«А собаки? хотел спросить я. Как же собаки?»
Макс опускает голову, смотрит на меня и глубоко вздыхает.
Я знаю, что ты не нарочно с индейкой. Он замолкает. Ну, точнее, я знаю, что ты нарочно, но будь я золотистым ретривером, наверное, поступил бы так же.
Если бы он был золотистым ретривером? Он что, считает, что это возможноточно так же, как я считаю, что могу стать человеком? Я представляю, как ловко ловлю мячине ртом, а руками. Я бы мог читать книги и понимать все слова. Я был бы добрым и мягким.
Мне жаль, что все из-за тебя расстроились, говорит Макс. Все очень напряжены, потому что, мне кажется, Мама с Папой хотят Они хотят
Он замолкает, и я подталкиваю его, чтобы сказать: всё нормально. Не спеши. У нас достаточно времени.
Лунный свет неслышно проникает на крыльцо, освещая тротуар и улицу. Странная тыква на газоне выглядит печальнопустая внутри и поникшая. Её уже обжили муравьи, они ползают по ней туда-сюда, и мне очень хочется их съесть, если получится. Я хочу гоняться за ними, приложив нос к земле и выслеживая по одному.
Они хотят развестись, наконец договаривает Макс срывающимся голосом. Мама как-то говорила по телефону, думала, что я не слышу, и она сказала, на самом деле сказала это слово. Развод.
Он закрывает глаза руками и вздрагивает. Его плечи трясутся. Я никогда не чувствовал от него такого запахагневного, встревоженного, испуганного. Нас накрывает молчание, а я слишком удивлён, чтобы двигаться. Я слышал слово «развод», но всегда в кино, никогдав реальной жизни и уж тем болеев нашей семье.
А теперь кто-то тревожно пыхтити, вздрогнув, я понимаю, что это я. Я дышу всё тяжелее и тяжелее, пока мне не кажется, словно я не успеваю за собственным дыханием. Раньше, после танцевальных вечеров, моя семья ложилась спать прямо на полу в гостиной. Макс помнит об этом? Крекеры и туго набитые спальные мешки. Они снимали носки, а потом через несколько часов, когда холодало и всходила луна, надевали их обратно.
Космо? говорит Макс, прижимая руку к моей груди. Эй, всё нормально. Спокойнее, парень. Спокойнее. Скорее всего, ты просто индейки переел.
Но это не индейка. Точно не индейка.
Жаль, что я не знал, что произойдёт, говорит он после долгой паузы, когда моё дыхание замедляется. И не знаю, произойдёт ли вообще. Я знаю только одно: хочу, чтобы мы были вместе. Мы должны остаться вместе. Ты и я.
Я скулю откуда-то из глубины души.
Потому что я не мог себе представить, что хоть в какой-нибудь вселенной мы будем не вместе.
7
Бабушка и Дедушка, к моему разочарованию, остались ещё на два дня. Ими пропах уже весь дом. По ночам они посыпают себя кучей всяких средств после душа и носят тапочки, которые Дедушка прячет от меня подальше.
Это не для собак, ворчит он на меня, хотя его обувь на самом деле очень унылая. Его тапочки меня совершенно не интересуют.
За завтраком из хрустящих хлопьев и молока я слышу, как Бабушка и Дедушка обсуждают бордер-коллиони гладят её на утренней прогулке, она такая дружелюбная. Дружелюбная! Нет, вы представляете?
Чтобы поменьше с ними видеться, я в основном провожу время на крыльце с Максом, наблюдая, как последние листья опадают с деревьев. Когда Макс прижимается ко мне, хватаясь пальцами за шерсть, я раздумываю: вдруг нас на самом деле разлучат?
Такое бывает, я сам видел, объясняет он шёпотом. У одного мальчика в школе родители развелись, и он остался жить с мамойа папе досталась собака. Думаю, так часто бывает. Маме отдают детей, но папе тоже кто-то нужен, чтобы ему не было одиноко. Но это нечестно. Неправильно. Взрослые могут делать, что им вздумается, но почему детям устраивают развод с их лучшими друзьями?
От одной мысли, что Макс останется с Мамой, а яс Папой, у меня в животе урчит. Люди всегда говорили, что мы с Максом неразлучны, связаны так тесно, что иногда я даже сам не понимаю, где заканчивается он и начинаюсь я. Мы любим одни и те же хот-доги. Смотрим одни телепередачи. Нас обоих интересуют звёзды.
Даже хорошо, что только у одного из нас тело покрыто шерстью. Иначе нас точно было бы не различить.
