И он рассказал. Оказывается, евреи действительно ушли в пустыню, и не только ушли, не только победили войско фараона, но умудрились прожить там в течении жизни целого поколения.
Так чем же было то "сердце страны", которое унесли твои предки? спросил Публий, когда необыкновенный рассказ законцился.
Он так и сказал, "сердце страны"? Мудрый человек, этот жрец. Немногие заметили то, что мы унесли. А ведь, думается мне, это поважнее, чем сотня колесниц и один не слишком мудрый фараон.
Симон внимательно посмотрел на Публия и с сомнением в голосе продолжил:
Не знаю, сумею ли я объяснить, и не уверен, что ты сможешь понять. Пока не сможешь. Боюсь, что ты еще не готов. Но, чтобы ты не мучился догадками, назовем это пока подходом к жизни. Мы, евреи, попробовали жить иначе. Одно время мы даже нашли союзников в той стране, которую вы называете Эйгюптос. Ты слышал ли про юного фараона Эхнатона?
Публию приходилось слышать это имя в Мемфисе, но его почему-то всегда произносили шепотом и, при этом, постоянно оглядывались, не слышит ли кто посторонний.
Все вернопояснил СимонОни не отказались бы и совсем искоренить память о нем.
Кто?
О, очень многие. Жрецы почти всех их богов, правители номов, чиновники, оптовые торговцы. Все те, чьему миру мы угрожали нашими идеями. Поэтому, нам пришлось уйти.
Больше в этот день он ничего не сказал. Публий долго не мог заснуть стараясь понять, что крылось за словами Симона"подход к жизни". Уже совсем засыпая, он почему-то вспомнил сказанное Никандром после разгрома под Вифероном: "каждый воинармия".
В дальнейшем, Симон рассказал о переходе через пустыню, о завоевании этой страныИудеи, о некоторых обычаях, которые показались Публию неимоверно сложными, и о многом, многом другом. Публий задавал вопросы и на некоторые маккавей отвечал, а на некоторыенет. И, хотя он не удосуживал себя объяснением отказа, Публий чувствовал, что ответ был быты еще не готов. А у него все время возникали вопросы, ответов на которые пока не было. Поэтому спалось плохо. Зато глаза цвета мокрого песка стали являться ему реже, и это было хорошо.
За все время их путешествия он так и не спросил, куда они направляются, но не был удивлен, когда вдали показался знакомые уже холмы. Однако в Ерушалаим они не пошли, оставили его по левую руку и начали огибать с юга, стараясь держаться вершин окрестных холмов. Там же, внизу была виден город эллинистов с возвышающимися над ним стенами Хакры. При виде этих стен, Публий усмехнулся, усмехнулся совсем незаметно, как ему показалось. Однако его проницательный хозяин то ли заметил, то ли догадался.
Хорошая работа, инженерспокойно сказал онСлишком даже хорошая.
Они продолжали огибать Ершалаим и поднялись так высоко, что Публий сумел увидеть огромное, почти квадратное здание в самом центре города.
Храмсказал Симон и его голос дрогнул.
Отсюда трудно было разглядеть самое святое для иудеев место, и Публий спросил:
Мы туда пойдем?
Там сейчас нечего делатьхмуро ответил маккавейНаш храм разграблен и осквернен. Но тебя туда все равно бы не пустили, разве что удалось бы посмотреть на стены храма снаружи.
А мы?
Мы направляемся в Мицпе.
Мицпе оказался полугородом-полудеревней, разбросанным по склонам холма, возвышающегося над Ершалаимом. Он уже начал отстраиваться после набега Горгия: дома восстанавливались, и базарная площадь уже жила своей базарной жизнью. Появились трактиры и попины, и в одной из них Публий встретил старого знакомого. Сам он пришел туда с двумя оболами в поясе, которые дал ему Симон. Произошло это вечером, после того как их с маккавеем приняли в доме не то родственников не то друзей на краю города. Было похоже, подумал даже Публий, что Симон предпочитает окраины. Два обола Симон сунул Публию молча, не сказав для чего дает, а у Публия хватило ума не спрашивать. Теперь он сидел на скамье в темном углу попины и потягивал вино из глиняной кружки. Напиваться ему не хотелось, но легкое опьянение расслабляло и, казалось, проясняло разум. А подумать было о чем Недолгое пребывание в модиинском доме Симона принесло такой же недолгий покой, но этот покой был обманчив. Жизнь раба у доброго хозяина привлекала, и именно это пугало бывшего инженера. Можно продолжать править серпы и чинить стены. Можно и продолжать рассказывать сказки маленьким Хашмонеям. А потом они вырастут, уйдут в большой мир, увидят Фаросский маяк, разливы Нила, ершалаимский храм и многое другое. Возвращаясь иногда в отчий дом они будут приветливо кивать доброму, старому рабу, а потом снова уходить туда, куда он уже никогда не сможет попасть. Хорошо ли это? А еще в том доме, в самом его углу, будут темные глаза в которых не отражается луна, темные волосы, которые никогда не вспыхнут медью и маленькие пальчики на ноге, которых никогда не сможешь коснуться. Наверное, он все же выпил слишком много, и мысли путались, а может быть виной этому было вовсе не вино. Но тут его размышления прервал плюхнувшийся за его стол Агенор.
