Это несправедливо! умоляюще закричала онаОн не должен умереть! Я не позволю!
В этом мире немного справедливости, девочкаустало произнес Йонатан, нарушая указания брата.
Симон укоризненно посмотрел на него, но не сделал замечания. Тем не менее властный Йонатан несколько стушевался под его взглядом и отошел в сторону.
Пожалуй, ты можешь его спастизадумчиво сказал Симон и на ее молчаливый вопрос, ответилСтань его женой и у нас появится повод сохранить ему жизнь.
Но я не хочу быть его женойвозмутилась Шуламит.
Конечно, конечно, девочкамягко произнес онНикто тебя не неволит Правда ом умрет, но ведь это не так уж важно, верно?
Я ненавижу тебя, дядя! закричала Шуламит по-иудейски, хотя почти все слова было понятны Публию.
Я тоже тебя люблю, роднаяответил Симон на койне без тени насмешки в голосе.
Но он же не еврейнеуверенно произнесла девушкаКак же он может стать моим мужем?
Теперь уже может, ведь он раб. Правда ты будешь женой раба, но ведь это ненадолго, верно? Всего шесть лет. Или меньше, если он даст тебе развод.
Чей он раб?
Мой.
Шуламит посмотрела на него с нескрываемым изумлением. Публий тоже много не понимал. Например, он не понимал, что должно произойти через шесть лет. Не понимал он, и что особенного в том, чтобы быть рабом именно Симона. Не все ли равно рабу, кто его хозяин. Впрочем нет, наверное Симон добрый хозяин и по доброму относится к своим рабам. Интересно, сколько их у него? И уж совсем непонятно, как свободная женщина может стать женой раба. Единственное, что было ясно ему, это зачем Симон выдает за него свою племянницу. Все верно, замужество покроет ее позор, а потом можно будет избавиться от ненужного уже мужа и стать женой достойного человека. Как именно от него будут избавляться, Публия не интересовало, ведь он и сам собирался сделать Шуламит вдовой.
Ну так как же? требовательно спросил Симон не повышая голосаКаков будет приговор этому человеку? Легкая смерть или тяжелая жизнь?
Жизньпрошептала девушка и бросилась прочь.
Через мгновение ее развевающиеся одежды исчезли в листве дубов.
Пойдемсказал Симон странным голосом.
Он глядел не на него, Публия, а вслед убежавшей девушке и на лице его было выражение беззащитности и неуверенности, таких несвойственных этому странному человеку. Возможно, это лишь показалось Публию, потому что через мгновение лицо его хозяина было по-прежнему загадочным и непроницаемым. Симон посмотрел на него, усмехнулся, покачал головой и повторил знакомое слово:
Шакран!
Но это почему-то прозвучало не осуждающе, а скорее одобрительно.
В последующие несколько месяцев Публию привыкал к жизни раба. Приходилось терпеть, потому что воспользоваться ножом ему не удавалось: по какому-то странному стечению обстоятельств, все острые предметы хранились под замком или были под присмотром. Отношение иудеев к рабам было странным, и Публий до сих пор с этим не разобрался. Он жил в большом и богатом доме Симона, на окраине Модиина, ел и пил вместе с его семьей и, поначалу, спал в одной комнате с его младшими сыновьями: Иудой и Маттитьяху. Других рабов у Симона не оказалось. Никто не унижал Публия, одежда его была такая же, как и остальныхпростая, но подшитая. Хозяйство вела Хайя, жена Симона, которой помогали разные, все время сменяющиеся женщины. Публия не утруждали работой, но и без дела он не сидел. В большом доме всегда находилась занятие для бывшего инженера, который умел и любил работать и с деревом и с камнем и с металлом. Это его совсем не обременяло, даже нравилось, удивительным образом отвлекая от горьких дум. Началась жатва, но до работ в поле его не допустили, зато пришлось поработать в домашней кузнице, поправляя серпы и чиня мотыги. Теперь у него были инструменты, которыми так заманчиво было бы распороть себе кишки, но сын Симона, Иуда, так просил сделать игрушечную баллисту, а он опрометчиво пообещал и не мог обмануть. Мысли о смерти стали отходить куда-то на задний план, вместо этого приходилось думать о том, где взять материалы для ремонта стен, уголь для кузницы и хоть немного кедрового дерева, чтобы сделать игрушечного слона для маленького Маттитьяху. Постепенно у него образовался свой круг обязанностей, и, незаметно, он перестал получать приказания, прекрасно зная сам, что следует делать. Загадочный Симон редко появлялся в своем доме, исчезая по каким-то своим таинственным делам. Однако, все что происходило за стенами дома давно уже перестало интересовать Публия. Ему устраивала эта размеренная, простая жизнь, напоминающая ему отцовский дом в Геркулануме, и даже само рабство казалось-бы перестало его тяготить. Похоже, что иудеи относились к рабам как к бедным родственникам, взятым в дом, чтобы не умерли с голоду на улице.
