Никаких политических откровений в письме не было. «Дорогой Пьер!говорилось там.Пользуясь любезностью графа Воронцова, я имею счастье написать Вам. Уповаю на Бога, чтобы Ваша судьба в Бельгии сложилась благополучнее, чем моя в Париже. Если Вы обладаете хоть малейшей возможностью оказать мне одолжение, заклинаю Вас памятью нашей матери, не оставьте меня. Моя участь ужасна. Я часто сижу без обеда. Мне не на что купить сапог. Я страдаю от голода и унижения. Меня преследуют заимодавцы, и я вынужден скрываться, чтобы не попасть в тюрьму. На лестнице дома, где я живу из милости, по очереди дежурят кредиторы. Я всё продал: книги, вещи, платье. У меня остались одни пистолеты. Прощайте. Ваша отзывчивая душа не останется равнодушной к моим несчастьям. Ваш недостойный брат Эжен».
Эти строчки тронули бы и каменное сердце. Саша проворочался до утра. Что ему было нужды в чужом человеке? Но, с другой стороны, что Ожеро было за дело до него самого, когда газеты написали о дуэли с Малаховским? На следующий день Казначеев выехал ещё до рассвета. Он всегда расплачивался с хозяевами заранее, и его исчезновение никого не обеспокоило. Обратный путь занял два с половиной дня. Европа так мала! От Брюсселя до Мобежа оказалось столько же, сколько от Мобежа до французской столицы. В штабе он доложился Фабру. А поскольку граф пребывал в волшебном городе, «у ног мадемуазель Браницкой», как с довольным смешком выразился Алекс, то и задерживаться дорогой не пришлось. Прямиком на улицу Шуазель.
У Саши имелись кое-какие сбережения. В отличие от многих, он умел экономить и ухитрялся кое-что посылать домой, в захудалое именьишко Козенец под Калугой. Ссудить бедолагу Ожеро хоть сотней франков адъютант мог. Даже без особого ущерба для себя. Ведь, в конце концов, если бы не этот посланный ему Богом свидетель, его собственное положение оказалось бы ой каким невесёлым...
Рассуждая так и уговаривая себя, что не совершает ничего преступного по отношению к своей семье, Казначеев направился по обратному адресу на Вандомскую площадь в гостиницу «Шартье». Всю дорогу он придумывал, как уговорить щепетильного полковника принять помощь. Наконец он сочинил малоубедительную историю, о том, что брат перед смертью оставил на имя Эжена крошечное наследство, которое ему, Казначееву, и вручили друзья. Но поскольку покойный маршал не сопроводил деньги прощальной запиской, всё сказанное выглядело подозрительно. Не придумав ничего лучше, адъютант постучался в отель «Шартье»довольно мерзкое заведение, даром что в центре.
Ему долго не открывали, когда же явился хозяин, то вид этого субъектарослого, дюжего, в распахнутой рубахе, обнажавшей чёрную волосами грудь,вызвал у Казначеева мысли о воровском притоне.
Мне нужен полковник Ожеро,нарочито резко бросил Алексей.
Хозяин закашлялся.
Он ушёл.
Куда?
Откуда мне знать? Это не моё дело.
Поняв, что по-доброму толку не будет, Казначеев напёр плечом и, помимо желания мужлана, протиснулся за дверь. В тёмном коридоре пахло кошками, сырым тряпьём и вчерашней едой.
Может, освежишь память?осведомился адъютант, вынимая пистолет и крутя им у носа хозяина.
Тот не испугался.
Видали, что с нами делают русские!заревел он.Врываются в дома, угрожают убить!
На его вопль из кухни высунулось голов пять не менее отвратных субъектов, которые недружелюбно уставились на гостя. Впрочем, видя в его руках оружие, они не торопились нападать. Их пинком растолкала здоровенная бабища в грязном чепце, из-под которого торчали засаленные чёрные волосы. Вероятно, это была жена хозяина, потому что она обратилась к нему грубо и по-свойски.
Ну ты, Жано, сказал бы господину, что ему надо. Он бы и убрался восвояси.
Чёрта с два!взвыл мужлан.Ему нужен негодяй Ожеро! Из-за которого у нас столько неприятностей с полицией! Должно быть, это его дружок! Вздуем его как следует!
Я те вздую!Казначеев перестал крутить оружием и упёр его мсье Жано в пузо.Говори, куда делся полковник...
Куда, куда? На дно пруда!передразнила Казначеева женщина.В аду он, гадёныш, жарится. Где самоубийцам и место! Отпустите моего мужа, мсье казак. Застрелился ваш Ожеро. Неделю как. Полиция нам все кишки вынула. Что да почему? А на нём долгов не счесть! И нам скотина должен остался. С кого теперь взыскивать прикажете?