Возрадуйся инженерПублий ни разу еще не видел его таким жизнерадостнымА ты все пьешь? В Хакре пил, в Эммауме пил, и здесь пьешь? Похоже тебе все равно где пить, лишь бы было вино.
Ну а ты, Агенор, все рассказываешь сказки об Иудейском Молоте? Кому теперь? Публий сказал это на ивритеКого теперь надо напугать?
Ого! радостно завопил бывший эллинистОказывается, у нас теперь свой, еврейский, инженер.
Не инженермрачно поправил его ПублийА раб.
Раб? Агенор внезапно стал серьезенЧей раб?
Какая ему разница, подумал Публий? Но разница, несомненно, была, потому что Агенор с нетерпением ждал ответа.
Мой хозяинСимон Хашмонай.
На лице Агенора разлилось неописуемое изумление, и он посмотрел на своего собеседника странно, очень странно. Публию даже показалось, что на него смотрят с почтением. Он мотнул головой Я, наверное, сошел с ума, подумалось ему, или слишком много выпил. Да нет же, на два обола много не выпьешь. Так в чем же дело?
В чем дело? спросил он.
Ты что, не знаешь кто такой Симон бен Маттитьяху?
Он мой хозяин. Зачем рабу знать больше?
Дурак! все почтение Агенора куда-то исчезло, а может быть оно только померещилось ПублиюГоворят, Симон никогда не ошибается в людях, но тут, похоже, он ошибся.
Ну и что? Мне-то какая разница?
Да ты хоть знаешь, как его прозвали?
Я не спрашивал, а он не говорил.
Его прозвищеТасси.
Тасси? А что это значит.
А, да что с тобой говорить! Все равно ты еще не готов!
Агенор в огорчении махнул рукой, сбив свою кружку и расплескав вино. Расстроенный, он поднялся и, холодно кивнув Публию, направился было к двери, но, остановившись на полпути и на мгновение о чем-то задумавшись, вернулся и произнес свистящим шепотом:
Неужели ты думаешь, что Симон бен Маттитьяху каждого берет к себе в рабы?
После этого он уже не вышел, а, скорее, выбежал из попины. Публий вспомнил как Симон сказал ему, что он, Публий, еще не готов. А теперь вот и Агенор повторяет его слова. К чему он не готов? Вопросов было слишком много, а ответов не было. Публий допил вино, но легкое, приятное опьянение больше не возвращалось.
На следующее утро у него состоялся трудный разговор с Симоном.
Плохие новости для Иудеиначал тотТвой старый знакомыйЛисий снова ведет на нас огромное войско. Он не расстался с мыслью уничтожить Иудею и иудеев.
Публий пожал было плечами, его эти новости не касались. А Симон продолжал.
Он мечтает раз и навсегда решить еврейский вопрос, уничтожив нас. Всех нас
Всех? А что будет с маленьким Маттитьяху, сыном Симона? Он представил огромную ногу слона, падающую на малыша, зажавшего в руке деревянного слоника, сделанного из найденного, с большим трудом, кедрового дерева. Горькая волна опять подступила к горлу, но он ее отогнал усилием воли.
Нам нужны боевые машиныСимон посмотрел на ПублияА ты можешь их построить.
Строить машины? Опять? Прикажи ему Симон возвести храм, дворец, мост, даже городские стены, и он бы безропотно согласился. Но снова собирать стрелометы? Затачивать острые наконечники, так хорошо раздирающие плоть? Конструировать катапульту или баллисту, ловко посылающую свинцовые шарики, сплющивающие шлемы так же хорошо, как и головы?
