Раевский сидел напротив графской четы и от души забавлялся произведённым впечатлением. Он их смущал, был явно не к месту и приписывал такую реакцию своей откровенной политической браваде. Хвалил образ правления в федеративной республике Великая Колумбия, решимость испанских колоний поддержать революцию в метрополии и тут же отложиться. Называл короля Фердинанда дураком. Михаил крепился. Лиза то опускала глаза в пол, то отчаянно кусала губы и, казалось, вот-вот прыснет со смеху. Её не занимали политические разговоры. Она поглядывала на кузена и не могла взять в толк, чем восхищалась в нём совсем недавно? На её взгляд, Александр нёс чушь.
На фразе гостя:
«Полагаю, скоро Италия покажет Европе пример истинной вольности...»Лиза вскочила с места и, на бегу уронив мимолётное извинение, бросилась из комнаты. В коридоре она едва успела добежать до лестницы, где её скрутил пароксизм. Присев на корточки и вцепившись руками в деревянные перила, она сотрясалась всем телом до рези в животе. Графиня не сразу поняла, что плачет. Что у неё истерика: слёзы, хохот и икота одновременно. Тут женщина ощутила, что к горлу подкатывает тошнота. Она поспешила спуститься в каменный внутренний дворик, добежала до керамического желоба, отводившего дождевую воду в канал, и её вывернуло наизнанку. Одним чаем и размокшим крошевом печенья. Она сидела, согнувшись, вытирала губы пальцами и не понимала, чем отравилась. Потом у неё заломил низ живота, и Лиза вспомнила, что задержка составляет уже более трёх недель. Над этим стоило задуматься.
Умывшись из колодца в центре двора, графиня не стала возвращаться к мужчинам. Взяла на первом этаже свою шляпку, мантилью и выскользнула на улицу. У неё на бумажке был записан адрес доктора Штольца, того самого немца, который лечил Михаила. Лиза храбро наняла гондолу на пристани и отправилась на его поиски. Её визит к врачу занял полтора часа. Вернулась женщина уже после обеда, когда Раевский давно ушёл, а муж потерял терпение.
Сударыня,встретил он её весьма недружелюбно,разве я обязан развлекать вашего кузена? Тем более отчитываться перед ним, куда подевалась моя жена? Вы выставили меня в нелепом положении!
Против ожидания Лиза ничуть не смутилась и даже как бы пропустила упрёки мимо ушей. Она села у стола и начала мизинцем вращать блюдечко вокруг своей оси. При этом по её лицу блуждала такая светлая улыбка, какую муж видел только в минуты особого удовольствия.
Я ездила к доктору Штольцу,сказала она.
Одна?поразился Михаил.
Не перебивай меня!отчего-то взвилась графиня.Так вот, он сказал, что мы можем путешествовать ещё месяца четыре, ничего не опасаясь. Потом нужно поосторожнее выбирать кареты. А к декабрю я должна быть уже в России.
Почему?Воронцов сегодня решительно не понимал жену.
Да потому, что рожать я собираюсь дома у мамы, ваша недогадливость!Лиза просияла и снова ушла в себя, сосредоточившись на каком-то неведомом ему внутреннем блаженстве.И умоляю, Миша, без назиданий. Мой кузен выбрал крайне неудачное время для визита.
Смысл сказанного не сразу дошёл до графа, и молодой женщине пришлось дважды повторить: «У нас будет ребёнок»,прежде чем муж уместил в голове эту мысль. От недоверия он перешёл к радости, а потом к панике, полагая, что они с женой могут и не доехать до России.
Всё это не так скоро,устало вздохнула Лиза.Я пойду прилягу. Ты не находишь, что Александр поглупел? Все вокруг заняты делом, а он в игрушки играет.
С этими словами графиня удалилась, а Михаил остался в недоумении. Кто эти «все», занятые делом? Уж не они ли с Лизой? Он подошёл к столу, машинально допил холодный чай из чужой чашки и побрёл вслед за женой в спальню, потому что не мог сейчас оставаться один. При этом в его мозгу крепко засела мысль, что супруга намеревается подарить ему наследника чуть ли не нынче вечером.
Глава 10«РЕВОЛЮЦИЯ ГЛОБУСА»
Новгородская губерния
Тройка застыла перед флагштоком, и стоявший в ней седоусый фельдфебель громко обругал смотрителя, нерасторопно кинувшегося к шлагбауму.
Ужо тебя граф взгреет, Ипатыч! С вечера, что ли, зенки залил? Не видишь, кто едет?!