Адъютант опустил оружие. Застрелился? Как же так? Но... Этого и следовало ожидать. Если бы неделю назад он открыл письмо! Если бы ещё до поездки в Брюссель нашёл в себе силы сходить сюда и сказать Ожеро спасибо за показания. Может быть, тогда всё развернулось бы иначе? Но Саша медлил. Думал, что, оказав полковнику услугу, легче сможет поговорить с ним. На равных. Не хотел быть обязанным... А доведённый до отчаяния человек не знал, как свести концы с концами. «Я часто сижу без обеда. Мне не на что купить сапог... Меня стерегут на лестнице дома, где я живу из милости...»
Господа,сказал Казначеев холодно.Я знаю, что у полковника оставались пистолеты. Пара дуэльных лепажей. Где они?
Мы взяли их в оплату его долга,бросил Жано.С него никакого прибытка. Жил здесь на нашей шее...
Я их куплю. Назовите цену,оборвал его гость.
Вперёд протиснулась хозяйка.
А с чего ты взял, голубчик, что мы их тебе продадим?
Казначеев смерил её оценивающим взглядом.
Тебе, красотка, дуэльные пистолеты явно ни к чему. А я дам больше, чем перекупщики.
Пошептавшись, хозяева сошлись на пятидесяти франках. Саша, будучи прижимист, сбил цену до сорока. И господин Жано, очень недовольный торгом, вынес-таки «оккупанту» коробку с лепажами. Глянув на них, адъютант понял, что не продешевил. Ожеро недаром берег их до последнего. Тонкая работа проявлялась не в богатстве отделки, не в золоте, перламутре и резной кости, а в прекрасном исполнении каждой детали. Пожалуй, такой пары нет даже у графа. Судя по тому, что пистолеты были вычищены и смазаны, бедняга полковник возился с ними до последних дней.
Вот из этого он себя и жахнул,сказала хозяйка, показывая на нижний.Здоровенная дырища была во лбу. Все мозги на стену. Я ещё толком и комнату не успела отмыть. Желаете посмотреть?
Саша отказался. Мозгов он, что ли, не видел? Сколько угодно. Русские с французскими даже цветом не различаются.
Забрав коробку, адъютант вышел на улицу и побрёл через Вандомскую площадь. Он чувствовал себя несчастным. Смерть дважды на этой неделе помахала ему рукой из окон гостиниц. Оставалось надеяться, что, по милости Божьей, в аду ли, в раю братья Ожеро наконец встретились.
Париж
И что из всего этого будет?Паскевич поднял голову над столом и упёрся мутноватым взглядом Шурке в лоб.
Тот запустил пальцы в остатки волос на висках и попытался сосредоточиться на вопросе.
А будет, любезный Еганн, то, что лет через десять тебе, как Суворову, придётся штурмовать Варшаву.
Бенкендорф раскрошил ржаной мякиш и принялся старательно собирать им водку со стола. Такого никчёмного разбазаривания добра его душа не принимала.
Шёл уже четвёртый час веселья, и многие господа отвалились от кормушки в самых неожиданных позах. Шурку провожали в Петербург. А коль скоро знал он буквально всех, то все и притащились. К счастью, не на улицу Шуазель. Погрома в своём особняке граф не планировал. Зато в лучший погребок «Прокоп», на улице Старой Комедии, который посещал ещё Вольтеротец всех бесчинств нынешнего века. Шумная компания человек в пятьдесят требовала столов, вина, эльзасских копчёных колбасок, лимонных пирожныхсловом, чего угодно, только не лягушачьих лапок. И была потрясена, узнав, что для них давно заказано и накрыто. По случаю пришествия пьяных русских хозяин с утра решительно отказывал всем посетителям и подгонял прислугу на кухне. Подавали треску с шафраном и луком, телятину-бланкетт в сливках, бёф бургиньон, заливали всё это... Впрочем, водку гости принесли сами и воспротивились любым попыткам отговорить их от столь варварского напитка. Хуже того, в благородный французский погреб были доставлены более сотни бутылок тёмного британского портера.
Ты ещё и пива у союзников купил?с сомнением спросил у Шурки Воронцов.
Пиво купить нельзя,философски ответил тот.
Ну, смотри,бросил граф.Лучше три стакана виски, чем три бутылки портера.
Лучше три стакана виски на три бутылки портера...
И кто бы мог оказаться таким догадливым? Паскевич после пары стопок терял весь свой придворный лоск, а с ним и осторожность. Трудно поверить, что именно он, такой сдержанный на язык, расслабившись, начнёт бубнить то, что у всех накипело.
