Если бы не наше явное военное превосходство, кто знает, не разделил бы генерал Скобелев судьбу царя Кира? Имя Томирис, как и другие скифские имена, имеет тюркское происхождение и означает «ломать, гнуть железо», от слова «темир», железо. Это перекликается с именем знаменитого Тимура или Тамерлана(37), военачальника и завоевателя, прямого потомка соотечественницы Томирис. Если внимательно читать повествование Геродота об амазонках, их происхождении, приходишь к неминуемому заключению, что эти самые амазонки были не кем иными, как жёнами тех же самых тюркских кочевников, что совершали набеги на весьма отдалённые территории. Даже первый слог в названии их (ама пер.) передаёт идею о женском начале. И точно так же, замечательные описания историка обычаев скифских племён, их обрядов не оставляют сомнений в том, что речь идёт о предках народа, именуемого нынче киргизами, издревле обитавших в степях Южной России и Западной Сибири.
Из приведённого мной наброска о том, каково устоявшееся на протяжении тысяч лет положение женщины среди народов Туркестана, можно заключить, что многоженство столь глубоко укоренено в обычаях народов, в самой природе семьи, что женщина полностью утратила чувство ревности, но, с другой стороны, чувство зависти в ней развито очень сильно. Она полагает естественным, что супруг должен делить свою любовь с несколькими жёнами, но вот то, что одна из них может иметь более изящный платок или более красивое платье, для неё уже невыносимо.
Существенно, что Советское законодательство, касательно института брака, а равно и в других отношениях, имеет множество несуразностей. Своими декретами о браке и разводе коммунисты возвестили «похоронный звон» семейной жизни своих христианских подданных, однако не отважились затронуть права многоженства для мусульман. И без сомнения, отказываясь от всех религий, они, по сути, разделили граждан на две категории из чисто религиозных соображений. Христиане имеют право менять своих жён столь часто, сколь пожелают, при условии, что одновременно не должны иметь более одной, в то время как для магометан на этот счёт ограничений нет.
По логике вещей, адептам марксизма следовало бы устранить данные несуразности и уравнять в правах обе группы, в особенности потому, что обе различны не только в религиозном и нравственном отношении к институту брака, но и в своих эстетических предпочтениях.
После такового отступления о домашнем укладе народа, средь коего провёл я столь много лет своей жизни, вновь возвращаюсь к истории моих скитаний.
Глава VII. Убежище у киргизов
Стало очевидным, что мне следовало как можно скорее покинуть дом Акбара. Обсудив с ним создавшееся положение, я решил возвратиться к моему киргизскому другу Якши-бею, дабы получить от него совет и отыскать себе какое-нибудь новое убежище. Конечно, действовать надо было ночью, но и темнота сулила опасность, ведь предстояло пересечь реку по мосту, круглые сутки охраняемому большевистскими стражниками; те останавливали и допрашивали всякого проходящего. Конечно, если пойду поздно ночью, возможно, охранники будут спать. Однако, с другой стороны, если нет, то, безусловно, меня задержат, ведь местные жители в поздний час не разъезжают. Отправься я несколько раньше, когда движение по дороге ещё значительно, и охрана бдительна, то опять-таки привлеку к себе внимание. После некоторых колебаний я выбрал промежуточный вариант. Приблизительно в десять вечера я оседлал лошадь Акбара, посадив позади себя его младшего сына. Он должен был вернуть лошадь обратно. Вид наш был вполне естественен, ибо местные часто ездят верхом по двое, а русские так не поступают. Я же намеревался проскочить именно под видом местного жителя. Вешу я прилично, около 90 кг, так что несчастная лошадь начала спотыкаться, когда мальчишка добавил свои 3040 кг; ему срочно пришлось спешиться. Одет я был в куртку типа «сафари», обут в высокие ботинки, поверх облачился в сартский халат и шапку из меха. Издали вполне мог сойти за аборигена, но вблизи любой мог распознать во мне русского. Полная же маскировка под сарта мне бы всё равно не удалась да и представляла бы опасность, поскольку изобличила бы попытку скрыть мою национальную принадлежность. А простой халат не должен был вызвать особых подозрений, так как даже русские пользовались им в качестве верхней одежды, из чисто экономических соображений.
Когда мы приближались к мосту, мальчишка плёлся позади меня в тени деревьев и наблюдал, что будет. И правильно делал, что сторонился, не рисковал попасть вместе со мной в опасное положение.