Начальник станции, чиновник не ниже двенадцатого классадействительно сонный, со спитой рожей, в засаленном сюртуке и некоем подобии колпака, подвязанного на лбу ленточкой, самолично ринулся поднимать полосатую орясину.
Дык, Яков Гаврилыч, не видать издаля, что ты собственной персоной валишь!сипел он.Грешник, не разглядел! Не изволь графу докладывать... А я тебе бражки нацежу. Трёхведёрный штоф поспел. Истинно, ржаной скус, с гречишным семенем... Яков Гаврилыч, ну вот те крест, не по злобе!
Ну тебя,отвечал фельдфебель, разглаживая усы.Как учует его сиятельство, что от меня твоей сивухой за версту несёт, сейчас велит в холодную. Он этого не любит. Пропущай скорей. Сам знашь, какое наше дело. Поспелмолодец. А промешкалполный П...Ц.
Тут фельдфебель сморгнул, глянув на седоков. Всё же господа были в чинах немалых. И хоть везли их в Грузино, чисто на погибель, выражаться «по матушке» при старших офицерах было не с руки. Однако их милости сидели, точно пыльным мешком стукнутые. Нахохлившись и едва ли не прижавшись друг к другу. Один невысокий, широкоплечий, смуглый, на манер цыгана. Сразу видать, не наш. Другойрябой, длинный, как слега,русский. Оба штабные, но не Главного штабабез золотого канта на воротнике и обшлагах. У того, что повыше, на правом плече адъютантские аксельбанты. Сукно мундиров лёгкое, не по здешней погоде. На левом рукаве нашиты запылённые белые лоскутки. Что за птицы? Из каких краёв пожаловали? Почему переведены служить в поселения? У иных седоков всю подноготную за дорогу выведаешь. Под весёлый разговор проскачешь двести вёрстглазом не моргнёшь. Но эти, казалось, отгорожены от всего света. Молчали. Не подступиться.
Гаврилыч изредка поглядывал на них и сдержанно крякал в кулак. Стало быть, отлетались, соколы. Будет вас ястреб бить да клевать. Пока ни единого пёрышка не останется.
Как все из поселенийсолдаты ли, офицеры ли, чиновники, без разницыфельдфебель Яков Протопопов остро ощущал границу меж «своими» и «вольными». Теми, кто гулял, в ус не дул где-то в остальной части империи, за шлагбаумами и рогатками, знать не зная о том, каково оно в линиях. Расторопный, точный в исполнении, ещё в Гатчине превзошедший фрунтовую науку, Протопопов слыл любимцем Аракчеева. И трепетал своего графа, аки лист бури. Какие бы чины ни носили его попутчики, какими бы орденами ни погромыхивали и послужными списками ни шуршали, он, старый пёс, смотрел на них высокомерно и жалостливо, как на неразумных детей. Ибо видел такое, чего этим молодцам в страшном сне не приснится. Хоть бы и прошагали они от Тарутина до Парижа.
Ваши высокоблагородия,обратился Протопопов к седокам несколько фамильярно,гляньте-ка на флагшток. Штандарт его сиятельства приспущен. Значит, нынче он принимать не изволит.
Чёрный поморщился, как если бы разворачивавшиеся по обеим сторонами дороги картины царапали его по глазам наждачной бумагой.
Что же нам, любезнейший, поворачивать обратно в Питер?
Это был бы выход. Седоки уже подозревали, что, въехав на территорию поселений, они нескоро смогут их покинуть. Если вообще смогут. Потому-то и не хотела белая кость служить в линиях, что оттуда именным указом запрещено было выходить в отставку. Разве свезут тебя вперёд ногами. Или же в железах в Шлиссельбург. Переводам в другие места офицеры не подлежали. Могли, конечно, по болезни уволиться. Но коли выздоравливали и снова просились на службу, то возвращались обратно в линииникуда больше. Их строжайше запрещено было брать в армию или на статские должности. Точно клеймо ложилось на лоб человека, ещё вчера такого же, как все.
О неразглашении увиденного давали подписку. Для посторонних поселения были закрыты. Реестры отъезжающих из столицы в сторону Новгорода государь просматривал сам. Сам же и визировал разрешение. За Чудовом начиналась другая земля, как бы выключенная из остальной империи. Не поднадзорная губернаторам, не проницаемая для судебного и полицейского начальства. Простой человек, едучи путём-дорогою, натыкался на вешки, знаменовавшие границы царства Кощея Бессмертного, и скорёхонько сворачивал в сторону. Не ровен час, вылетит из-за леса шестиглавый змей и утащит в линии...
