Глава 10 Карл Густав фон Левенвольде
«Не теряй надежды, брат мой бесценный. Верь, что твой бог из машины уже направил на сцену свою колесницуне пройдет и недели, как трагедия переменится в комедию, и будешь вознесен к небесам. Или, по меньшей мере, поднят из ада. Не забудь же тогда и ты поцеловать кончики крыльев своего спасителя. Остаюсь твой покорный друг и брат, К.Г.»
- Ваша супруга, - вполголоса объявил дворецкий.
К.Г., Карл Густав, Amoklaufer Гассисвернул конверт и торопливо запечатал письмо.
- Кому вы все пишете, целое утро?Шарлотта, в домашнем широком платье, вошла в кабинет и сразу же царственно протянула мужу рукудля поцелуя. Аристократка, полубогиня Шарлотта, урожденная фон Розен. Двадцать поколений благородных предков, все рыцари, ни капли плебейской крови.
- К Теме Волынскому, - Густав машинально поцеловал протянутую руку, мазнув по ней сухими губами, - Бедняга окончательно запутал собственные дела. И давняя наша дружба велит мне немедленно их распутать, и по возможности, не обрывая нитей. Ведь нити прядутся мойрами, нитиэто сама жизнь, графиня
Отчего же чистокровные полубоги, и полубогинии так некрасивы, и красота, дар смертельный и случайныйдается персонам нестоящим, недостойным, последним в роду? Густав смотрел на жену, на ее широкое платьео, несбыточные надежды!на ее такое правильное, и такое же лошадиное лицо. Отчего же те, кто положен нам по правилам, по законунекрасивы, и столь же прекраснычужие, запретные, недоступные?
- Вы, как всегда, великодушны и милостивы, - Шарлотта кругом обошла письменный стол, цепко обежав взглядом разложенные бумаги, и встала за спиной у мужа, - Надеюсь, вы окажете мне честь и пообедаете дома?
- Увы, - Густав откинул голову, и длинные его волосы змеями прошуршалипо атласному платью стоящей у него за спиной Шарлотты, - Есть еще одно запутавшееся создание, в котором я вынужден сегодня принять участие. Моя Mulier amicta sole.
- Отчего вы так его зовете?недоуменно спросила Шарлотта, и тонкие пальцы ее привычно погладилитемные кудри, разметавшиеся поверх ее платья, - Ведь ваш братмужчина, а вовсе не дева.
- Это старая история, - улыбнулся Густав, - Еще со времен нашего саксонского ученичества. Гувернер проходил с нами геральдику, и каждый из нас, из трех братьев, должен был изобразить для себя собственный герб. Рене нарисовал звезду с золотыми краями, как и положено третьему сыну, и вместо «la mulette endente de or» растяпа подписал под звездоюmulier, дева. И язвительный наш братец Казик тут же принялся дразнить его «девой, одетой в солнце». А потомкак-то само собою и прижилось это прозвище.
- Мы с сестрицей вышивали гербы на шелке, - мечтательно припомнила Шарлотта, неохотно снимая руку с его волоси выходя из-за его спины, - Но нам и в голову не пришло бытак сложно дразнить друг друга. Что ж, прощайте, ваше сиятельство граф, к обеду я не стану вас ждать, - Шарлотта неловко огладила широкое свое платье и произнесла задумчиво, - Как знать, будут ли наши детитак же дразнить друг друга звездами и девами?
«Не будут, - подумал про себя Густав, - У нас не будет детей. И платье твоенапрасно». А вслух сказал только:
- Прощайте, графиня.
