И все же эта обескровленная и преданная командованием армия удерживала на своем фронте 187 вражеских дивизий, то есть половину всех сил противника. Порой она даже предпринимала наступательные операции, вроде Брусиловского прорыва в Галицию или удара по Восточной Пруссии генерала Самсонова, но заканчивались они почему-то крахом и позорным отступлением.
В еще более странном положении находился флот. Как известно, Ставка во главе с императором располагалась в Могилеве, поэтому нет ничего удивительного в том, что везде и всюду говорили, что флотом командуют из болот Полесья, и командуют по-болотному. Например, Николай II запретил какую бы то ни было активность Балтийскому флоту, и это несмотря на то, что всю войну в распоряжении русских моряков был германский морской шифр, благодаря чему все намерения командующего германским флотом принца Генриха были известны заранее. Немцы об этом не догадывались, а русские адмиралы не придумали ничего лучшего, как передать этот шифр англичанам.
Я уж не говорю о фактах измены. И в Петрограде, и на фронте главной предательницей считали императрицу, которая все более активно влезала в военные дела, требовала, чтобы ей показывали штабные карты, которые на несколько дней куда-то исчезали, а потом всплывали. Не случайно в те дни чрезвычайно популярным стал анекдот, который рассказывали как в казармах и на заводах, так и в роскошных гостиных.
Приехал будто бы с фронта на доклад к государю старый боевой генерал. Идет по коридору Зимнего дворца и вдруг видит за портьерой плачущего царевича. Остановился. А царевич то плачет, то не плачет, то плачет, то не плачет. «Что с тобой? удивился генерал. Почему ты так странно плачешь?» «А я не знаю, когда мне плакать, ответил мальчик. Потому что, когда бьют русскихплачет папа, когда бьют немцевплачет мама. Когда же все-таки плакать мне?»
Так надо ли удивляться, что при первой же возможности солдаты воткнули штыки в землю, а потерявшие почву под ногами офицеры потянулись к Деникину, Юденичу и Колчаку. Но не все! Далеко не все. Немало офицеров, надев буденовки, стали командовать полками и дивизиями Красной Армии.
Но Борису Скосыреву и Валентину Костину такой фортель не мог даже прийти в голову: они были уверены, что воюют с взбунтовавшейся чернью, которая намерена погубить Россию. Для них и для многих тысяч других офицеров самой большой загадкой было то, как это они, профессиональные военные, профукали Россию и проиграли войну каким-то голодранцам. Этот комплекс преследовал их многие годы. А так как жить на что-то надо, а они, кроме как воевать, ничего не умели, господа офицеры, зачастую забыв о чести, пускались во все тяжкие.
Наши герои были не худшими из них и, чтобы остаться на плаву, использовали не самые скверные средства.
Тем временем Борис и Валентин прикончили очередную бутылку, но если и опьянели, то самую малость. Потом Костин встал, зачем-то надел китель, задумчиво походил по номеру, придвинул кресло поближе к Борьке и очень серьезно сказал:
А теперь я поведаю о том, какой из всей этой кровавой катавасии сделал вывод. Жить надо не в больших, а в маленьких, я бы даже сказал, карликовых государствах, таких, как Лихтенштейн, Монако, Андорра или Сан-Марино. Там всегда мир и покой, они ни с кем не воюют, а у некоторых, таких, как Лихтенштейн или Андорра, даже нет армии. Правда, Сан-Марино в Первую мировую выступило на стороне Антанты и выставило аж пятнадцать солдат, но в боевых действиях они участия не принимали и все, как один, вернулись домой.
И что с того? не понял Борька.
А то, что правят там князьки, сбросить которыхплевое дело! Раз нет армии, то кто их будет защищать?
Как «кто»? Соседи: французы, немцы или испанцы.
А вот и нет! торжествующе воскликнул Костин. Я знаю, что надо сделать, чтобы соседи в это дело не встревали А впрочем, сейчас не до этого, сейчас не время, остановил он сам себя. Но мы к этой теме еще вернемся, пообещал Костин. А пока что, дружище, давай пить! Мы же хотели напиться? Хотели. Так что нам мешает?
Мешает нам только то, что осталась всего одна бутылка, заглянул в настенный шкафчик Борька.
Если бы все проблемы решались так же легко, как эта! хохотнул Костин и снял трубку телефона.
