дюрер рассказал, как папа, удумав заполучить Урбинское герцогство для своего племянника Лоренцо, затеял войну, обошедшуюся в астрономическую суммувосемьсот тысяч дукатов золотом. Это возмутило некоторых кардиналов, и они вознамерились отравить папу.
Жаль, у них ничего не вышло, вздохнул Дюрер.
Расправа над кардиналами была ужасной.
От папы беседа перешла к последней филиппике Лютера в адрес Рима; в ней он называл папу антихристом и, прости господи, «великой бесноватой вавилонской блудницей». Дисмас взял с Дюрера слово, что сегодня в «Жирном герцоге» обойдется без пьяных поношений.
Дюрер с содроганием вспомнил последствия прошлой гулянки: гомерическое похмелье и Агнессу, в неистовом гневе равную Медее. Друзья решили приятно провести время, на этот раз придерживаясь Сократовой умеренности.
За ужином Дисмас рассказал Дюреру про Альбрехта и его шарлатанскую лодку святого Петра. Упомянул он и об озарении, снизошедшем на него по пути в Нюрнберг, и о планах оставить торговлю реликвиями и вернуться в родные края. Он добавил, что эти счастливые мечты припорошены грустью, поскольку теперь приятели станут видеться реже, и пообещал устроить в доме комнату с большим окном, чтобы Дюрер, приезжая в гости, мог там рисовать.
Дюрер заявил, что в кантонах рисовать нечего.
Кто мне будет позировать? Коровы?
Дисмас отвечал, что обязательно купит громадное зеркало, чтобы Дюрер мог писать свою любимую натуру.
Дюрер расхохотался. Ужин шел славно.
Потом Дюрер сказал:
Слава богу, Агнесса не послушалась твоего совета и не отнесла деньги этому пройдохе Бернгардту.
Ты о чем? удивился Дисмас.
Ты забрал у него свои сбережения?
Покамест нет, а что?
Дюрер с ужасом поглядел на друга:
Я думал Ты так благодушен Вот я и решил, что ты успел забрать деньги.
Я же был в отъезде, Нарс. Только-только вернулся.
Боже милосердный ошеломленно протянул Дюрер.
Что случилось?
Дюрер подозвал кабатчика:
Бренди. Две порции, и побольше.
Магнус ушел к стойке.
Бернгардт в тюрьме, сказал Дюрер.
В тюрьме? За что?
Вроде как за кражу.
За кражу? Кого он обокрал?
Да всех, пожал плечами Дюрер. Всех, кто доверил ему деньги, чтоб он их выгодно вложил. Там список о-го-го какой. По крайней мере, ты в неплохой компании. Эрнст, герцог Брауншвейгский. Герлах фон Изенбург-Ноймаген. Бруно фон Изенбург-Бюдинген и прочие Изенбурги. Многие Шварценберги. Георг, герцог Гогенфельский. Ну и всякие ГогенцоллерныФрейнар, Генрих, Франц Заметив, как побледнел приятель, он решил хоть как-то его подбодрить:Может, и Альбрехт фон Майнц держал у него деньги? Самое паршивое, что Бернгардт облапошил не только аристократовна них-то насрать, они просто выжмут еще денег из крестьян и продолжат пить дорогое вино и развешивать гобелены. Говорят, что ему доверили свои деньги несколько монастырей. И Нойштадтский дом призрения. Ну не скотина ли? А ещеФюртское общество слепых! Одно деловоровать у толстосумов, но у слепых?! Какая наглость! В аду его точно ждет теплое местечко Дюрер умолк и тронул Дисмаса за плечо. Ты что, все деньги у него держал?
На казни мастера Бернгардта, состоявшейся две недели спустя, не было недостатка в зрителях. Все сходились в том, что отсечение головыслишком великодушный способ доставки презренного мошенника Сатане. Поступали ходатайства о более продолжительных способах умерщвления. Для исполнения приговора намеревались пригласить заплечных дел мастера из Майнца. Среди изобретений, прославивших город, был не только печатный станок. Майнцский палач недавно предложил новый метод экзекуции под названием «большая марионетка». Уши, ладони и стопы приговоренного протыкали громадными рыболовными крючьями, к которым привязывали веревки, и подвешивали несчастного, заставляя его плясать в воздухе вплоть до наступления смерти. («Малую марионетку», позволявшую ногам жертвы касаться земли, использовали для пыток.) К сожалению, городской совет Нюрнберга посчитал, что применение этого способа станет нежелательной рекламой инноваций города-конкурента.