Кроме школы и редких отпусков, когда меня отвозят на передержку и я целыми днями валяюсь на незнакомой траве, мы с Максом расстались только один раз, в Сойер-парке. Он катался на большой синей горке, а я лаял, стоя рядом с качелями, и Мама всего на секунду отвернулась. Всё случилось буквально за один взмах моего хвоста: из-за холма показалась бордер-колли. Злой генийя не могу этого отрицать. Потому что ещё через мгновение Макс исчез. Я до сих пор не понимаю, как бордер-колли удалось выманить его с детской площадки. Но я помню, как Мама хватала себя за волосы, а в моей груди расползался страх, тяжёлый, как грязь. Она спустила меня с поводка, и я кинулся на поиски со всех ног. Да, я тогда был молод. Я ещё мог бегать. И я не остановился, пока не нашёл Макса возле лотка с мороженым; клубничный шарик уже начал таять и перепачкал ему руку.
Сидя на крыльце, я впервые на самом деле захотел стать человеком, потому что люди умеют отрицать. Человек может убедить себя, что Мама и Папа в конце концов перестанут ссориться, что любовь связывает все семьи. Но вот собака если собака унюхает что-то неприятное, она не сможет отрицать, что это «что-то» воняет.
Но у меня всё равно не укладывается это в голове. Если Мама и Папа разведутся, мы с Максом можем оказаться в разных домах. Как я смогу его будить по утрам, щекоча усами? А Эммалина! Кто будет охранять её мелки на подъездной дороге, пока она рисует линии на земле? А как же семейные пикники с миниатюрными кусочками сыра и сэндвичами с арахисовым маслом, которые так приятно пережёвывать, и одеялами, на которых мы лежим, подставив животы небу?
Однажды мы впятером съездили на ферму, где я познакомился с лошадями и животными, которые не были лошадями, и в воздухе стояли сильнейшие запахи. Макс, Эммалина и я стояли у забора и смотрели, как по пастбищу скачут кузнечики. Я был быстрым, а когда было нужноочень упрямым, так что я выломал доску в заборе и огромными прыжками бросился за насекомыми, а Макс и Эммалина сидели у меня на хвосте. Мы никогда так громко не смеялись, даже на танцевальных вечерах.
Так нельзячтобы я жил в одном доме, а Эммалина и Максв другом. Я не могу гулять по полю, заднему двору или подъездной дорожке без них.
К утру воскресенья боль в животе переросла в плотный, тяжёлый груз.
Вот вафли, мы не спеша их едим, а фоном по телевизору разговаривает канал «Погода».
Хорошие условия для поездки, говорит Дедушка. Солнечно.
А я просто радуюсь, что они уезжают.
Я виляю хвостом, провожая взглядом их тарахтящую машину. Макс наклоняется и хлопает меня по боку. На нём футболка, которая пахнет его собственным запахом больше всего. Она сине-жёлтая. Это мои любимые цвета, потому что я их вижуони такие яркие и чёткие.
Эй, Космо, говорит он. Хочешь покататься на машине?
Я смотрю на него, на волосок, который вьётся над голым ухом, на его фантастические длинные руки, которыми он может доставать столовые приборы и печенье, я так никогда не смогу. И я говорю ему: «Да, конечно, да», хотя даже не представляю, куда мы едем. Поездки на машинах обычно всегда заканчиваются хорошо. А нам сейчас не помешает что-нибудь хорошее.
Мама торопливо открывает фургон и помогает Максу посадить меня внутрь. Наш фургончик просто потрясающий: крошки на дне подстаканников, кусочки чипсов между сиденьями и много свободного пространства: когда у меня есть настроение, я забираюсь на водительское сиденье, когда Мама за рулём. Ей это тоже нравится. Мы смеёмся и кричим, а машина так весело дёргается на дороге.
Я немного нервничаю, говорит Макс с заднего сиденья.
Он пристёгивается и опирается на меня. Я знаю свою задачу: я должен его держать.
Нервничатьэто нормально, отвечает Мама.
Я замечаю, что она убрала волосы под платоккогда мы были моложе, она его носила постоянно. Платок расшит звёздами.
Ты с ним виделся нечастов основном разговаривал по телефону. Сколько там восемь? Восемь лет вы с ним не встречались? То ли Рождество, то ли День благодарения во Флориде.
Ага, восемь, говорит Макс, закусив губу. А вдруг он меня больше не любит?
Не глупи. Он всегда будет тебя любить.
