В котелке забурлила вода. Тихон Петрович бросил в котелок щепотку заварки, засыпал порошок сухого молока.
И все-таки, Степан Дмитриевич, я никак не могу поверить в то, что тайга до такой степени перепугала вас своей суровостью, что вы навсегда забыли в нее дорогу. Тут что-то не то.
Матушка наша покоенка, Галина Федоровна, еще воспротивилась нашим попыткам. А тут еще не ко времени война завязалась, сперва германская, а за ей гражданская. Митьку нашего беляки порубили. Один он изо всех нас троих в солдаты угодил: при царе был белым, при Советах красным. А за нас с Ванькой матушка большой откуп дала тем, кто набирал рекрутов. Этим и жизнь нам сохранила.
Голикова поразила простота избавления от солдатчины. Матушка большой откуп дала. Откуда у простолюдинки, познавшей нужду и горечь обид, купеческие замашки? Природный инстинкт? Да, конечно. Даже приматыдикие животные и птицыбывают весьма изобретательными в своей материнской заботе о детенышах, проявляя удивительную выдумку и хитрость ради спасения своих выкормышей. А у старших Дремовых это в крови. И отец, попервости придавленный судьбой, зажив в благополучии, передал наследникам право на безбедную жизнь, оставив огромное наследство. Мать тоже пошла на сделку с совестью и крупные материальные жертвы, лишь бы сынки ее остались живы-здоровы, памятуя о бесполезной гибели старшего. А самим парням хоть бы что: ровесники их и односельчане кровь на фронтах проливали, гибли под пулями, теряли руки и ноги, а то и голову сложили. А этот вот Степка самодовольно заявляет: матушка откупом денежным жизнь им с Ванькой сохранила.
А может, так и должно быть? Жизни их стоят для государства многих миллионов рублей, если в их руках тайна отцовского клада. Не мог Дмитрий Дремов унести ее в могилу, не вяжется это с его заботливым отношением к сыновьям. Стоит, однако, прощупать Степана с этих позиций.
А что, отец не передавал никаких вам рисунков места, где он нашел золото? Или, может, рассказывал о каких-либо особых приметах своего открытия? на очередном перекуре спросил Тихон Петрович.
Степан, с хрустом распрямляя усталые плечи и давясь от глубокой затяжки едким дымом самокрутки, настороженно поглядел на Голикова. Скрытая усмешка его, запрятанная в прокуренные усы, как бы отвечала на вопрос, простой и наивный: «Было бы знатье энтого места, дак давно бы без вас обошлись. Кому энто надоть делиться добычей, выкраивать лишний пай на всю кумпанию?»
Ответил Степан ничего не значащими словами:
Сказывал батя: ему навроде поблазнило, что с горы в каменную чашу льется расплавленное золото. Стало быть, по ручьям надоть искать, там, где они скатываются с гор.
«И без тебя известно, что воскресеньепраздник, с досадой подумал Голиков, неудовлетворенный ответом. От такого жлоба откровения не жди. Своекорыстие привело его сюда, в Тургу. И младший брат у него такой же».
Не обнаруживая своих подозрений, поднялся с валуна, сказал, потягиваясь, испытующе:
Что-то устал с непривычки. Может, на сегодня хватит?
Как прикажете. Только до заката далёко. Можно и работнуть еще малость.
Тогда пошли. Давай спрямим дорогу, срежем петлю с ручья. Авось и выйдем к золотой чаше?
На авось в тайге не надейся. Этому-то папаня успел нас обучить, торопливо пояснил он свое резкое возражение, опасаясь, как бы Голиков не принял его слова за грубость.
Густой кустарник не давал проходу, нехотя расступался и снова сдвигался за спинами. Ориентируясь по солнцу, Голиков и Дремов вышли к почти отвесному скальному склону.
У БЕЗЫМЯННОГО ОЗЕРА
Вторая группа поисковиковИоганн Карлович Шмидт с Иваном Дремовымвзяла направление в противоположную сторону. Сонливость и добродушие Шмидта как рукой сняло. Он шел впереди, напролом, с топором в руке, в нужных случаях действуя им решительно и быстро, прокладывая себе и спутнику дорогу сквозь чащу. Иван едва поспевал за ним, проклиная и тайгу, и золото, и свое корыстное решениезаработать малость золотишка детишкам на молочишко.
Ифан, не отстафай. Стесь делать нетшево, объяснил Шмидт свою торопливость, тут фее на сто рас втоль и поперек хошено-перехошено.
Куда же мы тогда жмем, дядя Ганя? остановился Иван.