Но через два месяца все внезапно изменилось в один миг. Пришли Симон, Йонатан и еще какие-то люди, одели его в праздничную одежду и здесь же, во дворе дома, соединили с Шуламит каким-то странным обрядом, смысла которого он не понял и понять не пытался. После этого их отвели в небольшую комнатку в доме, в которой они должны были провести свою первую ночь. Он так и не заглянул ей в глаза во время брачной церемонии, а ведь ему так хотелось снова увидеть эти ее необыкновенные глаза. И все же он робел при при одной мысли о том как впервые коснется той, к которой его, похоже, неудержимо влекло. Светильники не горели, но было полнолунье, и Публий подумал, что луна должна красиво отражаться в ярких глазах женщины, однако луны там не было, да и ее глаза он не увиделони были закрыты. Он осторожно коснулся рукой ее бедра, но женщина не шевельнулась. Ее прекрасные волосы сейчас лежали мертвой грудой, скрывая линии шеи. Потом она послушно раздвинула ноги и повернула голову на бок, так и не открывая глаз. Когда все кончилось и он поднялся, ему показалось, что Шуламит умерла, но тут она открыла глаза и посмотрела на него в упор. Ничего не было в этих глазах: ни луны, ни гнева, ни страдания Никогда еще ему не было так страшно, и он подумал что это он умер, переплыл греческий Стикс, сам того не заметив и давно уже обитает в стране мертвых. Ничего он не увидел в глазах женщины, ничего кроме тяжелого, всепроникающего спокойствия. Это были глаза человека отдавшего трудный, грязный и неприятный долг. Наверное, что-то отразилось на его лице, потому что она прошептала:
Прости меня, я не хотела тебя обидеть.
Но в ее глазах он не увидел раскаяния. Потом она поднялась и отошла в угол. Не сразу понял он, что делает там его молодая жена, а когда понял, то темное отчаяние ворвалось в его сердце Она не желала от него ребенка.
Больше он до нее не дотрагивался. Они спали в разных углах, а днем он старался не заходить в проклятую комнату чтобы не видеть ее лица. Следовало бы ее возненавидеть, но он ненавидел себя, на большее у него не оставалось сил. Спокойствие, которое он нашел было в доме Симона, куда-то пропало, как и не было его. Осталась лишь пустота в душе и черная, всепоглощающая тоска. Однажды он взял нож, который принесли в кузницу для правки и долго, внимательно смотрел на тусклое лезвие. Нож был совсем тупой, но ведь полоску дешевого железа можно заточить еще раз, а больше одного раза и не понадобится. Он представил, как острое лезвие вспарывает мышцы живота и его кишки выпадают наружу. Немного, совсем немного боли и придет, наконец, покой. Или лучше направить нож в сердце? Крови будет меньше, и меньше придется убирать за тобой этим людям, которые не сделали тебе ничего плохого. Решенов сердце! Лишь бы не промахнуться.
Эй, ты! Иди сюдапозвали его со двора.
Он вышел, безучастный и безразличный ко всему.
Я видел как завороженно ты смотрел на ножначал неизвестно откуда взявшийся СимонНу и как? Хорошо его наточил?
Не бойся, господинхмуро ухмыльнулся ПублийЭто не для тебя.
Я знаюпоследовал ответЭто ты для себя стараешься. Так всегда поступают рабы и трусы!
Трусы? возмутился ПублийПокончить с этим позоромэто по-твоему трусость?
Разумеетсяспокойно ответил тотЭто же самый легкий путь уйти от ответа.
А если нет другого?
Значит не нашел другогоотрезал СимонЛибо смелости не хватило, либо ума, либо еще чего-то.