На этот раз в когти Горыныча попались Казначеев и Фабр, о чём узнали только в Петербурге, куда явились после вывода корпуса в Россию. Бывший командующий имел от императора разрешение проводить полки через Германию, что и сделал, не оставшись ни в Берлине, ни в Дрездене. А доехал до самой границы и, чем ближе подходили его вчерашние товарищи к Польше, тем мрачнее становился граф. Да и у самих возвращавшихся щемило сердце: как-то ещё их встретят на родине? Встретили без радости. Уже в Вильно многие получили назначения к новым местам. А дивизии начали дробить, как горох, рассыпая между первой и второй армиями. Иных же командировали на Кавказ, поминутно повторяя, что таких избалованных частей дома отродясь не видели.
К счастью, сия гнусность творилась не на глазах Воронцова. Он от границы поворотил назад в Париж. И, по здравом размышлении, ему из всех выпала самая завидная доляпод венец и в отпуск. Они же... огребли полной жменей. Целый список штаб- и обер-офицеров был отозван в Петербург, где по высочайшему повелению каждым заткнули свою дырку, весьма далеко друг от друга. Казначеев и Фабр были до смерти рады, что по чистой случайности попали вместе. Однако оплакивали свою участь, ибо фраза: «Поступить в распоряжение графа Аракчеева»звучала как реквием. Недаром острослов Арсений Закревский окрестил ордера о переводе из армии в поселения «похоронками».
Слушай, было бы хуже, если бы нас отправили в Сибирь охранять рудники,пытался утешить товарища Саша.
Откуда ты знаешь, что хуже?язвительно уточнял Фабр.
Теперь кибитка застыла перед пустым флагштоком.
Эй, старина,окликнул Казначеев фельдфебеля.Что ж нам, сутки здесь куковать, пока граф возобновит аудиенции?
Насмешливый тон новичка не понравился аракчеевскому любимцу.
Бывает, что и сутками ждут,буркнул он.Птицы поважнее вашего! Ну да нам нынче флаг не указ. Ежели бы вы ехали от двора по частной надобности... А тут дело казённое. Задержки в службе их сиятельство не потерпит.
Тряпица штандарта замоталась за палку, и лишь когда путешественники проезжали мимо, ветер раздул её, словно для того, чтобы продемонстрировать, чьи владения они пересекают. Герб Аракчеевапышный, как любой новодел,привлёк внимание Фабра не двуглавым императорским орлом в верхнем поле. А тем, что вместо обычных львов или единорогов по бокам стояли два гренадера с ружьями. Застыв навытяжку, они не поддерживали, а как бы конвоировали щит. Алекс немедленно поделился своими наблюдениями с Казначеевым, и оба сдержанно фыркнули, проникаясь мрачноватым юмором здешних мест.
Грузино располагалось всего верстах в двадцати от Чудова. Однако ощущение было такое, словно гости переехали границу между двумя державами, ни в чём не схожими, но по иронии судьбы населёнными одним и тем же народом. Побывав здесь, министр внутренних дел граф Кочубей назвал увиденное «революцией глобуса». Миновав шлагбаум, он из варварства попал в цивилизацию. Буквально от станции начиналась широкая шоссейная дорога, по которой кибитка следовала без малейшей тряски. Глянув вниз, Фабр убедился, что под колёсами стелется дощатая мостовая, которая при въезде в само Грузино сменилась брусчаткой.
Дерево полагалось лишь для просёлочных дорог и то на время, пока поселяне не разбогатели. В линиях господа офицеры имели честь наблюдать каменные тротуары, сточные желоба и фонари по обеим сторонам улиц. А в палисадникахастры, георгины и флоксы вместо подсолнухов и крапивы. Народ находился в поле, и деревни оставались пустынными, за исключением часовых при въезде и выезде за околицу. Последние стояли в полосатых будках и окидывали проезжающих недоверчивыми взглядами, но, узнав Протопопова, вытягивались в струну, отдавали честь и пропускали без малейшей заминки.
Это ещё что!фельдфебель подбоченился, явно довольный произведённым эффектом.Сейчас глянете, как жируют графские крестьяне. Их сиятельство учредил для них особливые ссуды в банкедома починять, мосты править. И определил на это доходы с вырубки леса и продажи сена на заливных лугах.