Я не буду! твердо сказал ПублийТы можешь убить меня или забить плетью, но я не стану
Убить тебя было бы проще всегопроворчал Симон.
Странно, если бы речь шла о другом, обычном человеке, Публий бы, пожалуй, сказал, что его хозяин доволен его ответом. Но с загадочным маккавеем ни в чем нельзя было быть уверенным.
Вечером пойдем в гостиобъявил тотПозаботься об угощении. Купи лепешек, фиников, маслин и вина.
Публий получил несколько монет и отправился на базар, стараюсь не думать ни о мерзких машинах, ни о странном поведении Симона. Под вечер, с котомками, в которых были купленная на базаре еда, они направились через весь город на противоположную окраину.
Не хочешь спросить меня, куда мы идем? поинтересовался Симон.
Вряд ли во дворец к какому-нибудь богачу, иначе мы не несли бы с собой еду. Похоже мы идем к каким-то беднякам.
Точнее, к увечным. К тем, кто сам о себе не в силах позаботиться.
В доме убогих их встретили самые разнообразные увечья: здесь были безногие, безрукие, слепые и каких только увечий здесь не было. Симон не стал раздавать еду, а передал ее управляющемустарому кособокому калеке, зато зрячему, при руках и ногах. Наконец, их миссия, казалось бы, была закончена, но маккавей медлил. Он поманил Публия в темный угол двора, где была маленькая каморка, тускло освещенная небольшим светильником в стене. Там они увидели человека, не решающегося выйти на свет. Такого ужаса Публий еще не видел в своей жизни: несчастный был изуродован так, что его с трудом можно было признать за человеческое существо. Потом, уже покинув дом увечных, самнит так и не смог толком вспомнить, что было не так в искалеченном, изуродованном теле. Милосердная память не сохранила всех подробностей, оставив лишь общее ощущение ужаса. Да еще врезались в память два жутких отверстия на месте отрезанного носа. Нет, это не была лепра, милосердно закругляющая, сглаживающая отобранное ею от тела: этого человека несомненно изувечили люди. Руки у Публия тряслись, когда он протягивал изуродованному лепешку, вот только принять ее тот так и не смогу него не было рук.
По дороге обратно они долго молчали.
Говори! сказал наконец Публий.
Он не прошептал, а скорее прошипел это слово и оно прозвучало как приказ.
Как ты знаешь, наш благородный и всемилостивейший базилевсначал Симон.
Слова "благородный" и "всемилостивейший" прозвучали горькой насмешкой.
Наследник и продолжатель дела Александра Великогопродолжил онВот только это дело он понимает по-своему. Поэтому он решил искоренить нашу веру и заставить иудеев приносить жертвы эллинским богам. Да ты и сам мог это видеть в Модиине, только вот там это закончилось иначе. А здесь, в Ершалаиме, он потребовал, чтобы евреи ели свинину, да еще и жертвенное мясо. Ты не представляешь, насколько многие согласились, некоторые даже с радостью. Но было и такие, что отказались. Этих, на глазах у "всемилостивейшего" предали изощренным пыткам и смерти. Ты слышал ли о старой Шломит и ее семерых сыновях? Не слышал?
И этот человек один из тех?
У него есть имя, его зовут Элеазар, как и моего брата. Запомни это имя. Он всего лишь отказался насильно засовывать свинину в рот тем несчастным. И вот, что с ним сделали. А базилевс смотрел
Он помолчал и добавил:
А теперь он опять идет на нас, и нам нужны твои машины.
Публий понимал, что от него ждут ответа, но ответа у него не было. Вместо этого он спросил:
Почему ты упомянул Александра?
Сам не знаюответил СимонАлександр относился к нам по-другому. Он был веротерпим и не требовал поклонения своим богам. Вот только мнится мне, что он был поопаснее Эпифана.
Это было непонятно, но сейчас Публий думал о другом. Он хорошо понимал, чего ждет от него Загадочный, и поэтому его голос дрожал, когда он произнес:
Прости меня, Симон, но я не буду строить вам машины.
Его собеседник посмотрел на него странно, очень странно, как будто он и не ожидал иного ответа. Публий мог бы поклясться, что маккавей доволен, но объяснить этого он все равно бы не смог и, поэтому, неожиданно для самого себя, спросил:
Почему ты со мной возишься?
Сам не знаюпроворчал СимонНаверное тогда, под Эммаумом, меня поразило то, что ты не сражался.
Что такого в обычной трусости?
