Фабр фыркнул. Хотел бы он посмотреть, как его, полковника и кавалера, посадят в сруб! Но Гаврилыч только покачал головой, молодо-зелено, и бросил на прощание:
Чем скорее вас отпустят к месту службы, тем лучше. Помяните моё слово.
Между тем прекрасный вид, открывавшийся при въезде в усадьбу, ничуть не предвещал беды. Грузино располагалось на высоком берегу Волхова и смотрело на реку с косогора, как корабль, готовый отплыть в бурное море. Привольные дубравы шумели вокруг него, широко и шумно дыша на ветру зелёной листвой. Двухэтажное каменное здание с куполом-ротондой располагалось саженях в 150 от роскошного собора, слишком, быть может, большого и помпезного для частной резиденции. Но если вспомнить, что Грузино служило своего рода столицей новгородских поселений и в его церкви молился не один граф, а весь многочисленный штат канцелярии, офицеры и множество гостейвсё становилось на свои места.
В соблюдении традиций Аракчеев был весьма строг. Посты шли без послаблений. Службы в деревнях и на линиях велись полным чином, часа по три, так что и дюжие гренадеры лишались чувств. Казначеев поначалу гадал, отчего вдруг взрослому мужикуне бабе на сносяхстановится в храме дурно? Пока сам, умотавшись раз с понтонными мостами на Волхове, не попал на доклад в Грузино и после трёх бессонных суток не очутился на обедне. Видя, как он бледен, инженерный поручик фон Брадке сказал ему шёпотом: «Обопритесь на меня. Граф обморочных не любит. Глядите, вон его шпион Морковников стоит с книжечкой». И действительно, за колонной маячил тип, заносивший свинцовым карандашом в блокнот, все ли с той же готовностью пришли к Богу, с какой представали перед очами самого Аракчеева.
Для ленивых был учреждён штраф за уклонение от исповеди и причастияофицерам 10 рублей, нижним чинам 50 копеек, за детей родители вносили по 25 медяков. Вменял ли граф священникам в обязанность доносительство? Вполне возможно. Во всяком случае, народ в храме не откровенничал. Иных же батюшки сами останавливали знаком руки: полно, милый, зайди-ка ты ко мне на досуге, когда никого не будет...
Впрочем, в первый приезд в Грузино новичкам ещё неведомо было то возбуждённое нервное отвращение, которое позднее вызывала сама мысль о графской резиденции. Дом показался им маловат для такого крупного вельможи. Но всё объяснялось простофлигеля для гостей или «номера», как их тут называли, были расположены на некотором расстоянии от жилища, где хозяин предпочитал пребывать в одиночестве. Возле ворот приезжих встретил полицеймейстеробыкновеннейший, в синем мундире, с бляхой, с саблей на бокуявление совершенно непримечательное на питерских улицах, но здесь сбивавшее с толку. Он проводил вновь прибывших в заранее определённые «нумера», предупредив, что граф ожидает их завтра к двенадцати.
Было около пяти вечера. Фабру и Казначееву подали чаю без сахара и по кусочку хлеба в ладошку величиной.
Они издеваются?взревел Саша, проглотив «просвирку».Я жрать хочу.
Более спокойный Алекс решил действовать дипломатически. Он разыскал слугу и обратился к нему со следующими увещеваниями:
Ах ты, прохвост! Зачем украл весь хлеб? Ужо тебе будет, когда мы пожалуемся графу!
Детина побледнел, затрясся, кинулся постояльцам в ноги и, заикаясь, стал уверять, что порции хлеба в доме каждому определяет сам хозяин. А как сейчас их сиятельство уехал в линии и до ночи не ожидается, то и не у кого спросить, можно ли надбавить гостям хоть по горбушке.
Да нешто я взял бы...повторял он.Разве я себе злодей? Кто осмелится? При наших-то порядках?
В довершение ко всему он принёс постояльцам четыре куска: свой, сестры, матери и тётки, работавших в доме. От чего Фабр и Казначеев немедленно отказались, заявив, что они не лишились честизабирать хлеб у слуг.
Ужина не последовало. Голодные и злые господа офицеры вышли погулять. Прекрасный вид, открывавшийся с высокого берега реки на всё имение, теперь подействовал на них угнетающе. Дома для гостей составляли целую улицу, за ней простирался обширный парк с руинами, увитыми плющом, беседками и храмами размышлений. Внизу у каменной пристани на Волхове стояла настоящая флотилия лодок, шлюпов и прогулочных катеров во главе с яхтой «Благодетель», построенной Аракчеевым специально для государя в Англии и снабжённой флотским экипажем. Над ней и сейчас бился императорский штандарт.