Герцог Гогенфельский, потерявший внушительную сумму, предлагал воспользоваться своей медвежьей ямой и услугами своего паладина Зигфрида. Другие настаивали на тлеющем костре, памятуя о недавнем сожжении ведьмы, которое растянулось почти на целый день благодаря совокупному эффекту крепкого ветерка и сырых фашин.
В конце концов верховный судья Нюрнберга возобладал над крикунами, требовавшими самого жестокого наказания, и, к шумному недовольству толпы, объявил казнь через обезглавливание. Впрочем, когда мастера Бернгардта вывели к Вороньему камню, присутствующие убедились, что пребывание мошенника в нюрнбергской темнице было не из приятных. Однако же это мало кого утешило.
Дисмас не присутствовал на казни. Он погрузился в чернейшую депрессию, две недели не вставал с кровати, почти не ел и не пил. Верный Дюрер приходил каждый день, а то и чаще, настойчиво стучал, но Дисмас не собирался открывать.
После того как Бернгардту отрубили голову, а четвертованный труп оставили на расклев воронью, тлетворный сон Дисмаса был прерван отчаянным стуком в дверь.
Дюрер с топором в руках истошно вопил, что если его не впустят, то он прорубит себе вход.
Дисмас поднялся и зашаркал к двери.
Боже, ну и вонища у тебя! ужаснулся Дюрер.
Я тебя не приглашал. Уходи.
Дюрер распахнул окна настежь и принялся разгонять зловоние. Потом собрал платье и заставил Дисмаса одеться.
У меня есть прекрасная новость. Но если я останусь здесь хоть на секунду дольше, то все заблюю. Идем.
Дисмас словно бы разучился ходить. Дюрер волоком дотащил его до бань, потом до цирюльни, где Дисмаса побрили и вычесали вшей, а оттуда отвел к себе домой. Агнесса встретила Дисмаса суровым взглядом:
Ты и впрямь хотел, чтобы мы отдали свои деньги этой скотине?!
Агнесса, охолони, сказал Дюрер. Лучше накорми его. Ты же видишь, он оголодал.
Так ему и надо.
Агнесса!
Агнесса вышла, сердито ворча себе под нос.
Дюрер провел Дисмаса в мастерскую, подальше от жены.
Надо же, притворно вздохнул Дюрер. Кто же знал, что «Меланхолию» надо было рисовать с тебя?!
Гравюра повсеместно считалась одной из лучших работ художника. Дисмас не отреагировал на замечание.
Так вот, ты готов выслушать благие вести? Или предпочтешь выпрыгнуть в окно и разбиться до смерти?
Ну рассказывай уже.
Вряд ли с моей помощью ты заработаешь столько же, сколько умыкнул у тебя этот подонок Бернгардт, но тебе вполне хватит на беспечальную жизнь в занюханном кантоне вместе с какой-нибудь смазливой пейзанкой. Дисмас, ты слышишь?
Каждое слово, рассеянно пробормотал Дисмас.
Я намерен изготовить плащаницу.
Дисмас уставился на него:
По-твоему, это благая весть?
А ты продашь плащаницу этому поганому своднику, Альбрехту, заявил Дюрер и, видя, что Дисмас осмысливает услышанное, поспешно добавил:Только сначала решим, как поделить выручку. Не волнуйся, денег мы заработаем кучу, потому что я создам шедевр.
Дисмас уплетал кроличье рагу. Тяжелый нрав Агнессы не мешал ей отлично готовить.
Не спеши, подавишься, предупредил Дюрер, в четвертый раз наполнив миску приятеля. Вроде как оживаешь. Рассказать тебе про казнь? Все явились поглазеть. Может, сделать гравюру? Разлетится в одночасье.