Так по-твоему и Ликург был трусом? спросил удивленный ПублийДа ты хоть слышал про Ликурга?
Несомненно, он был трусом, потому что спрятался за отговорку вместо того, чтобы сражаться за свои идеалы.
Публий задумался. Не всякий осмелится так говорить о кумире не только Спарты, но и всей Эллады, о человеке, которого считали и считают примером для молодежи. Значит можно думать иначе? Можно жить иначе? Вот только зачем жить?
Я слышал как ты рассказывал истории моим сыновьямпродолжил СимонТы уже хорошо говоришь на нашем языке.
Язык евреевивритдействительно давался ему легко. Там часто встречались слова, заимствованные из арамейского и греческого, которыми он владел в совершенстве, да и сам иврит походил на диалект арамейского.
Вчера ты рассказывал ему про страну Мицраимпродолжил маккавей и, глядя на удивленное лицо Публия, пояснилЕе обитатели называют ее Та-Кемт, и ты там жил.
Да, господинсогласился Публий, сообразив, что речь идет о Египте.
Ты рассказывал, как река Нил разливается летом, в самую жару. А еще ты сказал ему, что это чудо, которое невозможно объяснить.
Да, я это говорил.
Не говори так больше.
Но, почему? вырвалось у Публия.
Симон уставился на него своим непроницаемым взглядом и некоторое время молчал. Публий решил было, что совершил сейчас большую оплошность. Рабу не следует так разговаривать с господином, и уж точно ему не следует задавать вопросы, не относящиеся к его обязанностям. Впрочем, ему было все равно. Интересно, какое наказание положено у иудеев за дерзость? Наконец, Симон заговорил.
Настоящее чудо действительно объяснить невозможносказал он очень странно глядя на ПублияНо такие чудеса редки, очень редки. А все остальное лишь кажется нам чудом в силу нашего невежества.
Но ведь настоящие чудеса бывают? настаивал Публий напрочь забыв о том, кто он и кто перед ним.
Бывают
А ты? Ты видел хотя бы одно?
Видел Рождение моего первенца. Несомненно, это было чудо!
Симон смотрел куда-то мимо него, наверное вспоминая рождение сына. Этот разговор был интересен, захватывал, а самое главноеуводил мысли от того, о чем думать уже не хотелось. Потом маккавей ушел, а Публий закончил свою работувыправил нож. Жить по прежнему не хотелось, но и умирать уже тоже не хотелось. На следующий день Симон еще не уехал. Увидев его во дворе, Публий подошел и решительно спросил:
Господин, ты знаешь, почему Нил разливается летом?
Знаюусмехнулся тот.
Расскажи мне, господиносторожно попросил Публий.
Симон задумался на минуту и сказал:
На закате я уеду. Ты поедешь со мной. В пути мы будет разговаривать.
Да, господин.
Что-то происходило, но что именно, он не понимал, и просто радовался переменам. А еще ему хотелось уехать подальше от холодных карих глаз, в которых не отражается луна.
Вот еще чтопродолжил СимонМне надоело, что ты называешь меня господином. Отныне, будешь звать меня по имени.
Это прозвучало как каприз, как прихоть хозяина, но Публий почувствовал, что нечто изменилось в их отношениях, вот только никак не мог взять в толк ни что именно, ни почему. Он давно подозревал, что загадочный маккавей умеет читать мысли, поэтому не удивился, когда тот бросил на лету, уже уходя:
Ты начал задавать вопросы
Перед закатом они тронулись в путь. Публию дали мула, напомнившего ему неудачный поход на Хакру, а Симон, севший на другого мула, вел в поводу настоящего боевого коня, нагруженного секирой и щитом. На поясе у Симона висел короткий меч, похожий на те, которые маккавеи прятали под полами одежды во время бунта, а может быть и тот самый. Публию меча не дали, зато он получил дротик и длинный лук со стрелами.
Мы будем охотиться? спросил он, показав на свой лук.
Нетпоморщился СимонОхотиться мы не будем. Евреи не охотятся.
Как не охотятся? Этот странный народ задавал Публию все больше и больше загадок. Но, действительно, им дали в дорогу мешочек сухарей, немного муки и вяленую рыбу, маслины и сушеные фрукты. Их разговор начался на первом же привале. Вначале они развели костер и испекли на камне лепешки из взятой с собой муки. Лепешки пахли дымом и подгорели с одной стороны, но путешественники проголодались и быстро расправились с ними и горстью фиников.