Красные охранники, изнурённые дневным бдением, расслаблялись за игрой в карты. Они даже не обратили внимания на одинокого всадника, неспешно двигавшегося по мосту и пристально смотрящего в степную даль противоположного берега.
Возле самой фермы Якши-бея, в тени деревьев, я остановился и выслал мальчишку вперёд, дабы тот разведал обстановку. Ждать его пришлось довольно долго. Наконец парень вернулся, но был чем-то крайне напуган. Оказалось, что Якши-бей слёг от болезни, а во дворе расположился кавалерийский отряд красноармейцев, занимавшихся добычей фуража. Оставаться здесь было крайне опасно, и нам пришлось ещё дальше продвинуться в степь, где была расположена ферма другого богатого киргиза, друга Акбара.
Тем временем настала ночь, необычайно жаркая и душная; вскоре непрерывное сверкание молний возвестило приближение жестокой бури. К счастью, киргиз встретил меня самым дружественным образом. Я, представившись землемером, работавшим в степи и застигнутым грозой, попросил у него пристанища на ночь. Мне устроили ложе под навесом, открытым в степь, где гроза набирала свою силу. Горизонт непрерывно озарялся вспышками молний, гром сотрясал небо.
Бури в Туркестане весною не редкость, но обычно они бывают непродолжительными. Впрочем, мне было отнюдь не до погоды, рассудок был занят другими насущными заботами: как теперь быть, куда податься? Ведь положение моё было самым незавидным: местность открытая, красная охранка и комиссары повсюду, денег почти не осталось, средств передвижения нет. Весь мой житейский багаж, столь незначительный, но необходимый, помещался в паре курджумов, т. е. седельных вьюков, но они остались в доме Акбара. Под шум не прекращающейся бури, терзаемый внутренним беспокойством, я почти не спал в ту ночь.
Первое, что услышал я ранним утром, был голос какого-то неизвестного, вопрошавшего хозяина, что за гость пребывает в его доме. «Это землемер, работал здесь в степи поблизости», таков был ответ. Затем последовала тишина. Потом кто-то громко стал читать Коран, и я обратил внимание, что арабские слова произносятся со странным акцентом. Чтец явно не был из местных жителей. Это длилось долго и, как я понял, было молитвой о выздоровлении больного.
Я прикинулся спящим и ждал, когда мулла закончит своё дело и удалится. И только когда воцарилась полная тишина, отважился встать, дабы оценить обстановку. Поблизости ни души. Вдаль простиралась холмистая долина, поля клевера и зерновых, местные фермы, разбросанные тут и там, обрамлённые пирамидальными тополями.
Усадьба хозяина являла собой двор с несколькими невзрачными жилищами и широким навесом на отшибе, открытым настежь во все стороны света. Киргизы привычны к степному простору и даже когда приспособились к оседлости, остались привержены старым обычаям кочевников и потому ставят свои жилища на местах открытых.
Хозяин угостил меня лепёшкой и молоком, стал расспрашивать, где жил я и работал раньше и тому подобное. Я объяснил, что и раньше занимался здесь землемерными работами.
«А, ну как же! Помню, помню. Я же готовил для тебя самовар!»
Вот тут-то вспомнил его и я. Лет пять назад он и ещё трое арендовали у меня земельные участки для выращивания хлопка. Это было весьма кстати, что отросшая борода сильно изменила мою внешность. Но, несмотря на это, вряд ли я мог надеяться, что останусь неузнанным: киргизы обладают удивительной памятью на лица и часто способны распознать человека, которого видели хотя бы однажды много лет назад.
День был чудесный, яркий, солнечный. Всё вокруг зеленело; даже крыши домов покрылись травой, испещрённой алыми цветками мака. После моего долгого заточения, каким наслаждением было вновь ощутить свободу движения, растянуться на траве возле арыка, вдохнуть аромат чистейшего воздуха, словом, упиваться полным блаженством бытия на лоне цветущей природы. Однако радостные ощущения мои исподволь омрачены были неизбывным чувством тревоги, ощущением крайней опасности положения, неопределённостью самого ближайшего моего будущего.