Пили господа офицеры смачно, вкусно и весело. Они рассказывали анекдоты, вспоминали смешные истории, Костин пробовал бренчать на откуда-то взявшейся гитаре, Борька неожиданно приятным тенором пытался ему подпевать. Потом оба всплакнули: ведь где-то далеко, за десятком границ, остались их родственники, о судьбе которых они ничего не знали, там же были могилы предков, разоренные имения, в которых они родились, гимназии, в которых учились, театры, на галерках которых проводили почти все вечера, иначе говоря, там была Родина.
Э-эх! взял многострунный аккорд Костин. Давай-ка, брат, споем любимую Вернее, прихлопнул он струны, любимый. Это романс. Может, вытянем? неуверенно улыбнулся он.
Романс? Нет, романс не вытянем, тряхнул головой Борька.
А мы попробуем, подтянул пару струн Костин и, откашлявшись, не столько запел, сколько напевно заговорил хрипловатым баритоном.
Не пробужд-а-й воспо-о-минаний
Минувших дне-ей, минувших дней
«Господи, боже правый, да это же о нас, о наших минувших днях!» пронеслось в мгновенно протрезвевшей голове Скосырева, и он потихоньку пристроил свой тенорок к баритону Костина:
Не возроди-и-шь былых жела-а-ний
В душе-е моей, в душе-е моей.
Валентин одобрительно кивнул Борису, и тот, окрыленный похвалой, повел первым голосом:
И на меня-я свой взор опас-а-сный
Не устремляй, не устремля-я-й,
Мечтой любви-и, мечтой прекра-а-сной,
Не увлекай, не у-у-влекай.
«Какой там, опасный, билась грустная мысль в висок Валентина. Взор, как взор, скорее, печальный Машка, ты моя Машка, бедняжечка моя дорогая, вздохнул он. Вот ведь блажь какая: думал, что отхвачу богатенькую англичаночку и так решу все свои проблемы, а их стало еще больше. Попала ты мне, Маруся, в самое сердце, и чего там больше, жалости или любви, не знаю, но прикипел я к тебе крепко».
Однажды сча-а-стье в жи-и-зни этой
Вкушаем мы-ы, вкушаем мы-ы,
зарокотал окрепшим баритоном Костин, а все понявший Борька тут же ушел в тень. «Дай-то тебе Бог, с неожиданной теплотой подумал он, уж чего-чего, а счастья ты заслужил».
Святым огне-е-м любви согре-е-еты,
Оживлены, ожи-и-влены,
грянули друзья! Потом понимающе друг другу улыбнулись и, уже не сдерживаясь, ликующе и во весь голос пропели последний куплет:
Но кто ее ого-о-нь священный
Мог погасить, мог погаси-и-ть,
Тому уж жи-и-зни незабве-е-нной
Не возврати-ить, не во-о-звратить.
И еще раз, кивнул Костин.
Тому уж жи-и-зни незабве-е-енной
Не возврати-ить, не во-о-звратить.
Отзвучала последняя нота, отзвенела высокая струна, а два русских офицера еще долго сидели в безгласной тишине.
Ай да мы! подал наконец голос Костин. Дуэт получился, что надо.
Да-а, вздохнул Скосырев, будто дома побывали. Эх-хе-хе, дом Где он, наш дом? Знаешь, Валька, давай дадим друг другу словои непременно за это выпьем, что где бы ни был наш дом сегодня, завтра или через десять лет, вопреки тому, что мы пели, воспоминания пробуждать! Ведь что мы такое без минувших дней, тех дней, что прожили в России? Ничто. Перекати-поле.
Ты прав, налил полные стаканы Костин. За воспоминания грешно не выпить. Но, поднял он палец, зацикливаться на них не надо. Ни в коем случае! Иначе пойдешь на дно. Надо ежечасно говорить себе: «Впереди у меня целая жизнь, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы она была счастливой!»
Отлично сказано, поднялся штабс-капитан Скосырев. Капитан-лейтенант Костин, предлагаю выпить за это стоя.
Ура! воскликнул Костин и, чокнувшись с другом, выпил до дна.
Потом он закурил сигару и, пьяновато улыбаясь, спросил:
Ты что-нибудь понял?
О чем? уточнил изрядно захмелевший Борька.
О странах-карликах?
Понял, мотнул головой Борька. У них нет армии.
И все?
И все.
Тогда ты ничего не понял.
А ты растолкуй.
Растолкую. Потом. Сейчас я немного того Рассольчику бы, а?! Капустного, мечтательно закатил он глаза.
Скажешь тоже. Его здесь днем с огнем не сыщешь.
Тогдана боковую. Утро вечера мудренее.