Ты спрашивал про разлив НилаСимон, казалось, продолжал недавно начатый разговорВсе дело в его длине, а она очень велика. В конце зимы идут обильные дожди на юге, очень далеко за великой пустыней, в необъятных лесах. Множество рек несет эти воды на север, иногда быстро, а иногда и медленно, многие месяцы. Реки эти сливаются и объединяются, пока не сольются в великий Нил. Более трех месяцев течет вода от тех далеких дождливых лесов до засушливой египетской пустыни и попадает туда как раз в самый сухой месяц. Вот и все чудо и это чудо природы. А ведь бывают и рукотворные чудеса
Рукотворные?
Ты видел Фаросский маяк?
Да, господин.
Симон Меня зовут Симон, забыл?
Да, Симон, я его видел и изумлялся.
Жаль, что я не видел. Скажи, разве это не чудо?
Но ведь это дело рук человеческих
А теперь, представь себе, что ты дикий варвар Напримериудей.
Симон весело засмеялся и хитро взглянул на Публия. От смеха его лицо покрылось мелкими морщинками и на мгновение перестало быть загадочным. Публий послушно закрыл глаза и представил себя евреем. Вот он стоит на молу Александрии, одетый в варварские штаны, на голове тюрбаном намотана повязка, и эта повязка грозится сейчас упасть, потому что его лицо задрано вверх в невероятном изумлении.
Пожалуй, варвар сочтет это чудом.
Жаль, что я не виделповторил СимонНаверноедействительно чудо. Оказывается, чудеса бывают и рукотворными. А те, кто их создаетчудотворцы. Между прочим одного такого я знаю.
Кто это?
Это мой брат, Иуда Маккаби, Еврейский Молот. Знаешь ли ты, сколько войска было у Никанора?
Думаю, тысяч двадцать-тридцать или немного больше. Птоломей обещал собрать сорокатысячное войско, но многих он отдал Горгию, а некоторые вспомогательные отряды так и не пришли.
А сколько было у Иуды, как ты думаешь?
Лазутчики Горгия говорили о десяти тысячах.
На самом деле нас было меньше шести тысяч. Еще в начале похода Иуда отпустил по домам, а попроступрогнал, всех тех кто мог ослабить его войско: колеблющихся, молодоженов, больных. Ему не нужно было большое войско, ему нужна была армия сильная духом. Как ты думаешь, его победа была чудом? Не торопись с ответом.
Публий вспомнил копья выползающие из тумана, темный ряд иудейского войска, завывания труб, грохот упавших щитов, и задумался. Он взглянул на Симона и увидел, что тот с нетерпением ждет его, Публия, ответа, как будто от этого ответа зависело нечто важное. Тогда он осторожно начал:
Я думаю, нам это должно было показаться чудоми подумав, добавилИ, возможно, не только нам. Это что, так и было задумано?
Симон улыбнулся и не ответил. На следующий день их путь продолжился, и это неспешное путешествие длилось целую неделю. Иногда Публий начинал думать, что Симон нарочно удлиняет путь, чтобы дать ему возможность задать свои вопросы. И он это вопросы задавал. Однажды он спросил:
Про Фаросский маяк ты, возможно, слышал или читал Геродота, но откуда тебе известно про истоки Нила? Думаю, что в тех местах не был ни один человек.
Ни один цивилизованный человек, хотел ты сказать? Ведь не думаешь же ты, что огромные леса необитаемы? А ведь и там обитают евреи. Да, да, не удивляйся Там, в горах, с которых начинают свой бег воды Нила, живут потомки обитателей страны Саба, принявших в давние времена наш завет. Далеко пришлось им уйти от своих пустынь и даже пересечь море, ну а теперь они живут в непроходимых лесах на склонах крутых гор, но помнят еще о своем еврействе.
Эта история напомнила ему рассказ старого жреца в Мемфисе и на следующей остановке он спросил Симона, слышал ли он про то, как загадочные "хибиру" покинули Египет.
Хибиру, говоришь? удивился онЭто наверное искаженное слово "иврит". А ту историю я знаю очень хорошо, ее знает у нас каждый ребенок. Если хочешь, я расскажу тебе