Вечером я отправился в загон и осмотрел лошадей. Ни одна не пострадала. Поймал мерина, на котором скакал, и, когда он стал меня облизывать, с благодарностью обнял его за шею.
Ах ты, шалун!сказал я.И чего ты не смотришь на гору мистера Порта? Или тебе нравится быть непослушным? Тебе бы только бежать, бежать, бежать Слишком уж ты любишь скакать галопом. А вот теперь Роджера повезут на летающей машине ремонтировать ребра.
Но вообще-то мои школьные дни протекали довольно спокойно. Труднее всего было высиживать долгие часы в классе, приобретая знания вместо практических навыков, которые можно было получить по ту сторону школьных стен.
Каждый день, затворяя за собой дверь в комнату, где меня запирали с мисс Дав или мисс Кросс и другими учениками, я чувствовал себя так, как если бы мне на ноги надели тяжелые кандалы. (Я видел их однажды, когда приходил полицейский из Ропер Бар.)
Филипп, два плюс пять?
А?
Трижды семь, Филипп?
Филипп, как ты напишешь слово «сонный»? Филипп, что значит «непослушный»? Ты мыл сегодня руки, Филипп?
Что я мог ответить? Что на отмелях около пристани плещутся баррамунди? Что в этом году особенно вкусные гуаны попадаются в Краю благоденствия ящериц? Что лодки для того и существуют, чтобы в них плавали, а лошадичтобы на них скакали, что девчонки хуже нас, что копьями убивают рыб и животных, читать же надо следы, а не книги?
Обо всем этом я думал, пока учителя старались числами, словами и другими пустяками белых людей пробиться в мое сознание.
Зачем надо было писать food, когда мы употребляли слово tucker?
Зачем надо было знать, что восемь плюс девять семнадцать, когда у меня нет столько пальцев?
Зачем было говорить «Доброе утро, мисс Дав!», если в тот день я приходил в школу под потоками тропического ливня, сопровождавшегося всеми трюками пиротехники природы?
Нет! Лучше уж было жить невеждой, чем забивать себе голову этими странными несуразицами! И я бы, наверное, по сей день остался чурбан чурбаном, не появись у нас в школе новая учительницацветная девушка Маргарет Блитнер.
В ее жилах текла кровь аборигена. Она могла думать, как и мы. Не только она понимала меня, но и я мог ее понимать. Она непринужденно и даже сочувственно говорила о моем нежелании учиться. Это, конечно, вовсе не значит, что мисс Дав и мисс Кросс были плохими учительницами. Если я у них ничему не научился и во мне не пробудился интерес к знаниям, то виной тому только я.
Тем не менее с Маргарет я уже через несколько дней чувствовал себя на удивление легко и быстро научился читать и писать. В четвертом классе меня наградили перочинным ножом за хорошее поведение и успехи в занятияхпрежде я ни тем ни другим не отличался.
Через год я кончил пятый классмне тогда было немногим больше тринадцати лет. На этом мое официальное образование закончилось. В миссионерской школе пятый класс был выпускным. Мне дали самые элементарные познания и отправили плавать в океан жизни.
Только теперь началась подготовка к жестокой схватке с действительностью. Едва я вышел из классной комнаты, как ко мне подступились учителя племени. Очень скоро я убедился, что вопросы, рассматриваемые в учебниках, ничто против уравнения, которое начертано на наших досках: выжить = умение подкрадываться неслышно + хитрость + опыт.
Теперь должны были развиться заложенные во мне способности охотника и добытчикатакова была традиционная роль мужчины у аборигенов. Мисс Дав, мисс Кросс и Маргарет Блитнер учили меня по иностранным книгам. Отныне меня учило племя по книге леса, раскрытой передо мной.
Я должен был научиться ее читать. Если я останусь на реке Ропер, мне до конца дней моих придется содержать себя и свою семью. В стране алава нет работы и денег, торговли и магазинов, мясников и булочников, значит, мой желудок будет полон или пуст в зависимости только от того, насколько хорошо я изучу курс наук в школе второй ступени, насколько усвою основные правила поведения первобытного человека.
Я очень старался не ударить в грязь лицом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В школе меня учили две белые женщины и девушка-полукровка. В лесу моим наставником стал Сэм Улаганг, смелый охотник из племени нганди, на десять лет старше меня. Он учил меня законам и обычаям племени, ибо его сестра, Нора Биндул, предназначалась мне в жены.