Вскоре по правую руку от Волхова замелькали черепичные крыши, и путешественники вкатили в одну из графских деревень. Высокие рубленые дома на подклетах поразили их застеклёнными окнами. В первый момент Казначеев не понял, что его смутило в этих широких зерцалах, снопами ловивших свет. Но, приглядевшись, издал удивлённый возглас.
Окна отражали улицу, не пропуская взгляд внутрь домов.
А... а зачем у вас зеркала в рамы вставляют?удивился ездок.
Дык на что чужому человеку тудыть пялиться?в свою очередь не понял фельдфебель.
Как же люди по ту сторону видят?недоумевал адъютант.
А заволоки на что?пожал плечами Протопопов.Дело привычное. Вот бабы, стервы, те ножами, бывает, скребут с обратной стороны. Только добро портят. Так едешь, вроде всё в порядке. А в иной дом зайдёшьокно, как решето, солнце в дырки бьёт. Руки таким выдирать надо.
Фабр и Казначеев переглянулись.
Сколько в Грузине крестьян?поинтересовался бывший начальник штаба.
До трёх тысяч душ считают,отозвался Гаврилыч.Богатейшее место.
Гостям пришлось в этом убедиться своими глазами. Но сначала бравый фельдфебель совершил тягчайшее правонарушение.
Здесь маленько крюк срежем,сказал он, поворачивая коней с дороги на просёлок.
Через берёзовую рощу кибитка ненадолго снова въехала в линии, земли которых вклинивались с севера во владения графа. Видно, делать это запрещалось, и Протопопов тревожно поводил головой из стороны в сторону.
Их сиятельство любит прямые дороги,пояснил он.Но тут-то короче будет. Вы уж, благодетели, молчите, что мы чуток с шоссе съехали.
Оба седока согласно кивнули фельдфебелю: мол, никому ни слова. Задницы тоже не казённые, и за дорогу от столицы превратились в отбивные. Так что сокращение пытки хоть на час сильно украшало жизнь. Вступив в преступный сговор с новичками, Потопопов приметно потеплел к ним. И когда сразу за рощей замаячило старое пепелище, не отказался дать пояснения:
Село тут было. Высоцкое. Как стали, значит, забривать крестьян в военные поселяне, те в бега. Долго кругаля по лесам давали. Потом возвернулись. К бабам с робятишками. Урожай собрали честь по чести. Отжили зиму. А по весне всё село попалили и ушли куда глаза глядят. Думали графа остановить. Не тут-то было. У самой литовской границы их спымали. Привели назад. Для острастки прогнали по разу через четыреста пар розог. Бабам по сотне, чтобы мужей не мутили. И определили всех в линии. Там, конечно, и дома дали, и скотину. Чё людям надо? Не пойму.
Рассказ произвёл на Фабра с Казначеевым тяжкое впечатление. В корпусе они привыкли, что наказание в сорок ударов считалось строгим, назначалось за серьёзную вину вроде дезертирства и проводилось только в присутствии полкового врача, останавливавшего экзекуцию, чуть только несчастный терял сознание. Но здешний народец явно не баловали.
Судя по высоте молоденьких берёз, поднимавшихся над чёрной прогалиной, как свечи, пожар случился года два назад.
Чё приуныли?усмехнулся Гаврилыч.Ещё и не такие дела тут при начале поселений были. Слышали, как деревня Естьяны в Хвалынской волости двенадцать дней стояла?
Спутники удручённо помотали головами.
Во-о,протянул фельдфебель.Ничего-то там у вас не знают. Точно за стеной живёте! На север вёрст пятьдесят отсюда будет. Приехал губернатор с указом о записи мужиков в поселяне. Привёз на разживу тысячу рублей от государя. Те денег не взяли. А шалопай тамошний Фомка Немочай возьми да и гаркни их превосходительству: «Почитай свою бумажку моей бабе в хлеву!» С того и пошло. Затворился народ в деревне и отбивался от солдат. Время летнее, запасов в домах мало. Съели даже солому с квасных гнёзд. Уж на исходе второй недели ноги перестали таскать, тут их и повязали, голубчиков.
Показавшиеся вдалеке шпили графского дома прервали откровения Протопопова. Ввиду резиденции своего грозного господина фельдфебель подобрался и стал донельзя официален.
Вы, господа хорошие,предупредил он,с их сиятельством не вздумайте спорить. Ни к чему это. Своего не добьётесь. А рассердить можете. У него дюже ретивые на воде без хлеба в срубе сидят.