А я? как-то по-бабьи всплеснул руками Борька. Куда деваться мне? Не может же барон Скосырев в таком виде предстать пред леди Херрд. Можно я у тебя, на диванчике?
Валяй, разрешающе кивнул Костин. Только имей в виду: после выпивки я храплю.
А янет. Черт с тобой, храпи на здоровье, свернулся калачиком Борька и тут же захрапел.
Глава IХ
Утро было настолько мудренее вечера, что Борька целый час отмокал в ванне, а потом дал зарок водку больше не пить.
Перехожу на вина, сказал он. Водкане для здешнего климата. Пить водку в Испанииэто все равно что среди бела дня, да еще с самоваром, чаевничать в Сахаре.
Всю следующую неделю Борька играл роль по уши влюбленного барона, который рад бы ни на минуту не покидать свою Ламорес, но дела на бирже складываются так скверно, что все чаще приходится отвлекаться на проведение финансовых операций. В отель он возвращался все более мрачным, обязанности пылкого любовника выполнял кое-как, а однажды, что уж ни в какие ворота, забыл побриться и освежиться чудно пахнущим одеколоном.
Леди Херрд не на шутку встревожилась.
Что с тобой? тормошила она барона. Чем ты озабочен?
Ох, Ламорес, вздохнул барон. Дорогая моя Ламорес, тебе этого не понять. Все дело в падении курса акций. Мое состояние вот-вот исчезнет, как дым. И что тогда? Что делать, куда деваться? Поправить ситуацию еще не поздно, но для этого нужны свободные деньги, а их у меня нетвсе вложены в дело.
Только-то и всего?! с покровительственной улыбкой потрепала его вихор леди Херрд. Дурашка ты мой, дурашка, разве можно из-за такой ерунды расстраиваться самому и расстраивать меня? Сколько там тебе надо: тысяч сто, двести?
Пятьдесят, неожиданно для себя брякнул Борька. Но не песо, а фунтов стерлингов, в последний момент решил не продешевить Борька.
Естественно, со знанием дела кивнула леди Херрд. На песо ничего путного не купишь. Одевайся, мой дорогой, и пойдем в банк: я сейчас же переведу на твой счет пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. И чтобы такой кислой физиономии я больше не видела! шутливо щелкнула она барона по носу.
Когда с финансовыми делами было покончено и барон Скосырев снова стал самим собойвеселым, энергичным, нагловатым и, конечно же, неотразимым, когда вся фланирующая по набережной публика, не скрывая восхищения, раскланивалась с элегантно-обворожительной парочкой, леди Херрд вдруг потянула барона к витрине ювелирного магазина.
Дорогой, промурлыкала она, я давно хочу сказать, что в твоем изысканном туалете не хватает одной детали.
Да? удивился Борька и на всякий случай проверил, все ли у него застегнуты пуговицы. И что это за деталь?
Вот она, указала Ламорес на жемчужную заколку для галстука. Я хочу ее тебе подарить.
«Дожил, тоскливо подумал Борька. Баба меня содержит, баба открывает счет в банке, баба дарит заколки. И за что, за какие заслуги? А за то, что я ее выгуливаю и ублажаю в постели. Альфонс! Типичный альфонс, черт бы тебя побрал! Стыдно, господин штабс-капитан? А вот и нисколечко. В конце концов, не последние же она на меня тратит. Хотя заколку не приму! почему-то взъярился он. Не приму, и все! Но от подарка не откажусь: пора подумать о моей верной подруге, я же ей обещал».
Я тебе очень благодарен, моя дорогая Ламорес, как можно любезнее улыбнулся Борька. Вкус у тебя потрясающий! Жемчужина великолепна! Но, раз уж ты так добра, не могла бы ты сделать подарок не мне, а моей подруге?
Что-о?! скандально воскликнула леди Полли. Подруге? Какой еще подруге? поджала она губы. Ты с ума сошел!
Нет, дорогая, я в здравом уме, заглянул в зеркальную витрину барон Скосырев, не забыв проверить на месте ли сделанный Рамосом пробор. Когда-то волею случая мне досталась вот эта тросточка, продолжал он. И я сказал, что как только встречу женщину, которую полюблю, врал напропалую Борька, я украшу мою верную подругу серебряным набалдашником. С этой тросточкой я никогда не расстаюсь, и если набалдашник будет подарком любимой женщины, то, сжимая это серебряное украшение, я буду думать о той, которая его подарила.
Боже, как это романтично! воскликнула леди Херрд. Никогда не думала, что доживу до такого прекрасного мгновенья. А можно я сделаю подарок и тебе, и твоей подруге? робко спросила сбитая с толку миллионерша. Уж очень мне нравится эта жемчужина.