Около полудня, когда сидя на берегу арыка, размышлял я над разными вариантами действийкак, куда и какими путями идтиподошёл вдруг ко мне смуглый мужчина с орлиным носом, одетый как сарт, но с феской на голове. «Я мулла, представился он, читаю молитвы о выздоровлении маленького сына хозяина дома сего; он болен давно, но теперь ему значительно лучше. Я не сарт, я араб. Был взят в плен, вместе со многими другими, генералом Юденичем(38) во время захвата Эрзурума. Меня выслали в Сибирь, там очень холодно, но мне удалось бежать в Туркестан через киргизскую степь. Большевики меня поймали и отправили на фронт воевать с генералом Дутовым, но я бежал и оттуда. И вот, как видишь, скитаюсь среди сартов и киргизов. Меня чтят за учёность и спиритические способности, принимают охотно и платят за молитвы. Вижу, и тебе худо, как всем людям образованным и порядочным. Уйдём в горы вдвоём; вдали от опасности, среди киргизов, найдём и пищу и кров».
Нет, сожалею, был мой ответ, есть дела, которые держат меня.
Но жить средь таких разбойников, что хуже собак! настаивал он. Послушай, уйдём в горы!
Не мог я принять его предложения, хоть и было оно привлекательно. Ибо нельзя было терять связь с друзьями в городе, с коими связан я тесными узами, и от которых, несмотря на опасность и трудности, получал я иногда сведения о текущей обстановке. Не мог и отказаться от необходимого багажа, оставленного у Акбара. Помимо того, жизнь скитальческая вовсе не отвечала моим планам. Ведь главной целью, как бы ни выглядела она несбыточной, было проникнуть через китайский Туркестан в Кашгар, где ещё сохранилось старорежимное русское консульство, и присутствовал генеральный консул Великобритании. Имелись и связи, пусть отдалённые, но всё-таки связи с цивилизованным миром.
Ближе к вечеру хозяин дома уведомил нас, что вынужден отправиться в горы к своим стадам, и в доме никого не останется, кроме женского сословия. То был вежливый намёк на то, что оставаться здесь ещё на одну ночь нам не подобает. Разумеется, он догадывался, что никакой я не землемер, а просто скрываюсь от органов Советской власти.
Итак, мне вместе с моим новым попутчиком предстояло искать иное место для ночлега. Сначала мы зашли в дом одного некогда весьма богатого киргиза, однако, ныне дочиста обобранного большевиками. Комиссары угнали весь его домашний скот, изъяли все запасы зерна и фуража. Потому просьбу нашу о временном приюте он с прискорбием отверг:
«Большевики меня ограбили и если выяснят, что укрываю двух белых, то и жизнь заберут мою, да и всего семейства в придачу».
Неподалёку жил ещё один киргиз, мой знакомый. Но только мы приблизились к двери его жилища, как навстречу нам вышел один из родственников его и, сразу же узнав меня, в крайнем смятении воскликнул: «Ради Аллаха, тахир, как не боишься ты столь открыто бродить тут, когда большевики все поголовно охотятся за тобой? У нас тебе быть нельзя, комиссары и красноармейцы из русского посёлка то и дело объявляются тут».
Пришлось двигаться дальше. И тут мой попутчик араб философски заметил: «Если не можем найти кров у богатых, попытаемся у бедных». Так что на этот раз мы обратили шаги к его знакомому, бедному киргизу, жившему возле самой дороги.
«С радостью дам вам приют, ответил он, хоть дом мой на самой обочине, и комиссары шныряют то и дело, но беден я настолько, что меня не замечают».
Он угостил нас лепёшкой и яйцами и даже сыграл нам что-то на комузе (кирг. балалайкапер.). Всё его жилище представляло собой тёмную избёнку с навесом вдоль неё. Спал я беспробудно всю ночь, но утром случилась неприятность, от которой спасся благодаря чистой случайности.
Я стоял и беззаботно обозревал окрестности, когда неожиданно заметил, что поперёк поля бежит ко мне хозяин дома и неистово размахивает руками. Я как-то сразу же инстинктивно бросил взгляд на дорогу и обомлел от ужаса: по ней быстрым аллюром шла одвуконь рессорная подвода с двумя большевистскими комиссарами, с ног до головы облачёнными в свою характерную униформу из чёрной кожи. Ещё десяток верховых красноармейцев следовали изящной рысью. Молниеносно я отпрянул за опору навеса, и вся кавалькада пронеслась мимо, меня не заметив. Втиснувшись украдкою в избу, застал хозяина, перепуганного до смерти: «Комиссары ЧК! Соседи дали знать, я спешил предупредить, но опоздал. Сиди тут и жди, а я хорошенько осмотрюсь. Пока не вернусь, не высовывайся, это очень опасно!» Положение было отчаянное, казалось, укрыться негде.