Прошуршало атласное платье, клацнули по лестнице домашние разношенные туфлипрощайте, графиня. Густав открыл бюро, отсчитал монетывот она, твоя цена, мальчик мой. Mulier amicta sole. Вчерашний твой проигрыш. Нити никчемной твоей жизни, в которых мечешься ты, как в сетях
Густав завязал кошелек, и убрал за пазуху. Пальцы задели, оцарапавшись, оправуи машинально вытянули медальон на длинной цепочке, весь обсыпанный драгоценными камнями. Машинально, не думая, механическион откинул крышку, и впился взглядом в портрет. Портретв языках пламени. У юноши на миниатюре было надутое и глупое личико, фарфоровой куклы. Это забавносохранять столь надменное выражение лица, когдагоришь. Или же это вы горите, господин генерал-полковник? Берегитесь
Jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laidюный повеса, бездушный, глупый и безобразный. Так звал тебя когда-то один старый злюка. Все-то лгал, но он, Густав, отчего-то запомнил, все эти сердитые, бессильные слова. Небольшое созданиеменьше кошки, легче птицыи столько именИ сколько еще и других именв сонетах, в балладах, в колыбельных, и в душном альковном шепотевсе тыЗапертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источнику Соломона сестра она и невеста, а у него, у Густавабрат и друг, игрушка и жертваInnothing artthoublacksaveinthydeedsУ тебя и души-то нет, прав был тот старикsans espritНо разве легчеот этого? Когда такая талия и такие глазазачем душа, и есть ли душау банши? У мраморных статуй, спящих в итальянской земле, и у певчих птиц?
Вы попались, генерал-полковник, вам не выйти из огненного круга.
Густав с треском захлопнул медальон, закинул обратно за пазуху, и стремительно переобулсяиз домашних ковровых туфель, в генеральские ботфорты. Сбросил в кресло халатвесь расшитый змеями и чудовищамии сам, не дожидаясь камердинера, надел на себя генеральский мундир. Оглянулся с усмешкойна голый, пустой манекен.
Выудил из-под бумаг тонкий, невесомый стилет, и вложил за пояс:
- Нехорошо отправляться в гостии без подарка
Глава 11 Что упалото пропало
- Для шкурки, но не для мясца охотник застрелил песца, - продекламировал тоскливо бездельник Петруша.
- Мораль проста - одним песец, другим - продолжил было Яков русский перевод лафонтеновской басни, но завистливый Петер бросил в него из кресел салфеткой. И, как всегда, конечно же, промахнулся.
Яков собирался нанести визит будущему своему патрону, великолепному графу фон Левенвольде, и красовался перед зеркалом, принимая изящные позы в новехоньком, по самой последней моде, кафтанес широкими узорчатыми обшлагами и в рюмочку ушитой тончайшей талией. Петеру же предстоял день в госпитале, в обществе нарывов и гнойных язв, и бедняга, несомненно, завидовал.
- Ландрат, говорят, неравнодушен к таким вот молоденьким щеголям, - подначил ехидно Петер, - Особенно когда у них выразительные глаза, и такая тонкая талия
- А я слышал, мой наниматель предпочитает военных, и притом таких, чтобы уже успели повоевать, - отвечал братцу добродушный веселый Яков, - А я штатский пшют и шпак, и буду интересен ему исключительно как лекарь для его дуэльных ран, подагры и почечуев.
- Твоя талия в двадцать два дюймазаставит его переменить вкусы, - начал было Петер, но тут в дверь постучали.
- К профессору пожаловал герр Гросс, - объявил слуга, - Я сказал ему, что доктор Бидлоу на службе, но он просит выйти к нему любого из васговорит, что вопрос его годится для всякого доктора.
- Кто этоГросс?спросил Ван Геделе, расправляя перед зеркалом кипенный кружевной кроатский галстух.
- Лейб-инженер, молоденький и довольно милый, - припомнил Петер, - Ты мог видеть его в «Семи небесах», он играл за столиком наискось от настакой, как лисичка, цвет его волос еще зовется у англичан клубнично-рыжим.
- Убей бог, не помню
- Еще бы, ты все ел глазами ту пару лютеран-трупорезов
Яков собрался было спросить, отчего пасторов-лютеран Петер зовет трупорезами, но тот рывком поднялся с кресел:
- Идем же, Яси, пощебечем с придворной птичкойчто-то ей надо?
- Вас интересуют вот эти ребята, герр Гросс?Петер толстеньким, сужающимся к ногтю пальчиком ткнул в херувимов.
- Да, с точки зрения хирургии, и анатомиине слишком ли опасно они висят? Мне показалосьпри подобной фиксации хороший шанс для перелома хребта.