Если бы алава и нганди, ритаррнгу и нангубуйу были профессорами искусства жизни в университете леса, студенты-аборигены неизменно шли бы впереди остальных. Науки давались нам с трудом. Но в практических областях, от которых зависело наше существование, мы преуспевали.
И все же обучение охоте заняло половину моей жизни и продолжается до сих пор.
Первое мое воспоминаниео записке, которую отец написал мне, малышу, едва-едва научившемуся ходить. Вы возразите, что мой отец был безграмотнымя сам говорил об этом. Да, но это была совсем особая записка.
Я сидел на бревне у костра, а отец, скрестив ноги, рядом на земле.
Сейчас я тебе кое-что напишу,сказал он.Смотри хорошенько и постарайся запомнить навсегда. Знай, что лес и земля рассказывают длинную историю, надо только уметь ее прочитать.
Он пригладил песок ладонью.
Чей это след?
Отец сжал кулак, повернул его большим пальцем кверху, а мизинец вдавил в песок. Вокруг верхней части отпечатка, оставленного средним суставом, он четыре раза легко коснулся пальцем песка.
Собаки,ответил я.
Мне часто приходилось видеть собачьи следы около лагеря, и я узнавал их безошибочно.
Отец изобразил кончиком пальца следы кошки, а затем кенгуру: отпечаток лапы он выдавливал подушечкой ладони, а пальцевребром руки и мизинцем. Он показал мне следы черепахи, гуаны, эму, крокодила, дикобраза, разных птиц, домашнего скота, лошадей и велел их повторить. Рука у меня была маленькая; такого рода следы могли оставить только телята и жеребята, а не коровы и лошади. Но какое это могло иметь значение? После этого упражнения я на всю жизнь запомнил, как выглядят отпечатки ног различных животных.
Так я научился замечать и опознавать следы, не прилагая к тому специальных усилий. Сейчас я читаю землю, как другие газету или книгу. Следы жены, шести дочерей, братьев и других родственников я знаю не хуже, чем их лица. Со следами моей жены я познакомился раньше, чем с ней самой. В селении, где я сейчас живу, мне удается различать следы не меньше пятидесяти человек.
Как у большинства аборигенов, зрение и слух у меня обостренные. Увядшая трава не может скрыть от меня кенгуру, хотя он совершенно сливается с ней. Я вижу птицу, спрятавшуюся в листьях, даже если она сидит неподвижно. Я легко отличаю шум леса от шороха пробирающегося по нему животного.
Это куда проще, чем умножить семь на восемь, к тому же у нас есть свои формулы, точные, как правила арифметики и закон Архимеда, и позволяющие решить самые сложные задачи.
На твердой почве, где следы не видны, движение животного можно проследить по примятой траве и сдвинутым камням.
Головки травы всегда направлены в ту сторону, куда убежало животное. Камушек бывает отброшен назад по линии бега. Следы, оставленные змеей, как будто не имеют ни начала ни конца, а между тем их нетрудно разыскать: на каждом повороте песок ссыпается в сторону хвоста пресмыкающегося.
Опоссумы и белки, взбираясь на камедное дерево, царапают его кору. Лезть за ними трудно, но зато мясо их прямо тает во рту, а из меха аборигенки делают себе пояса и другую одежду.
В школьные годы старшие мальчики учили меня действовать копьем и бумерангом. Я упражнялся с игрушечным оружием, пока не научился точно попадать в цель. Но когда я вырос настолько, что мог уже освоить традиционные средства убийствакопье, которое мечут с помощью вумеры, и тяжелые бумеранги, за мое воспитание взялся профессиональный охотник.
Это был Сэм Улаганг из племени нганди. Ему я обязан тем, что могу жить дарами природы, добывая их оружием, которое сделал сам. Он был великий учитель, гордый абориген и самый хитрый следопыт из всех, кого я встречал.
Я-то думал, что проведу с Сэмом несколько дней, ну, несколько недель и принесу домой собственноручно убитого кенгуру. Оказалось, однако, что мне пришлось умерить свой пыл на несколько месяцев. Но и после этого я получил разрешение всего-навсего идти по пятам Сэма, выслеживающего животное.
Сначала мне была поручена малопочетная задача носить копья. Сначала Улаганг, друг моего отца и брат моей будущей жены, мог бы быть и полюбезнее
Ты понесешь копья,говорил он в первый месяц.
Ты понесешь копья,говорил он во второй месяц.
На третий месяц он говорил:
Вайпулданья, ты понесешь копья!