Однако я знал, что где-то здесь поблизости должен был обитать знакомый мне сарт, имя его Девлет, весьма находчивый парень. Он-то наверняка бы нашёл для меня убежище, но я не знал в точности, где его дом. Единственным способом его отыскать было пойти на базар и расспросить посетителей чайханы.
Вернулся хозяин и принёс известие, что комиссары удалились и не собираются возвращаться прежней дорогой. Явилась возможность самому, на свой страх и риск, отправиться на поиски Девлета. Вручив хозяину немного денег, принять которые тот упорно отказывался, невзирая на свою бедность, и попрощавшись, я отправился по направлению к кишлаку. Мой араб следовал за мной вплоть до окраины, дружески пожал мне руку и провожал взглядом, пока я не скрылся за поворотом.
Отыскав самую большую чайхану в кишлаке, я вошёл внутрь уверенным шагом, и тут прямо навстречу мне неожиданно выступил молодой на вид сарт. «Вот я и влип, пронеслось в голове. Агент ЧК, сейчас начнёт допрос и вызовет охрану». Он же встал прямо передо мной и спросил прямо:
Зачем пришёл сюда?
Работаю тут, делаю съёмку окрестностей, ответил я, стараясь выглядеть как можно более невозмутимым, разыскиваю сарта по имени Девлет.
А, подрядчик! Полагаю, нуждаешься в продовольствии для своих, он говорил нарочито громко, так что все присутствующие могли слышать, и тише добавил: Сиди вот в этой задней комнате и жди, а я пошлю за Девлетом. Нынче базарный день, и он наверняка на базаре.
Он увлёк меня в укромный закуток в глубине навеса; там было безлюдно.
Представить не можешь, как рад я видеть тебя целым и невредимым, тахир, совершенно неожиданно для меня воскликнул он.
Но кто ты? опешил я.
Не можешь знать меня, последовал ответ, но я знаю тебя хорошо. Я ведь племянник Саид Акрама, который тебе известен.
Новый неожиданный друг мой настойчиво предложил мне лепёшек и чаю, и всячески старался выказать своё благорасположение.
Чуть позже явился Девлет и в обычной своей деловой манере спросил, не нуждаюсь ли я в деньгах.
Деньги не помешали бы, но более всего я нуждаюсь в месте, где бы спрятаться.
Устроим, не волнуйся! Хозяин этой чайханы отличный парень, он тебя спрячет, а завтра я разыщу место, где ты будешь в безопасности.
Я провёл в этой маленькой комнате весь остаток дня до самого вечера, и мой юный товарищ не пожелал меня оставить. Иногда один-два сарта заходили сюда, и пару разнесколько русских крестьян, но мы продолжали спокойно сидеть в углу, и никто не обратил на нас внимания. После ужина из великолепного плова хозяин чайханы вывел меня во внутренний двор, открыл сарай, в котором хранился высушенный клевер, и напутствовал меня, что здесь я, дескать, могу спать без треволнений. На всякий случай он запер дверь снаружи, а ключ припрятал в кармане.
Я улёгся на вязанках люцерны и уснул сном праведника. А утром был разбужен радостным щебетом ласточки. Крохотная птичка, сидя на двери, не достигавшей кровли, бодро изливала свою не особо мелодичную, но столь приятную для меня короткую песенку. У птахи было гнёздышко под крышей, и в течение того скучного дня, что пришлось мне провести взаперти в довольно жарком сарайчике, она то и дело усаживалась в пролёте двери и радовала меня своим щебетом. Я не мог избавиться от чувства, будто всё это мне в помощь, дабы одолеть мне свои невзгоды, будто бы вещунья говорила: «Не отчаивайся! Ты справишься!» Сколь успокоительна была для меня её беззаботная песенка в этот один из самых тягостных и безнадёжных дней жизни моей, когда ютился я запертый в тесном сарайчике, без надежд, без упований на будущее, представлявшимся мне чем-то вроде пустого листа бумаги
А тут явилось ещё одно создание, но то была коварная безжалостная тварь. Бесшумно, проворно, с удивительной ловкостью ласка (горностайпер.) карабкалась по отвесной стенке, петляя подобно змее вдоль щелей, пытаясь добраться до птичьего гнезда. Но родители так искусно пристроили свой крошечный домик, что он был недоступен даже для такого мелкого и шустрого пирата. Опробовав все возможные пути к гнезду и потерпев неудачу, ласка спустилась и исчезла.