Нет, ответил Дисмас.
Почему?
Потому что не хочу услышать, что, перед тем как ему отрубили башку, он попросил священника о Божьем прощении. Не хочется думать, что Господь его простит. Дисмас утер рот, залпом осушил стакан вина и откинулся на стуле. Так вот, про твою задумку. Ты же знаешь, плащаницморе. Я лично видел ох, не помню сколько. Сотни.
Нарс презрительно фыркнул: так-то оно так, да только ни одна из них не вышла из-под кисти Альбрехта Дюрера. Несколько лет назад он пробовал писать темперой по льну, с превосходным результатом. Пересыпая рассказ математическими терминами, Дюрер начал объяснять пропорции человеческого тела. Затем завел бесконечную, но ученую речь о каком-то монахе-францисканце из Болоньи, который написал большой трактат о методах измерений и перспективе
Дисмас делал вид, что слушает. Мысли его были заняты более прагматичными вопросами. Во-первых, холст. Он знал одного торговца в Аугсбурге, который снабжал изготовителей плащаниц палестинским льном характерного плетения, за свой вид называемого «рыбья кость». Собственно говоря, холст и являлся самым качественным элементом плащаницы. Дисмас хотел сообщить это Дюреру, но тот безостановочно вещал что-то о «трехосной соразмерности пространств». Улучив момент, Дисмас все же сумел встроиться в поток словес:
Чем ты собираешься писать?
Как эточем? Дюреру вопрос явно казался дурацким. Кровью, разумеется.
Человеческой?
Дюрер задумался:
М-да, с этим материалом я никогда прежде не работал. Нужно будет ее развести, чтобы создать эффект старения. Возможно, понадобится ржавчина. Окись Растертые в порошок железные опилки забормотал он себе под нос.
Жаль, что не кровью Бернгардта.
В свежей человечьей крови недостатка нетголовы-то рубят чуть ли не каждый день. Наймем какого-нибудь огольца, пусть посидит с ведром под эшафотом. Но действовать придется оперативно, иначе кровь свернется. Ключевым элементом будет холст.
Да, я так и думал.
Ты же понимаешь, сурово изрек Дюрер, что это будет не простая плащаница?
Да, Нарс. Ты уже говорил. Это будет шедевр.
Я не об этом. Нужно придумать легенду о том, откуда она взялась и как она оказалась у тебя.
Это называется «провенанс».
Спасибо, Дисмас, я в курсе.
Шамберийская плащаница, на которой помешался Альбрехт, впервые упоминается в пятидесятые годы четырнадцатого века. Значит, наша теоретически должна появиться раньше. А ты умеешь подделывать документы?
Ну ты спросил, обиженно протянул Дюрер.
Тоже мне, невинное созданье! Значит, я придумываю легенду, а ты стряпаешь соответствующую документацию.
Похоже, мне придется все делать самому.
Дисмас ошалел от такой наглости:
Сначала невинная крошка, теперьмученик? Кто из нас двоих рискует больше? Давай так: я рисую плащаницу и сопроводительные бумажки, а ты едешь в Майнц и кладешь башку на плаху.
Дюрер фыркнул:
Если уж Альбрехт готов выставлять напоказ лодку святого Петра, то к первоклассно исполненной плащанице у него навряд ли будут вопросы. Поэтому ты ничем не рискуешь, а вот мне предстоит огромный труд.
Пятьдесят на пятьдесят.
Семьдесят на тридцать.
Тогда отбой. Я намерен продать душу дьяволу за достойную цену.
Хорошо, трагически простонал Нарс. Ладно. Договорились. Мы все равно выкатим такой ценник, что Альбрехту придется взять еще одну ссуду у Фуггера. Предлагаю за это выпить. Он наполнил кружки. Говори тост.
В первую очередь неплохо бы выпить за то, чтобы Господь простил нас, грешных.
Честно говоря, это довольно упаднический тост.
А как, по-твоему, Господь отнесется к нашей затее? Мы замышляем святотатство и жульничество.
Пути Господни неисповедимы. А вдруг это часть Его замысла?