Я был так нагружен, что, когда видел кенгуру, не мог помочь ни выследить, ни убить его. Я представлял собой движущийся арсенал, совершенно не пригодный ни к каким другим действиям. Теперь я понял, почему аборигенки, нагруженные оружием и утварью, всегда отстают от своих мужей, идущих налегке.
На четвертый месяц Улаганг говорил:
Ты понесешь копья. Ты будешь ждать и внимательно наблюдать за мной, когда я пойду за кенгуру.
Ага! Теперь мне разрешалось ждать и наблюдать! Уже лучше. Но что же, по его мнению, я делал все предыдущие месяцы?
Завидев валлаби, Улаганг движением показывал, чтобы я, как всегда, остался позади и следил за каждым его шагом.
Я хотел познать науку охоты и не спускал с него глаз. Видел, что он старается побороть порывистость и торопливость. Он внимательно следил за ветром, идя навстречу ему, чтобы запах человека не достиг животного, передвигался одновременно с его порывами и останавливался, когда те замирали.
Я мысленно прокладывал дорогу, которую выбрал бы сам, будь я охотником, и огорчался, если Улаганг шел иным путем. Тогда я начинал искать причину, почему Улаганг так поступил, и видел высокую траву, которую он решил обойти как излишнее препятствие: вспугни он прятавшихся в ней валлаби, те бы подняли и выслеживаемую добычу. Я начинал понимать, почему Улаганг так терпелив.
«Вайпулданья,говорил я себе,скоро ты сможешь охотиться».
Улаганг пропадал из виду за густыми кустами и деревьями, а я еще с полчаса следил за кенгуру. И вот наконец пущенное под определенным углом копье рассекало тело животного надвое, так что хоть сейчас клади в земляную печь.
Улаганг медленно возвращался и с равнодушным выражением отдавал мне убитое животное, словно ему было до зевоты скучно выслеживать кенгуру.
В следующий раз,обещал он,ты пойдешь по моим следам.
Я был восхищен снисходительностью великого черного охотника. Но этот покровительственный тон! Это самомнение! Он, видите ли, считал, что сын Барнабаса достоин идти по его следам! Между тем я был алава, а он всего-навсего нганди.
«Хорошо еще,думал я,что испытания на площадке для корробори научили меня сдержанности. А то бы уж я всадил в тебя копье под нужным углом».
Знай я, что мое обучение только начиналось, что мне еще много месяцев предстояло ждать и смотреть, как Сэм из-под самого моего носа выманит жирную гуану, я бы, возможно, сбежал из школы Улаганга.
Но в глубине души я понимал, что это самая лучшая подготовка, какую только можно получить. Как только она закончится, у меня будет такая же охотничья сноровка, что и у Сэма. Он только не научил меня точно бросать копье, так как этим искусством я овладел с раннего детства, с того самого дня, как мои руки смогли удерживать игрушечное копье.
На следующее утро Улаганг сказал мне:
Хорошо. Сегодня мы пойдем. Пойдем на Место худых и сильных, где трава высокая, а деревья редкие. Ты можешь идти по моим следам.
Спасибо тебе, Сэм, самодовольный педант. Спасибо, Ваше Величество нганди! Итак, Вы разрешили мне следовать за Вами! Может, это не такой уж умный шаг со стороны человека, набитого самодовольством, как перина гагачьим пухом. Может, мы впустим чуточку воздуха Вам между лопаток, чтобы поубавить Вашу спесь!
Что за вздор! На самом деле, конечно, самомнением страдал я, это мне надо было поубавить спеси. Я попадал копьем в неподвижных гуан и думал поэтому, что умею охотиться! Я убил копьем полусонную рыбу и раззвонил об этом на весь лагерь. Но удалось ли мне хоть раз выследить и прикончить животное, которое было бы крупнее меня и обладало другими преимуществамитысячелетиями вырабатывавшимися инстинктами и хитростью?
«Ты что-то сказал, Вайпулданья?»«Нет, сэр! Ничего подобного, сэр!»
Тогда все в порядке. Следуй за Сэмом Улагангом и постарайся учиться у него. Сэм действует, так сказать, с помощью наглядного примера. Лучше ничего не может быть, даже если он нганди.
Хорошо,сказал Улаганг.Теперь пойдем. Ты понесешь мои копья до Места, где валяется буйвол. Там мы вымажемся коричневой грязью, чтобы перебить свой запах и слиться с сухой травой.
А в период зеленой травы?спросил я.
