Стуча каблуками, он приблизился к фон Бюрену, нежно взял его под руку:
- Пойдем же, мой невольный меценат
Яков провожал их глазами,и все думал, как же удается обер-гофмаршалу так легко носить свой золотой кафтан, если в действительности наряд его тяжел, как доспех. Назад откинутые плечи, готический излом в талиисловно и нет на плечах мучительной тяжести, наоборот, крылья за спиной
Статист осел на корточки, и повторил все так же растерянно:
- Будто что-то оторвалось там, внутре
- На сценуСенека, Аницетус, хор! Пробуем начать еще разуже с хором, - провозгласил торжественно победитель Ла Брюс, - Посторонних попрошу за сцену!
Гросс принялся поднимать статиста с корточек на ноги, и Яков поспешил к нему на помощь. На сцену уже гуськом стремился хорчереда церковных певчих в монашеской одежде, явно взятые напрокат из дворцового молельного дома. Певчие выстраивались рядком под солнцем и луной, задевая головами все еще свисающую, как петля с виселицы, лонжу.
Доктор и инженер кое-как под белы руки увели за сцену незадачливого ангела.
- Дальше я сам, - ангел выпрямился, освободился от поддерживающих рук, - Навроде полегчало
- Если что почувствуешьсразу посылай за мной, - предупредил Ван Геделе, но статист не стал его слушать, убежал.
- А конюх, кучер и два поваравольные люди?
- Не то слово, - удивленно отвечал инженер, - Поварафранцузы, выписаны из Парижа на хорошее жалованье, а кучер с конюхомлифляндские немцы.
Яков вспомнил бледные, обведенные темным контуром губы легкомысленной волчицы, и сказал Гроссу примирительно:
- Твоя Лукерья висит в петле, как тот наш статист, и не ведает, сломают ей хребет или бог милует. Вот и ищет себе страховку, как умеет. Больше я тебе не скажускоро все и так все увидят.
Инженер, даром, что человек молодой, был господин светский и намеки понимать умел. Он хмыкнул, почесал переносицу и сказал только:
- Хор проорался, Ла Брюс тоже. Пойдем, я выведу тебя. Статист наш где-то бегает и вроде пока не помер. Если вдруг примется помиратья пришлю за тобою, незачем тебе мыкаться без дела в нашей пылище.
Глава 16 Эрнст Иоганн фон Бюрен
Обер-камергер фон Бюрен, грациозный и величественный, в неизменном своем лиловом, проследовал из покоев императорскихв собственные покои. Смежные, через две двери. Табельное грехопадениепо назначенному расписанию. Стояла глухая ночь, и некому было глазеть на его возвращениедежурные лакеи клевали носом на своих стульях, остались разве что шпионы за шторами, но эти шпионы былиуже все его.
На супружеской кровати, под китайским вышитым балдахином, спали троежена, и кормилица с прильнувшим к ней младшим. Все трое лежали в обнимку на середине постеливидать, возились, играли, да так и уснули. Бюрен накрыл одеялом ребенка, выпроставшего наружу из перин и руку, и ногу, и смотрел на спящихлицо его было, как всегда, слегка потерянное. Он правил слишком уж хрупким ковчегом, этот незадачливый Ной, и все время опасался за сохранность своего корабляв бурных водах. Этот ребенок был у них с женой поздним и, наверное, последним, и страшно было за негочто ждет его в чужой, такой враждебной стране. Здесь, чтобы выжить, нужно отрастить себе и когти, и зубы.
Бюрен взял покрывало, хотел устроиться на козеткено на козетке уже спала собака, борзой щенок. Он снял собаку с козетки и бережно переместил на пол, на лапына собаке по случаю прохладной погоды надета была ажурная вязаная жилетка, наподобие душегреи. Бюрен лег, не раздеваясьспать ему оставалось часа три, до утреннего манежа. Накрылся, и щенок тут же залез и устроилсяв ногах. Бюрен в полусвете ночника разгляделдушегрею и усмехнулся. «Неужели он и вправду сам их вяжет?подумалось ему, - Не может быть, наверняка врет. Он же все время врет» Душегрею для щенка подарил гофмаршал, и уверял, что связал ее сам, но Бюрену казалось, что все это его вязаниепросто выдумка, чтобы удивить, заинтриговать.
Утром манеж, танцмейстер, потом министры. Генерал-прокурорЯгужинский все норовит дерзить, но это получается у него так жалкоКак будто прежний, отставной, ненужный более галант завидует новому. Генерал-прокурор весьма умен, пора ему догадаться, что мода меняется, и времена петровских адъютантов с их дерзкой вседозволенностью давно миновали. Давно правят женщины, и следует служитьуже для женщин. Нынешним патронам требуются от нас совсем другие услуги, или довольно быть умным, но тогда изволь сидеть в тени, как Остерман. Ты же догадлив, генерал-прокурор, ведь и приятели твои, Левенвольды, переменили привычки, поймали ветеручился бы у них, стоит ли злиться, что прежние умения уже не в чести?