Дисмас вытаращил глаза:
Надуть архиепископа, всучив ему фальшивый саван Христа? Часть замысла Господнего?
А что такого? Альбрехт и сам дерьмо, и архиепископ из него дерьмовый. Одна только эта лодка его чего сто́ит! По-моему, вполне очевидно, что мы совершаем богоугодное дело.
Ага, у меня вот-вот крылья прорежутся. Не пори ерунды, Нарс. Мы делаем это из самых низменных побуждений. Ради денег.
Ну и что? Если тебя так мучает совесть, раздай свою половину нищим. Я свои денежки придержу. Кто сказал, что богоугодные дела делаются задаром?
Дисмас поднял кружку:
За милость Божью, да пребудет она безграничной.
Выпили.
Только без автопортретов, предупредил Дисмас.
Дюрер закатил глаза.
Нет-нет-нет, сказал Дисмас, не надо корчить рожи. Если на плащанице где-то окажется твое изображение, я не стану втюхивать ее архиепископу Майнцскому.
За кого ты меня принимаешь?
За талант первого порядка. И за нарциссиста на порядок выше.
Выше первого порядка не бывает. Ты ничего не смыслишь в математике. Но ладно, договорились. Как будет благоугодно поставщику святынь при дворах Майнца и Виттенберга.
По рукам. А теперь давай надеремся. В следующий раз случай представится не скоро.
8. Майнцская плащаница
Дражайший и всененагляднейший Дядюшка! С превеликим души трепетанием обращаю я к Вашему Всеблаготворству эти строки, дабы допревнести до высочайшего внемления весть о приобретении поистине причюдестном и всевосхитительном
Дисмас бросил перо и выругался. Писатель из него был никакой, это правда. Вдобавок он чувствовал себя последней скотиной, адресуя это надувательство дядюшке Фридриху. Несколько раз он порывался изодрать лист в клочья, но напоминал себе, что если Дюрер прав, то Фридрих никогда не получит этого послания.
Он снова взялся за перо и продолжал:
Вы многажды соизъявляли хотение всемерное залучить какую-нибудь Истинную Плащаницу Спасителя Нашего. Я многажды обтружался утруждался поисканиями указанной вышеозначенной пресвятой святыни согласно всеублажению пожеланий Вашего Светлейшества оным образом изъявленных. И впрямь из самочестнейших устремлений декларировал противление свое
Дисмас застонал. Проще было бы заплатить какому-нибудь щелкоперу, чтобы тот написал письмо за него. Но это исключалось.
клеймил плащаницы которых встречал. Но теперь я думается сприподобился узреть ту самую холстину, в которой Спаситель Наш восположен был во Могилу Его.
Как это дело заимело быть место могли бы вопросить Ваше Многолюбие? Очень даже истинно. Я о том поведаю сейчастно. Всенесомненно Присномудрому дядюшке известен некий Бонифаций Монфератский, ославившийся заслуженно снискавший хулу в Четвертом крестовом походе в ранние годы тринадцатого века летоисчисления Христова? Воистину! То самое злозачатое предприятие когда христьянские италийцы вероломно и прецинично жестоко поубивали на смерть христьянских своих братьев, сестер, стариков, беременных женщин и невинных младенцеввозопиеше грех пурпурный! во Граде Константиновом. И кроволитие то великое было долго и обильно, а жаднокровие свойное взалкаше пресытя предались они града разорению и святостей его ухищению. Истинно говорю, кощунственная хула и святотатство, имя тебе Четвертый поход!
Одной святостью из оных, доселе неведомая и неслыханная об, была истинная холстина погребальная Господа Нашего Иисуса Христа. С худолетья того 1204 года от Рождения Спасителя Нашего, под каковым имею ввиду я вышепомянутый поход крестовый, эта ИСТИННАЯ святая холстина имела место находиться в руках наследника ранее помянутого ранее многопаскудного Бонифация, который, Хвала Господу и всем святым, претерпел заслуженную кончину от руки равножадного до кроволития ему Болгарского Царя Калояна вскоре после. О чем мы возликоваше!