Ити, ити за мной, на ходу обернулся Шмидт, там са лесом, он неопределенно махнул рукой, есть маленький осерко. Такой софсем круклый осерко. Ф неко фпадайт три рутшейка, три маленький рутшейка. Один рутшеек я хотиль. Нитшеко не находиль. Пайтем секотня второй рушеек.
Подробную информацию Шмидта Иван оценил одной фразой: дурная голова йогам покоя не дает. Только пробурчал он еле слышно, так чтобы Иоганн Карлович не заподозрил скрытого сопротивления помощника своему предложению. Иван покорно последовал за Шмидтом, заметно прибавив шагу
Озеро, по краям заросшее осокой, с камышовыми островками посередине, оказалось не таким уж маленьким, каким его представлял Иван со слов Иоганна Карловича, не называвшего его никак иначе, как «осерко».
Иван выстрелом навскидку вспугнул стаю диких уток, шумно поднявшихся над водой, рябоватой от ветра, и перелетевших в отдаленные от берега недосягаемые камыши. Подранок-утка на взлете обессиленно взмахнула крыльями, тут же сложив их, отчаявшись оторваться от воды.
Есть одна! торжествующе выкрикнул Иван. А я думал, смазал, не скрывая самодовольства, поглядел он на Шмидта, разуваясь и закатывая штаны до колена.
На ужин сгодится, сказал Иван несколькими минутами позже, выходя из воды, держа жертву за шейку. Жирная, вкусная.
Отлишный фыстрел, отлишный стрелок, похвалил немец Ивана, взглянув на него настороженно, словно перед ним стоял не парень-сибиряк, а легендарный Вильгельм Телль.
Иван припрятал утку в заплечный мешок, обулся, прихватил ружье, поклажу, встал перед Шмидтом в вопросительной позе: таперича куда?
Они пошли вдоль плавной излучины озера, по песчаному приплеску, расписанному крестиками следов перелетных птиц. Через каждые пятьдесят-сто шагов Иоганн Карлович, шедший впереди, спугивал стаи уток, гусей, журавлей, на лету поднимавших над прибрежными песками бурю из белоснежного пуха. Иван инстинктивно сбрасывал с плеча ружье, сдерживая себя от искушения послать заряд дроби вслед улетающим птицам. Бесполезная трата пороха; при таком обилии непуганых птичьих стай на озере запасаться дичью не имело смысла, всегда можно при необходимости добыть свеженинку.
В следующий раз Иван вскинул ружье, заметив не птиц, а одинокий шалаш, сложенный из пихтовых веток на крутом изломе озера, где мелколесье подступало к самой воде. Он вздрогнул, словно увидел не простейшее строение, служившее надежным приютом для заблудших рыбаков и охотников, а страшного зверя, встав на дыбы, преградившего ему дорогу. А может быть, это одно из пристанищ его отца, походный привал в районе клада? Увы, нет. Слишком свежий лапник на стенах шалаша.
Aй, яй, яй, услышал Иван за спиной насмешливый голос Шмидта, такой смелый бурш испукался софсем простой шалашка. Это мой шалашка, стельный собственный рука, кокта я хотиль лефый приток.
Ты так, дядя Ганя, меня можешь заикой сделать. Упреждать надо про такие штучки, недовольно поморщился Иван. Однако пора и на обед затабориться, подходя к шалашу и оценивающе взглянув на его внутреннее убранство, предложил он.
Трое суток провели Шмидт с Иваном Дремовым в тайге, на ночевку неизбежно возвращаясь к шалашу. Обследовали и правый и средний притоки озера, уводившие их по горным бесконечным распадкам к белесым отрогам Тургинского хребта. Нет, не мог так далеко от своего зимовья найти клад Дмитрий Дремов. Вернулись поисковики в дремовское зимовье измученные, усталые. Ничем не обрадовала их и первая пара, бесполезно пробродившая эти дни в предгольцовой зоне.
В ДОЖДИ
Ливневые дожди, которые Голиков с неясным предчувствием ожидал со дня на день, захватили экспедицию в зимовье. В лесу, окруженном куполообразными холмами, участок неба для обозрения ограничен. Только что вовсю светило солнце, не предвещая ничего плохого, как вдруг из-за северных вершин холмов хищными птицами налетели стаи рваных облаков, затмили небо зловещей чернотой и тут же обрушили на лесистые склоны, в змеевидный распадок потоки дождя. Поисковики сбились на нарах, с надеждой вглядываясь в запотевшее от влаги оконце, едва пропускавшее тусклый свет посеревшего дня. Задорожный подпалил растопку в печке, и в зимовье запахло жилым, от дыма, часть которого не попадала в дымоход и короткими выхлопами из печной трубы выстреливала в стены тесного помещения. Немного позднее обоняние защекотал мясной дух из чугунного котла, в котором закипал суп из свежей изюбрятины, недавней добычи Ивана Дремова.