На другой день Фабр и Казначеев повлеклись к новому начальнику на поклон. Войдя в широкий и светлый холл, они сообщили дежурившему у дверей адъютанту свои фамилии. Он отыскал их в списке и отправился доложить. Пока молодой человек ходил, гости озирались по сторонам. Им бросилось в глаза, что внизу у широкой белой лестницы топчется штаб-офицер с землисто-серым лицом. По всей видимости, он чувствовал себя неважно и не решался штурмовать крутые ступени. Наконец со вздохом полез вверх, но, не пройдя до первого пролёта, покачнулся. Саша подоспел, подхватив незнакомца, прежде чем тот грянулся на пол. В этот момент явившийся на вершине лестницы адъютант крикнул вниз:
Львов, его сиятельство велел тебе передать, что если ты сию минуту не будешь у него с бумагами, он прикажет заключить тебя в каземат.
Штаб-офицер побледнел ещё больше, едва смог процедить Казначееву: «Благодарю!» А затем с таким проворством взлетел наверх, точно у него отросли крылья.
Да что же вы делаете?возмутился Фабр.Этот человек болен. От такого напряжения ему станет только хуже.
Вы полагаете, в каземате ему полегчает?спросил адъютант, спускаясь вниз.
Так вы не шутите?изумился Казначеев.
Адъютант вытаращил на них глаза.
Кто же такими вещами шутит, господа? Побойтесь Бога. Я бы и сам ему помог, если бы не имел строжайшего запрещения. Граф не любит, когда ссылаются на личные обстоятельства. А служба стоит. Намедни капитан наш из линий опоздал с приездом по вызову на три часа. У него жена померла. Хоронили. Стоял на коленях, слезами обливался, просил прощения за задержку. «Какое мне дело до твоей бабы?» Весь сказ. Свезли его под арест. Если кто болен, на второй же день записка от графа: «Вы скучаете»,и новое приказание. Попробуй не встать. Вы не удивляйтесь, господа, если заметите странности в поведении: здесь у всех нервические припадки.
Обнадёжив гостей этой картиной, адъютант повёл их наверх, где в следующей за вестибюлем комнате сидел за бумагами злополучный Львов. Он без особой приязни глянул на вновь прибывших, видимо, стыдясь своей слабости, и кивнул на дверь:
Его сиятельство велел вам войти.
Сделав шаг за порог, Фабр и Казначеев попали в нарядную гостиную с шёлковыми палевыми обоями в цветах, с видами Италии на стенах и с чудными мраморными головками Гудона, изображавшими не то детей, не то херувимов. Граф сидел в кресле и был облачен в зелёный артиллерийский сюртук. Его лицо сразу приковывало к себе. Хотя в комнате находились ещё люди, вошедшие точно не видели никого, впившись глазами в грозного своего «хозяина». Это определение мигом пришло обоим в голову и было при всей своей оскорбительности донельзя точно. Их продали. Подарили. Проиграли. Приписали к ведомству Аракчеева, как крепостных к заводам. Ужасный смысл произошедшего стал очевиден при первом же взгляде на графа.
А вот и мои «carbonari» пожаловали,сказал он, растянув губы в подобии улыбки, отчего его физиономия стала ещё более безобразной.
Тот факт, что их уже заранее считают вольнодумцами, не порадовал офицеров. Между тем Аракчеев пока только шутил. И напряжённое внимание, с каким гости уставились ему в рот, польстило графу.
Их сиятельство был отменно некрасив. Со стороны казалось, что, собирая его, Бог использовал какие-то лишние детали, оставшиеся от других людей и совершенно не подходившие друг другу. Высокая, костистая фигура с сутулыми плечами и длинными, сильными руками совершенно не соответствовала тощей мальчишеской шее, по которой можно было изучать анатомию жил. Мощный, нависающий лоб свидетельствовал о недюжинном уме, тогда как само лицопростоватое, с широким, чуть на сторону носом и глубоко вдавленными глазамине являло миру ничего примечательного. По первому впечатлению это был честный служака, недалёкий, но ревностный и готовый расшибиться в лепёшку, лишь бы исполнить высочайшую волю. В двенадцатом году из уст в уста передавали слова Аракчеева: «Что мне до России? Был бы государь цел». Такую преданность любят.