- Отличный шанс, - подтвердил Яков, - Ремень на талиии грубая веревка. Один резкий рывоки хребет пополам.
- И где вы взяли эту фантасмагорию?полюбопытствовал Петер.
- Версальская опера, «Триумф Вакха и Ариадны», год одна тысяча шестьсот семидесятыйот рождества Христова, - ответствовал Гросс, - Мне поручено максимально скопировать изображенную здесь сцену, но я опасаюсьсделаться невольным убийцей для наших статистов.
- И станетеесли не продумаете как следует крепеж, - предрек Петер, поднося гравюру к самым глазамон был близорук, - Художник дурак, смотрел оперу невнимательно. Подобные ремниверная смерть, тем более в движении, здесь нужны такие шлейки, как делают для болонок. Болонкам тоже сворачивает шею обычный ошейники вам следует поучиться, как делать пятиточечную безопасную шлейку, у скорняков, что их производят. Впрочем, я сам зарисую для вас, дайте только, возьму перо, - и Петер, увлекшийся уже предполагаемыми ангельскими шлейками, убежал в кабинет за чернилами и пером.
- У нас ставят «Триумф»?уточнил у Гросса тем временем Яков, - Я полагал, что ноты утеряны безвозвратно, и после провала эту оперу уже не поставить
- Да какое - вздохнул пренебрежительно Гросс, - У нас только декорация от «Триумфа». Ставим «Нерона», тоже провального. «Любовь, приобретенная кровью и злодейством». Бог даст, премьеру покажем к тезоименитству, если тенор не запьет и балерины не забеременеютэтих только-только понаберут из деревенскихчерез месяц уже все брюхаты, как кошки, - бледный Гросс красиво зарозовелся, - Таков уж наш руководительу него подобные вещи выходят на раз
- Рене Левенвольд?догадался внезапно Яков, - Церемониймейстер? Он же обер-гофмаршал, курирует все придворные постановки.
- А кто же еще, - пожал плечами инженер, - Ему из Дрездена одна из его прежних обожеони везде у негопередала с оказией гендельские нотыи вот, изображаем уже третью неделю, пародию то ли на Версаль, то ли на оперу Августа Сильного
Вернулся Петер, с чернильницей и пером, и принялся вдохновенно чертить на листе на обороте гравюрысхему шлейки.
- Нет!всплеснул руками Гросс, - Это редкая гравюра, мне за нее голову снимут. Возьмите другой лист
- Поздно, - констатировал Петер, - Я уже закончил. Могу подписаться под рисункомкак на рецепте.
- Не стоит, - убитым голосом отвечал инженер, - Сколько я должен вам за консультацию, доктор?
Лицо его разом сделалось мышиным, серым и скучным, и Петер спросил с жалостью:
- Неужели ваш начальник столь суров, что прибьет вас за этот лист бумаги?
- Он не дерется, - с вялой улыбкой отозвался Гросс, - Но лучше бы дрался. Оплеуха предпочтительнеевсех тех обидных определений и сравнений, что теперь меня ожидают.
- Я сделаю вам скидку за порчу гравюры, - попытался смягчить его горе Петер, - И возьму с вас двадцать копеек вместо сорока. И, если понадобитсяготов ответить перед вашим начальством, за то, что разрисовал листок.
- Не нужно. Вам потом еще жить и житьс теми эпитетами, которыми вас наградят. А я и так уже знаючто я рыжая безмозглая прокислая арестантская запеканка.
- Так зовет вас ваш патрон?рассмеялся Яков.
- Так меня назвали, когда я предупредил, что задник у сцены станет заваливаться при попытке «сделать, как в Версале» - и он завалился, и почти на самого обер-гофмаршала. В Измайлове не сделаешь как в Версале, просто оттого, что Измайловооно совсем не Версаль.
Яков вспомнил Измайлово, вспомнил Версалькоторый он тоже видел, сопоставил и понял, что нет, Измайлово ну никак не Версаль. Инженер рассчитался и укатил с испорченной гравюрой навстречу порции унижений, Петеротправился на службу в госпиталь, а Яковполетел к вершине своей карьеры.