За стенами зимовья свирепствовала гроза. Греков и Задорожный, в гражданскую войну побывавшие под бомбежкой и под артиллерийским обстрелом, негромко переговаривались между собой, вспоминая боевые эпизоды. Воспоминания, навеянные несмолкающей грозой, были обыденными, не впечатляющими. И все-таки оба красноармейца старались доказать не нюхавшим пороха братьям Дремовым, да и геологам Голикову и Шмидту, что самая страшная гроза, где бы она ни застала человека, по сравнению с военной грозой так себе, пустяк, испытание страхом слабонервных.
Попали мы как-то в окопах под обстрел немецкими бризантными снарядами, начал Греков. Они, подлые, в воздухе рвутся на мелкие осколки прямо над головами. А окоп-то открытый. И самого мелкого осколка хватит, чтобы тебе башку прошибло насквозь.
Не скажи, Влас Романович, вторил Грекову Остап Задорожный. А еще больше ужаса от фугаса. От него не убежишь. Догонит взрывной волной и так шмякнет об земь, что и неделю не очухаешься, если вообще дубаря не нарежешь. А выживешь, так от контузии по гроб жизни не оправишься.
Голиков, чтобы не слышать пустопорожних пересудов бывших фронтовиков, выходил из зимовья, прислонившись к стене, укрывался от ливневого потока, смотрел с надеждой на небо, в его северную часть, откуда началась гроза, ожидал, что она, так же как началась, так без предупреждения и окончится.
Порывы ветра расплескивали брызги, загоняя геолога с улицы в прогревшееся помещение. И хотя гроза утихла, но радости прекращение ее буйств Голикову не принесло: полил затяжной унылый дождь, то обрушиваясь на землю с силой тропического ливня, то морося мелкими дождинками, назойливыми и щекотными, как укусы мошкары
На третий день вынужденного безделья Степан не выдержал.
Пошли, Ванькя, дичину каку-нибудь подстрелим. Свеженинки хотца. Дожж навроде поутих.
И то верно, паря, согласился Иван, сползая с пар и берясь за одежду.
Какая по такой погоде охота, запоздало вмешался Голиков, зазря только вымокнете.
Но братья его уже не слышали, выскочив за порог. И не охота их интересовала, а нужно было им совет держать.
Для видимости они отошли версты три. Выбрали местечко посуше. Дождь на время прекратился, и ветер вылизал шершавым языком влагу с колодин, замостивших торфяную подстилку возле давно высохшего Староречья. В ливни старая протока ожила от прилива в ее каменистое русло дождевой воды. Братья закурили из одного кисета, дымом отгоняя тучи гнуса, поднявшегося из травы, куда их забило дождем.
Ну, че, Ванькя, дальше робить-то как будем? по праву старшего начал разговор Степан.
Думаю, нам отколоться надоть от этой вшивой команды, не замедлил с ответом Иван. Толку с них как с чечетки перьев. Эти бывшие воякинахлебники и дармоеды. А начальнички барчуки, белоручки.
Дык што, заявим Тихону Петровичу по всем правилам или как?
А для ча заявлять? Вот наладится погода, и поминай нас как звали. Аванс мы свой, поди, отработали. Долгов не имеем. А расчет полный тайга-матушка заплатит, если подфартит, таперича мы не шибко нуждаемся в советах. И Тихон Петрович и дядя Ганя нам нипочем.
Иван, увлекшись рассуждениями, не заметил, что Степан его не слушает давно. Он уставился жадным взглядом на староречье, в котором прохлынувшая за эти дни вода начисто промыла прежде покрытое илистым, налетом каменное дно, высветила его до яркого блеска.
Степан неуверенно шагнул к поразившим его своим цветом камням. Наклонясь, он потерял равновесие и плюхнулся в воду. Только увидев рядом с собой брата, он понял, что вынудило его потерять равновесие: это же Ванька, опережая его в броске к сверкающим камушкам, сшиб его с ног.
Мое! дико закричал Иван, горстями, без разбору хватая со дна реки сверкающие разноцветные камушки и набивая ими полную пазуху.