Но ощущение простодушия исчезало, чуть только граф начинал говорить. Всё его лицо приходило в движениеточно каждое слово давалось с трудом и, произнося фразы, он делал нечто противоестественное. Подбородок сморщивался и судорожно подрагивал, а мясистые, оттопыренные уши тряслись. В его ужимках было что-то обезьянье. А во взгляде, каким начальник окинул вновь прибывших, сквозило столько бесстыдного любопытства, что оба почувствовали себя голыми.
Добро пожаловать, голубчики,их сиятельство широким жестом указал на пустой угол.Погодите маленько. Мы тут с господами выборными закончим.
Действительно, посреди гостиной стояло двенадцать мужиков в зипунах и лаптях, с котомками за плечами и шапками, которые они комкали в руках, переминаясь с ноги на ногу. Казначеева и Фабра удивило, что им не предложили сесть. Не выказывая недовольства, офицеры встали у стены, а граф проводил их внимательным взглядом: не оперлись ли его гости о шёлк обоев, застыв в расслабленных, неуставных позах. Обнаружив, что оба впали в столбняк почти навытяжку, он успокоился и вновь повернулся к крестьянам.
Так вот, благодетели мои,произнёс Аракчеев, как-то особенно ёрничая и не только голосом, но и всеми движениями подчёркивая иронию подобного обращения.Государь прислал мне указ учредить у вас поселения. На вашу волю отдаёт он записаться в них или выехать с пожитками. Но ввиду печальной участи Могилёвских жителей, сдаётся мне, что вы скорее согласитесь остаться?
В тот момент ни Фабр, ни Казначеев не знали о судьбе могилёвцев. А там целая волость, восемь тысяч человек, была переселена в Херсонскую губернию, чтобы освободить место для линий. В дороге кто помер, кто ударился в бега, кто спился. На юг добралось не более сотни разорённых, вконец измученных людей, которых не знали куда деть, пока они не разбрелись нищенствовать. Говорят, услышав о случившемся, император плакал. А под Могилёв прибыл батальон егерей, давно отвыкших от хлебопашества, брошенных без руководства, инвентаря и снабжения. Они долго бедствовали, побирались по соседним деревням, а потом и вовсе канули в леса...
Мужики, в отличие от вновь прибывших, как видно, были о прежних делах наслышаны. Поэтому от выезда в тёплые края решительно отказались. Но вот в вопросе о поселениях повели себя по-разному. Одиннадцать тяжело повздыхали, перекрестились и встали на колени, тем самым выражая смирение перед царской волей. Двенадцатый жеплюгавый, с бабьим лицом и ухватками старообрядческого начётчикавдруг забился в исступлении, повалился на пол и стал выкрикивать бессвязные пророчества:
Ой, мочи моей нет! Видел я во сне Пресвятую Богородицу с покровом! А по земле ползли на нас тысячи железных людей с крючьями. И стали нас теми крючьями рвать. А она, сердешная, покровом нас закрыла! Пошли мы Богу молиться. И Бог разогнал тех находников, как тьму!
У Фабра и Казначеева мурашки побежали по спинам. На резкий звон графского колокольчика прибежали два дюжих охранника и выволокли кликушу вон. Было слышно, как он витийствовал на лестнице и во дворе, пока его не запихнули в повозку и та тотчас не тронулась с места. Куда? Известное дело. В Грузино были и свои подвалы. Граф не стеснялся использовать для тюремных нужд ближайшие монастыри. А в особо важных случаях кибитки неслись до самого Шлиссельбурга. Как позднее узнали гости, их сиятельство любил «сюрпризные» аресты.
Ну что ж,молвил Аракчеев, обращаясь к остальным крестьянам.Значит, мы договорились.
После чего кивнул генералу Маевскому, и тот без церемоний указал выборным на дверь. Когда они вышли, в гостиной остались только граф, приятного вида дама в зелёном берете с лентами, сидевшая на диване, и молодой архимандрит с худым, измождённым лицом, ходивший из угла в угол мимо окон.
Обернувшись к ним, его сиятельство как ни в чём не бывало возобновил прерванный разговор и представил вновь прибывших:
Полковник Фабр, полковник Казначеев. Из оккупационного корпуса,последние слова он произнёс с заметным неодобрением, словно офицеры прибыли к нему штрафниками на исправительные работы. Представлять же своих гостей новым подчинённым граф посчитал излишним. Много чести.