Ты хорошо учишься,сказал Сэм,нганди доволен. В период зеленой травы ты обмазываешься серо-зеленым илом с берега реки, перемешанным со мхом и листьями.
Мы вымазались коричневой грязью, отвратительной липкой зловонной смесью. Мне это казалось совершенно излишним. Я вспомнил, что, когда я только таскал копья за Улагангом, он не прибегал к помощи глины.
Почему мы сегодня вымазались, Сэм?спросил я.
Потому что ты идешь по моим следам,ответил он.Ты будешь неосторожен, и валлаби сразу тебя заметят, если не замаскируешься.
Снова самонадеянность великого оракула!
Всегда, когда ты очень голоден, обмазывайся грязью,сказал он.Плохо, если ты станешь выслеживать валлаби, голод твой от этого будет все увеличиваться, а в последний момент ты увидишь хвост убегающего животного, которое тебя заметило. Несчастье все в том, что алава теперь слишком сытно едят. Полный желудок делает охотника неосмотрительным.
Мы шли, шли, шли До-о-о-лго шли. Но вот наконец Место худых и сильных. Иди вверх на холм, двигаясь по ветру, и смотри вниз!
Ага, вон! И вон! И вон! Три парня валлаби. Простите, мисс Дав, я хотел сказать, три валлаби. Вчера еще я только стоял бы на этом самом месте и смотрел. А сегодня при виде валлаби у меня пульс забился сильнее. Ибо сейчас я пойду по следам преследователя, буду выслеживать следопыта, шагать за великим мастером охоты.
Улаганг не обращал на меня внимания и следил за валлаби. Они паслись, повернувшись против ветра, спинами к нам. Углы рта Улаганга тронула тень улыбки: ветер был благоприятный. Но вот три валлаби сразуэто не очень хорошо. Три валлаби против одного охотника Или против двух? Какое же тут соотношениетри к двум или из-за меня шесть к одному в пользу валлаби? У них было три носа, чтобы принюхиваться к воздуху, шесть глаз, шесть ушей и ноги, двигавшиеся со скоростью света.
Сэм подал мне знак ртом, и я последовал за ним за выступ холма.
Ты идешь по моим следам,прошептал он.Моя правая нога, твоя правая нога, на то же место. Я ползу, ты ползешь. Я крадусь, ты крадешься. Я останавливаюсь, ты останавливаешься. Не разговаривай. Не кашляй. Не шурши травой. Стой в тени, все время в тени. Сначала правый валлаби. Он всех ближе к нам. Я раню его в ногу, а ты пойдешь по кровавому следу и добьешь его.
Браво, бис! Медаль тебе, Сэм. Снова хвастаешь! Раздутое самомнение этого человека злило меня.
Мне казалось, что вряд ли нам удастся даже приблизиться к трем валлаби, но Сэм, твердо уверенный в том, что сумеет незаметно к ним подкрасться и поразить того, которого выбрал, и в то самое место, которое считает нужным, даже обещал мне, что я пойду по кровавому следу и добью животное.
Хорошо, Сэм. Пойдем. Посмотрим, на что ты способен. Посмотрим на Великого Охотника за делом.
И вот мы крадемся минуту, вторую, третью Сэм склонился под прямым углом. Ноги он почти не сгибает, верхнюю часть туловища держит параллельно земле. Я слежу за его ногами, только за ногами. Я делаю, как он велел, шагаю след в след, и у меня не остается времени глядеть по сторонам.
Пока дул ветер и мы находились ярдах в ста от валлаби, Сэм двигался быстро, ловко и уверенно. Но чем ближе мы подходили, тем медленнее и осторожнее он шел. На расстоянии примерно пятидесяти ярдов Сэм замер буквально на полушагес поднятой вверх ногойтак останавливаются охотничьи собаки. Этой же похожей теперь на восклицательный знак ногой он указал на сухую ветку, на которую едва не наступил, как бы признавая быть внимательнее.
Сэм обошел эту ветку и много других таких же. Я по-прежнему наступал точно на его следы. Иди кто-нибудь сзади, ему бы казалось, что впереди один человек.
Теперь мы шли, согнув колени, очень медленно, все время в тени и только изредка бросали взгляд на валлаби. Когда на дерево над нашими головами уселись две птицы, мы остановились, сдерживая дыхание. Только когда они взлетели, Сэм пошел дальше. Он не хотел, чтобы птицы подняли шум, который послужил бы сигналом тревоги.