Я упираюсь челюстью в подоконник. Мы едем по гладким дорогам, потом останавливаемся на многолюдной парковке, дорога под ногами кажется прохладной. Первая мысль«продуктовый магазин», но почему Макс говорит, чтобы я шёл с ним? Я держусь поближе к его ногам, удивляясь звукам: люди окликают друг друга, клаксоны гудят, скользят стеклянные двери. И я наконец понимаю: мы в аэропорту, я часто видел это место по телевизору. Почему-то мне казалось, что там тише, а вот разных чемоданов побольше.
Чемоданы приводят меня в ужасдаже сама мысль о них. Большие угловатые штуки бесконечного объёма, они пожирают твои вещи, а потом выплёвывают их обратно. Они преследуют твою семью, угрожающе катясь ей вслед. А когда они закрытыкто знает, что там внутри? Там может быть всё, что угодно! У Папы сумка на колёсах была особенно жуткая, и иногда я пытался посидеть рядом с ней. Чтобы проверить себя. Чтобы справиться со страхом неизвестности. Но я всегда отказывался от этого предприятия: я, конечно, смелый, но не до такой степени.
Стоп. Аэропорт. У меня шерсть встаёт дыбом, когда я понимаю, что́ происходит. Вот и всё? Я расстаюсь с Максом? Макс расстаётся со мной? Я в ужасе упираюсь ногами в пол, так сильно, что Максу приходится тащить меня по скользкому-скользкому полу.
Пойдём, говорит он. Тут нечего бояться.
И я верю ему. Пытаюсь ему верить. Он никогда раньше мне не врал.
Мама идёт немного впереди и несёт большие воздушные шарики на верёвочках, которые выворачивают ей руку.
Ю-ху! вдруг кричит она и машет рукой.
Она часто так подзывает меня, и я не сразу понимаю, в чём дело. Я и так здесь! Вот он я! Но потом я вижу человека, который всё быстрее и быстрее идёт в нашу сторону, скрипя подошвами по плитке. Он бросает рюкзак и обнимает Маму; та крепко прижимается к нему и тихо всхлипывает. Я опасаюсь, уж не слишком ли сильно он её обнимает, и решаю проверить, в чём дело. Так что я тяну за ошейник и обнюхиваю незнакомца, который
На самом деле не незнакомец!
Привет, старый друг, говорит дядя Реджи, улыбаясь той самой бульдожьей улыбкой.
Он так похож на Мамугладкая коричневая кожа, тёплое, доброе лицо. Он опускается на колени и целует меня в макушку, и мне кажется, что времени не прошло вообще нисколько и я до сих пор щенок. Я стучу хвостом по полу. Этот человек! Вы даже не представляете, насколько он потрясающий, хотя его голова теперь совершенно лысая, и я больше не могу кусать его за кончики волос.
Помнишь меня? спрашивает он, смеясь.
Конечно! Он пахнет точно так же. Его глаза такие жебольшие, глубокие, с морщинками, когда он улыбается. Я смотрю ему в глаза. Если верить «Классическому кино от Тёрнера», люди ценят прямой контакт. Глаза, как они считают, зеркало души. А у дяди Реджи душа замечательная.
Он мягко хлопает меня по спине, потом встаёт и обнимает Макса.
Эй, чемпион.
Привет, бормочет Макс, расслабляясь в объятиях дяди Реджи.
Спасибо, что приехал с мамой. Мне очень жаль, что я пропустил День благодарения. Уверен, всё было замечательно.
Отпустив Макса, он хватает свой рюкзак, копается в нём и достаёт блестящий кусочек бумаги.
Надеюсь, ты не возражаешья для тебя кое-что достал.
Ух ты, говорит Макс, забирая подарок. Его голос даже не скрипит. Это Ух ты. Спасибо. Она с автографом?
Ага, отвечает дядя Реджи, тыкая пальцем в фотографию. Этот парень приехал на базу, и я всё ему о тебе рассказал. Сказал, что мой племянник хочет стать космонавтом, как он. Он гладит Макса по головеточно так же, как до этого меня. О, я так рад видеть тебя снова.
Волнение никуда не девается и по дороге домой, когда мы останавливаемся в любимом придорожном ресторане Макса. Вы не поверите, что я там нашёл! Котлету от гамбургера, упавшую в траву. Я жую её под столом для пикника, стараясь не выдать себя.
Что это у тебя во рту? спрашивает Мама.
Ой, да ничего, отвечает за меня дядя Реджи.
И я понимаю, что он знает. У нас есть секрет.
Позже, вечером, когда Макс отправляется спать, дядя Реджи устраивается на диване. Под одной из подушек спрятан кусок индюшачьего беконая просто не помню, под какой. Интересно даже, найдёт ли он его ночью? «С тобой я поделюсь», думаю я.