Дама вскинула на офицеров испуганный взгляд, словно они были заморскими зверями. У неё было миловидное, кроткое лицо, такое нежное и такое доброе, что становилось непонятно, как она затесалась в компанию фанатика и изувера.
Я была знакома с графом Воронцовым,произнесла она мягким, берущим за душу голосом.Десять лёг назад. В бытность мою невестой генерала Каменского, царствие ему небесное.Женщина перекрестилась.Михаил Семёнович показался мне человеком очень честным. Не знаю, правда ли всё, что нынче говорят...
Теперь стало ясно, что перед ними Анна Алексеевна Орлова, всё своё состояние тратившая на благотворительность и восстановившая Юрьевский монастырь под Новгородом. А это, стало быть, рядом с ней сам Фотийнастоятель. Офицеры переглянулись. О нём болтали разное. Одни считали святым, самое меньшееподвижником. Другиеханжой и лицемером, выманивающим у доверчивой графини деньги. Но все сходились на том, что владыка очень строг. На вид ему можно было дать лет двадцать восемь, но изнурённое лицо аскета, впалые щёки и пронзительный взгляд больших тёмных глаз делали его старше.
Мне кажется, слухи о неполадках у графа Воронцова сильно преувеличены,робко сказала Орлова.Не правда ли, господа?
Только Казначеев и Фабр хотели благодарно закивать, как раздался сухой и вместе с тем вкрадчивый голос архимандрита:
Анна, Анна, приятная внешность обманчива. Не так ли в душу к нам стучится лукавый?
Да уж,буркнул Аракчеев.Предоставьте, ваше сиятельство, военным людям судить о достоинствах боевой единицы.
«Ты же, скотина, корпуса в глаза не видел!»возмутился про себя Фабр.
А правда, что ваш командующийчлен Библейского общества?настоятель уставился на офицеров глазами-угольями, точно собирался испепелить их на месте.
Бывший заместитель начальника штаба пожал плечами.
Мне сие неизвестно, я латинского исповедания.
Искры неведомого пламени вспыхнули и погасли в глазах Фотия. Фабр потерял для него интерес. Душу эмигранта невозможно было ни спасти, ни поджарить ещё на этом свете. Он обернулся к Казначееву, всем видом требуя ответа на заданный вопрос.
Адъютанту нестерпимо захотелось поскрести в затылке.
Не могу знать,проговорил он.Помнится, мы заказывали экземпляры Нового Завета в русском переводе. Кажется, в Библейском обществе.
А зачем вам понадобилось Евангелие на русском?осведомился Фотий.Разве славянского мало?
Так люди не понимают.Саша удивился нарочитой недогадливости. И у кого? У владыки крупнейшего монастыря, где каждый день толпы паломников даже не пытаются прочитать надписи на иконах.
А может, и рано им понимать?настаивал Фотий.Уронив важность Священного Писания общей доступностью, породим расколы и ереси через недобросовестных толкователей.
Не могу знать.Казначееву хотелось провалиться сквозь землю.Нам для ланкастерских школ надо было. Мы печатали свои книги. Стихи Ломоносова, Державина. Сказки. Граф решил, нужно что-то душеполезное. Чему бы рядовые доверяли.
Доверилась Ева змию,констатировал Фотий и замолчал, как бы предоставляя слово Аракчееву.
Значит, ваши люди уже не разумели церковной службы?осведомился граф.Тот лишь забывает свой язык, кто отрёкся от отечества. Можно ли в здравом рассудке сказать, что «иже еси на небесех»славянский, а «сущий на небесах»русский?
Не могу знать,в третий раз повторил адъютант.
Аракчеев минуту смотрел в рябое, непроницаемое лицо Саши. Затем удовлетворённо кивнул.
Это хорошо, что по кругу своих понятий вы не стараетесь встать на уровень начальствующих лиц. И сколько же этой ереси заказал ваш командующий?
Триста экземпляров.
Триста!Аракчеев, Фотий и Анна Орлова многозначительно переглянулись. Им казалось слишком много. А в Мобеже не хватило на все школы. Воронцов решил дополнить заказ и радовался, что теперь министерство не будет придираться, по каким книгам учат людей. Что может быть надёжнее Библии?