Министры, генерал-прокурор, потом портретистПозавчера вышло забавноБюрен позировал, а оба Левенвольда сидели на поручнях кресла, как в притчах это делают ангел и бес, и все мешали ему держать для портрета умное и значительное лицо. Склонялись по очереди и шептали всякие глупостии презабавные. Художник бесился, но и боялся их троих, и пережидал его приступы смеха, терпел. Младший Левенвольд легко соскользнул со своего поручня, и отошел к столику с красками, принялся что-то там рисовать, за спиною у пыхтящего от злости художника. А старший шепнул Бюрену на ухо:
- Ты страдаешь в первый и последний разпотом разве что придется пририсовывать звезды, ленты и латы. К тому, что у него сейчас получилось.
Бюрен тут же потребовал повернуть и показатьчто же получилось? И на него глянула с портрета ну такая напыщенная рожаС подобной не стыдно и войти в историю.
- А у тебя, Рене, что получилось?спросил он младшего Левенвольдатот как раз закончил рисовать и тряс листом, давая бумаге просохнуть.
- Герб баронов Вартенберг. Как я его себе представляю, - обер-гофмаршал протянул ему лист, и брат его на поручне своем залился смехом:
- Ржавые цвета, да, Рене?
- Отчего же, красный бык на белом полецвета вполне канонические, - смиренно отвечал Рене, - Я не знаю, что ты видишь здесь смешного.
Он тогда сказал им двоим:
- Мне тем более непонятен ваш геральдический юмор, господа, я слишком прост для подобных шуток. Герцог де Лириа не зря доносит своему королю, что обер-камергер Бюрен незатейлив, как грабли, - и встал с кресла, и бросил портретисту небрежно, - Месье Каравак, я вынужден закончить сеансдела государственные требуют моего присутствия. И вашего присутствия, графы
Левенвольды переглянулись и рассмеялисьразной масти двойники, золотой и черный. Они играли за него, на его стороне, и все равно пребывали как будтов заговоре вдвоемпротив всего света.
И сейчас Бюрен лежал, одетый, под покрывалом, с щенком в ногахи проклятый рисунок был у него в кармане. Он носил его с собой все эти два дня, разглядывал, пытался понятьв чем же насмешка? В том, какие цвета? Или сама фигурато, что это именно бык? Бюрену всегда, с самого начала, с первого их взгляда, с первого словаказалось, что Рене Левенвольд смеется над ним. И когда целуетсмеется, как будто вот-вот оттолкнет его и спросит: «И тыповерил? Вот же дурачок» Бюрен видел себя глазами Рененеуклюжий, нелепый парвеню, безобразный неряха, не умеющий даже правильно поставить тростьИ все его танцмейстеры, и его манежи, и недавние баронские титулывсе глупость, напрасно, для Рене он все равно несуразная нелепая деревенщина, олух царя небесного, и такой смешной
Бюрен повернулся на бокхотя козетка, конечно, для такого не приспособлена. Собака перебралась под шумок повышеи к утру, можно спорить, заберется и под мышку, и жилет сделаетсявесь в ее волосах. Стоит выкинуть из головы всю безрассудную прелестьведь те времена миновали, и в прошлом остались и адъютанты-содомиты, и прочие петровского разлива глупости. Служить женщинам, и своей семье, и жить дальшевполне разумно и правильно. Манеж, танцмейстер, министры. Ремонт лестниц, поставки мрамора, и горное дело, столь волнующее и увлекательное. И коннозаводство, как точная наука. Выездка, Плювинель. И ружьяпередовой системы Лоренцони
И дурацкий рисунок в кармане, который рука не поднимается ни выбросить, ни порвать.
Глава 17 Падший ангел
Гросс приехал за ним рано-рано, дядюшка и Петер не успели еще отбыть в госпиталь и даже позавтракать, блуждали по второму этажу сонные, в ночных колпаках.
- Ну и служба у тебя намечается - зевая, посочувствовал Петруша, потягиваясь и почесываясь.
- Завидуешь?лукаво улыбнулся Яков.
- КакоеЛучше гнойные свищи в госпитале, чем золоченые свищите, что при дворе, - Петер запахнул вырез рубашки, - Я тебе не завидую. Новый твой хозяйчикта еще гангрена.
Яков накинул халат и сбежал по лестнице в гостиную. Гросс нервно мерил шагами комнату из угла в угол, бледный и мрачный. При виде доктора он вскинулся, взволнованно шагнул навстречу:
- Он все-таки умерНочью, в три часа, в людской у Левенвольда.
Яков внутренне передернулся и спросил:
- Что ж за мною не послали? Может, можно было помочь
- Не успелиочень уж быстроСперва ноги у него похолодели, потом отнялисьи все за полчаса, пока я бежал от своей квартиры. Граф спустился из спальни, хотел послать за тобойа Сенька уж помер.
- Значит, ангел былСенька, - бессмысленно проговорил Яков, - А что обер-гофмаршал, все еще хочеткак в Версале?
- Ты бы виделкак он трясся, - с каким-то злым торжеством произнес Гросс, - Он уже больше не хочеткак в Версале. Сегодня мы с тобой сделаем четыре шлейки, к нам специально для этого приглашен скорняк. И ты вдобавок посмотришь на качеливо втором акте дура Лупа поет свою арию на цветочных качелях.