В это время суток я очень не люблю покидать комнату Макса. Но иногда меня мучает нестерпимая жажда, во рту так сухо, что у меня просто нет выбора. Я отправляюсь на поиски миски с водой и тихо лакаю из неё. Я всячески стараюсь не шуметь, не беспокоить никого перед сном. Моим людям всегда не терпится лечь спать. Они торопливо ходят по дому и плескаются, Эммалина лезет в ванну, потом вылезает. Папа собирает сумку на утро и суетливо спрашивает, что ему приготовят на завтра с собой: курицу или спагетти, спагетти или курицу? А Макс читает книгу, чтобы успокоиться, хотя иногда, чтобы окончательно уснуть, ему требуется не один час. Во сне у него подёргивается нос.
Жетоны на моём ошейнике звенят, когда я делаю очередной шаг. Дядя Реджи у дивана поворачиваетсяи тоже звенит. На его рубашке висят жетоны, поблёскивая в свете лампы. Я изумлён. Человек с жетонами, как у собаки! А я-то думал, что уже всё в жизни повидал!
Значит, я не последний, кто не спит, говорит он, улыбаясь. Всё нормально. Иди сюда. Не стесняйся.
Я подхожу к нему, и он гладит меня по голове. Он стирает капельки воды с моей морды и прижимается своим носом к моему. Я чувствую запах его грусти.
Он пахнет, как наша кухня.
Должно быть, ты это всё видишь, говорит он. Сейчас ты наверняка знаешь их уже лучше, чем я.
Вдалеке шумит холодильник. Где-то в доме скрипит половица. Я слышу голоса: Мама и Папа тихо спорят, запершись в кладовке, чтобы их не слышали другие люди. Но я их слышу.
Я слышу всё.
Защищай их сердца, наконец шепчет мне дядя Реджи. Обещай, что защитишь их сердца.
8
Иногда у меня чешется в таких местах, где я не могу почесать. Я уже стар, лапы у меня гнутся не так, как раньше, а кожу колет так сильно, что я могу только трястись. Когда Макс это видит, он сразу понимает: «Где чешется? Тут? Или тут?» Он чешет всё моё тело своими идеальными человеческими пальцами, пока не находит нужного места.
Я тоже хочу делать так для него, всегда. Давным-давно я обещал, что буду любить Макса с собачьим упорством. Если ему что-то надо, я дам ему это. И за годы я дал ему всё, что у меня есть: когда он болен, я не отхожу от него, когда расстроенприношу свои любимые игрушки, когда полон энергиине отстаю ни на шаг, бегая за ним по округе в прохладные осенние дни. Но в последнее время я всё чаще его подвожу. У него что-то чешется, а я не могу это почесать. Когда-то я мог бы бегать вокруг него кругами, отвлекая от запахов в кухнестресса, гнева, печали. Теперь же я немалую часть дня сплю, а кинуть к ногам игрушку для жевания помогает далеко не всегда.
Той ночью я вертелся и метался в своей постели, слушая сверчков и вспоминая слова дяди Реджи. Интересно, у него такой же сильный нос, он чует то же, что и я? Воздух в нашем доме стал тревожным; он тоже это чувствует? Воздух кажется жёстким. Даже мой корм на вкус напоминает картон. Сколько я ни катаю его во рту, никакого вкуса не чувствую. Будь я человеком, наверняка свалил бы всё на погоду (на улице холодает), но я знаю, что на самом деле мы меняемся внутри.
На следующее утро Макс встаёт рано и чистит зубы, глядя в зеркало, это всегда так впечатляет. (Он ни разу за всё время не поддался искушению съесть зубную щётку.) Я разглядываю линии на его пижаме, смотрю, как он аккуратно причёсывается. Я обожаю в нём всё. Представить, что мы будем жить порознь, просто невозможно.
Ты, похоже, о чём-то глубоко задумался, говорит он мне.
Так оно и есть.
На улице мы ждём большой жёлтый автобус, я виляю хвостом, касаясь мокрой травы. Макс кладёт руку мне на голову и вздыхает. Он в последнее время часто вздыхает.
Во двор выходит дядя Реджи. Мама говорит, что он останется с нами на праздники, пока не «привыкнет к обычной жизни».
Можно составить тебе компанию? спрашивает он.
Макс энергично кивает. Его ладони не потеют, а кадык не дёргается, и это значит, что Максу комфортно с дядей Реджи, и мне тоже. Мы втроём ждём на единственном тёплом месте газона, маленьком кусочке рая под ноябрьским солнцем.