Шакран! это слово, похоже, становилось прозвищемЯ видел как трусы бегут с поля битвы. Видел я и как трусы яростно сражаются со страху. Но чтобы отказаться убивать, надо иметь не только здесьон показал на сердцено и здесьтеперь он показывал на голову.
Тогда почему тебе не нравится, что я отказался строить машины?
Потому что у тебя еще недостаточно здесьСимон снова показал на голову.
Он, казалось, задумался, задумался надолго. Публий ждал, не решаясь, да и не желая нарушать это молчание. Наконец, Симон заговорил:
Завтра с утра поедешь со мной. Поедем далеко. Приготовь воду и еду.
Назавтра они выехали в путь на двух мулах, не взяв с собой боевого коня Симона. Выехали они не одни. Где-то между Мицпе и Ершалаимом к ним присоединились четверо остальных сыновей Маттитьяху, также на мулах. С целеустремленным Иудой и властным Йонатаном Публий был уже знаком. Двоих других звали Йоханан и Элеазар. Здесь же на перекрестке двух дорог братья устроили совещание.
Куда ты нас поведешь, Тасси? спросил Иуда, помянув уже знакомое Публию прозвище Симона.
Да, брат, куда? недовольно спросил ЙонатанТы отрываешь нас от важных дел. Так что, надеюсь, это нечто весьма серьезное.
Серьезнее не бываетответил Симон и направил своего мула вперед, давая понять, что разговор закончен.
А этот нам зачем? не сдавался Йонатан, показывая на ПублияЗачем нам раб?
Это же не просто раб, Апфус, этораб Тассизасмеялся Иуда, подмигнул Публию и двинул своего мула вслед за Симоном.
На этом спор закончился и их путешествие началось. Дорога, вихляющая поначалу через кедровник, пошла резко вниз. Пара дубовых рощиц промелькнули и пропали, теперь они двигались через зеленые поля, но к полудню зелень пропала. Теперь их путь шел через пустыню. Солнце жарило нещадно, но маккавеи находили путь через расщелины и глубокие овраги, встречавшие их спасительной тенью. Дороги более не было, была только узкая тропа. Появились и исчезли стены крепости, потом другой и тоже исчезли, но всадники обходили города стороной. А тропа шла все вниз и вниз куда-то на восход и на солнце. На привале и во время ночлега маккавеи сторонились Публия, а может ему это только казалось, ведь и между собой они не вели длинных разговоров, утомленные дорогой. Более общительным оказался только Элеазар, который показался Публию ровесником. От него он с удивлением узнал, что старшим был молчаливый и незаметный Йоханан, а младшимвластный Йонатан. Оказалось, что между братьями были четко раз и навсегда распределены роли. Йонатан умел управлять. Иудавести в бой, а Симон был непререкаемым мыслителем. Двое других оставались в тени братьев, но их это, казалось, совершенно не смущало.
Как-то, в порыве откровенности, общительный Элеазар рассказал про их необычные имена. Оказалось, что четверо из братьев получили свои прозвища на малоизвестном островном диалекте греческого, и все это лишь потому, что няней у них была старая еврейка с Коса. Она-то и прозвала мальчишек в соответствии с их характером. На этом языке, забытом даже на ее родном острове, Йонатана звали АпфусПравдолюбец, СимонаТассиРевностный, а ЭлеазараАваранНетерпеливый. Старшего, Йоханана, за его привычку со всеми соглашаться, она звала Гаддис, коверкая еврейское слово "гадай" на греческий манер. Только Иуда, третий сын Маттитьяху носил еврейское прозвище и был непререкаемым МаккабиМолотом.
На следующий день тропа продолжала спускаться. На выходе из очередного ущелья перед ними неожиданно сверкнула внизу полоса неестественно яркого бирюзово-зеленого цвета. На невысказанный Публием вопрос, Элеазар заметил:
Это Море Пустыни.
Эллины называют его Асфальтус за вязкую грязь. добываемую на его берегахдобавил подъехавший Симон.
Еще через пару часов они достигли берега удивительного моря. Теперь тропа вилась вдоль воды. Но вода ли это? Несмотря на свежий ветерок, на гладкой как стекло поверхности, не было заметно ни малейшего волнения. Во время небольшого привала Публий пошел к этой странной воде и зачерпнул горсть. К его изумлению, эта странная вода стекала лениво, подобно негустому маслу. Он хотел попробовать ее на вкус, ощутить привычный по Геркулануму вкус соли, и поднес уже горсть ко рту.