Твое? поднявшись на ноги, метнулся к нему Степан. Он схватил его обеими руками за отвороты зипуна, выволок на берег. А ну вытряхивай все, рванул он одежку так, что зипун разъехался и обнажил волосатую грудь брата. Камни посыпались под ноги, словно крупные градины.
Иван вырвался из рук брата, упал на землю, не обращая внимания и не чувствуя боли от пинков, которыми щедро угощал его Степан, ползал по берегу, подбирая рассыпанные камни, выковыривая ногтями те, что они за время схватки втоптали в песок, повторяя неизменно с каждым прихваченным камнем:
Мое, мое
Степан, захватив брата за ворот зипуна, волоком потащил в воду. Визжа и матерясь, Иван отбивался ногами, тщетно пытаясь вывернуться из цепкого захвата, в силе он уступал старшему намного. А тот, обезумев от вероломства младшего, ослепленный блеском золотых самородков, не слушая его угрозы и мольбу, тащил на глубину. Стоя по пояс в воде, он окунал брата мордой в поток, не давая ему вывернуться, чувствуя, что тот, обессиленный борьбой, потерял сопротивление и вот-вот захлебнется.
ПЕРВЫЕ САМОРОДКИ
Прекратить, услышал Степан требовательный окрик с берега. Он приподнял голову. На берегу с винтовкой, нацеленной ему в грудь, стоял Голиков.
Что здесь происходит? передернул затвор Тихон Петрович. Объясните, пожалуйста.
Под угрозой оружия Степан сник, безмолвно выволок на берег недвижимое тело невольного утопленника.
Проучить решил брательника, шибко разбаловался, равнодушно пояснил Степан.
Ты же его убил, негодяй, наступал на Степана Голиков.
Ниче ему не сдеется, повернув на грудь брата, беспечно возразил Степан. Немного лишку воды хлебнул. Так это мы сичас. Он надавил брата в спину, вызвав рвоту и обильное выделение воды. Заявил твердо:Через час отойдет.
А это что? только сейчас заметил Голиков, как из разжатой руки Ивана выкатились цветные камушки.
А то самое, че ищем все мы, а нашли сами одни.
Золотые самородки?
Они самые, выкрикнул Степан. Они-то чуть и не довели нас до смертного греха.
Так, так. Спокойствие вернулось к Голикову. А точно ли это золото?
Кто солот, какой солот? послышался голос Шмидта, подоспевшего к месту происшествия. Сейт-шас посмотрим, сказал он, доставая из планшета луну и принимая из рук Тихона Петровича драгоценные камушки.
Три пары глаз, нацеленных на Шмидта, по-разному выражали ожидание результатов его исследования.
В напряженном взгляде Голикова виделось нетерпение, надежда на близость завершения трудного поиска, на его благополучный исход. Степан смотрел скрытно, равнодушно, как бы считая, что первенство открытия клада принадлежит ему, только ему одному, а все остальные тут ни при чем и могут по одному отваливать в сторонку. Жадностью засветился тусклый взгляд Ивана, быстро пришедшего в себя от магического воздействия золота. Глаза его словно повторяли неизменное: «Мое, мое»
Отшень карашо, сказал Шмидт, отведя лупу от глаз, после того как тщательно исследовал каждый камушек. Это солотой опманка, показал он на отодвинутую в сторонку грудку камней, верный спутник солот. А это, подбросил он на ладони два небольших самородка, настоящий солот.
Не густо, протянул к самородкам руку Степан, но для начала сойдет.
Что значит не густо? встал между ним и Шмидтом Голиков. Поймите, друзья, что мы близки к завершению поисков. Только теперь я понял свою ошибку. Мы искали по ручьям и речушкам, забыв, что старицаэто бывшая река и тоже может быть золотоносной. Надо полагать, что в истоке этого пересохшего русла и есть та самая золотая чаша, в которую с крутой скалы льется благородный металл, как о том поведал своим сыновьям на смертном одре кладоискатель Дмитрий Степанович Дремов.
Казалось, восторгу поисковиков не будет конца. Общая удача приглушила озлобленность Степана и алчность Ивана. Вместе с геологами они дурашливо приплясывали, оставляя ичигами глубокие вмятины на прибрежной отмели, дважды пытались приподнять на руки Иоганна Карловича, чтобы подбросить его вверх, но оба раза безуспешно: грузный немец страшно боялся щекотки и в руки не давался.
Затянувшееся веселье прервал хлынувший заново дождь. В одно мгновение он взбурлил и замутил воду в протоке, скрыл от глаз поисковиков галечные россыпи на дне старицы, остудил горячие головы веселящихся.