Можно, милостиво разрешил барон, и они вошли в магазин, чтобы купить жемчужину и заказать набалдашник.
Эта, если так можно выразиться, акция стала началом хитроумнейшего плана Бориса Скосырева. То утром, то вечером он делал капризно-кислую физиономию, и на встревоженный вопрос леди Херрд, что с ним, глубокомысленно отвечал, что у него никудышный портсигар, отстающие на две минуты часы, плохонькие запонки, что ему на это наплевать, но это никак не гармонирует с вечерним или пляжно-прогулочным туалетом его дорогой Ламорес и что он, барон Скосырев, испытывает из-за этого чувство неловкости, граничащее с комплексом неполноценности.
Как только леди Херрд слышала это страшное слово «неполноценность», на нее накатывало чувство виныведь ее дорогой барон страдал из-за нее, из-за ее расточительной привычки три раза в день менять платья и костюмы, и, чтобы загладить это чувство и вернуть барону присущее ему радостное расположение духа, тащила его в ювелирный магазин. А Борька, для приличия посопротивлявшись, выбирал самые дорогие часы и такие же дорогие запонки.
Когда же он оставался один, то доставал эти побрякушки, прикидывал их стоимость и с удовлетворением отмечал, что если их продать, то денег хватит надолго. Он даже несколько раз ездил в Барселону, продавал часть не нужных ему побрякушек, а деньги клал на свой банковский счет.
Так он выполнял недвусмысленный совет Валентина Костина не рассчитывать до самой старости на деньги леди Херрд, а постараться сколотить собственный капитал.
Все шло прекрасно, пока однажды его Ламорес не заказала ужин в номер, а сама объявилась во всем черном и, что больше всего его поразило, без какой бы то ни было косметики.
Что с тобой? не на шутку встревожился Борька.
Сегодня день траура, скорбно ответила леди Херрд. Сегодня ровно три года, как не стало моего дорогого Чарльза. Он был прекрасным мужем, и я его никогда не забуду.
Ах вот оно что, потупился Борька. Поминки Надо бы сходить в церковь, заказать молебен. Или у протестантов это не принято?
Почему же «не принято»? Принято. Но Испаниястрана католическая, и в городе всего одна протестантская церковь, да и та где-то на окраине. Но я туда поеду. Несколько позже, как-то отчужденно добавила леди Херрд.
Я закажу такси, бросился к телефону Борька.
Нет-нет, не беспокойся, остановила его леди Херрд. Я это уже сделала. И вообще, непривычно решительно продолжала она, я поеду одна. Мне надо побыть с Чарльзом наедине: я хочу с ним посоветоваться.
Как этопосоветоваться? поперхнулся Борька.
Мне надо с ним посоветоваться о том, как жить дальше, жестко отрезала леди Херрд. У меня такое ощущение, что я все делаю не так, как надо.
«Ну и ну, еще больше встревожился Борька, чего ей там этот покойник насоветует? Что-что, а роман с липовым бароном он не одобрит. Надо как-то ему понравиться. Но как? заметался Борька. Как можно понравиться покойнику? Стоп! Кажется, знаю. Я где-то читал, что чем чаще их вспоминают живые, чем чаще проявляют интерес к их земной жизни, тем они сговорчивее и добрее. Чушь, конечно, полнейшая, но усыпить бдительность леди Херрд это поможет».
Извини меня, дорогая, за мою толстокожесть, начал издалека Борька, но во всем виноват я. Да-да, я! протестующе поднял он руки, заметив, что леди Херрд хочет что-то сказать. Я был так поглощен развитием наших отношений, так радовался, видя, как ты прямо на глазах расцветаешь, что ни разу не поинтересовался твоим прошлым. А оно было, хорошее или плохое, но было. Прошлое никогда не проходит без последствий, оно обязательно оставляет свой след не только на настоящем, но и на будущем. Я видел, как ты иногда, казалось бы, ни с того ни с сего становишься грустной, но вместо того, чтобы расспросить о подлинной причине, переадресовывал это на себядескать, был к тебе недостаточно внимателен. Но дело-то в другом, дело в твоем прошлом, которое всегда с тобой и которое, как бы ты ни старалась, дает о себе знать. Могу ли я попросить тебя, моя дорогая Ламорес, приложил руку к сердцу Борька, приоткрыть дверцы того сейфа, в котором ты хранишь свои самые дорогие воспоминания?