Я в толк не возьму, зачем это надо? Вооружать поляков на свои деньги? Мало мы беды знали от их буйства? Зачем давать им конституцию?
Ну, положим, в конституции нет ничего плохого,вмешался Мишель Орлов, тоже довольно крепкий на голову, чтобы после трёх часов пира вести политические разговоры.
Согласен,гнул своё Паскевич.Но и нам тогда давайте. А так что получается?
Что?Мишель опёрся щекой на кулак, в котором сжимал нож. Лезвие под его тяжестью постепенно входило в доску стола.
Им и законы отдельные, и армия за наш счёт. У меня в полку, столько не платят! Мы что, не люди?
Уймись, Еганн, не тебе государя судить,одёрнул его Шурка, любивший блюсти казённый интерес. Но тут же сам пустился в рассуждения.Им Литву и Волынь насовсем отдадут. Или как?
Для округления границ,вставил Алексей Орлов, брат Мишеля. Во всём похожие, они отличались только тем, что у младшего на голове ещё буйно произрастали каштановые кудри.Читали, что государь сказал по этому поводу полякам: «Литва, Подолия и Волынь у нас считаются русскими провинциями. Мои подданные привыкли видеть их под скипетром своего монарха». Стало быть, раз он теперь короновался, как польский король, то может землю из кармана в карман пересыпать? Тут Карамзин хорошо ввернул, мол, не вы, ваше величество, эти губернии завоевали, не вам и разбазаривать!
Теперь уже решительно все заинтересованные лица обсуждали гордую записку историографа на высочайшее имя, ходившую по рукам в копиях и вызывавшую неизменное восхищение: «Никому ни пяди своей земли, ни другу, ни врагутаков наш принцип».
Срал государь на этот принцип,с обидой бросил Шурка. Его грубость показывала, что он уже порядком захмелел.Помните, как на Венский конгресс притащили Костюшку, и император с Константином Павловичем взяли этого бунтовщика под руки и повели через зал, крича: «Дорогу народному герою!» Страматища! Сколько он наших перевешал!..
Это всё политика,бросил Воронцов, которого положа руку на сердце тоже коробило поведение Александра Павловича.Государь хотел приобрести популярность в Польше. Мы ведь тоже порядком развлеклись...
А хоть бы и так!Паскевичу надоел портер, и он потребовал себе алеатико.
Не надо мешать,попытался удержать его Орлов.
Я дегустирую.Получив желаемое, Иван Фёдорович, вместо того, чтобы впасть в благодушие, ещё больше озлился.Хоть бы и так! Ему всё-таки стоит решить, чей он царь. Наш или польский? Очень умно, заботиться о любви ляхов, а что думаем мы, плевать?
В польском войске питаем змия, готового в любую минуту излить на нас свой яд,изысканно завернул Христофорыч.Почему финнам дали конституцию, а нам нет?
Всем разом захотелось конституции, только потому, что ею украсили жизнь одного скандального и одного незаметного народа. Русским тоже любопытно было узнать, хороша ли репка.
Мне вся эта система сугубо непонятна,ныл, откупоривая портер, Мишель Орлов.Мы что, рыжие?
Некоторые рыжие,тут же подал голос Христофорыч.Ты против?
Да я не против рыжих!взвыл генерал.Я вообще нашей государственной системы не понимаю. Почему калужских или рязанских мужиков можно купить? А эстляндских в мае позапрошлого года указом освободили?
Вот этого Воронцов тоже понять не мог. Выходило, как с конституцией. Время шло, а блага ломились в чужие руки. Война, очень тяжёлая, далась с надрывом пуза и мужикам, и дворянству. Обе стороны были вправе ожидать от государя гостинца.
Флигель-адъютант Пашка Киселёв в августе месяце подал императору записку «О постепенном уничтожении рабства». У меня есть копия. Толково составлено. По две десятины на душу. За выкуп от казны. С рассрочкой на несколько лет. Я всегда был того же мнения. И что? Где теперь Киселёв? Командует штабом второй армии в Тульчине. Укатали сивку за крутые горки.Тут Михаил Семёнович понял, что ничем не отличается от своих друзей, которых понесло на скользкие темы. Как и его самого, помимо воли.
Про поселения уже слышали?бубнил Орлов.Помаленьку начали. С Новгорода. А теперь, глядишь, чуть не в каждой губернии. До трёхсот тысяч довести хотят. Это что ж за армия? Аракчеев во главе на белой лошади. Набрал офицерами всякой дряни, ни из армейских, ни из гвардейских полков. Те, что у него под рукой ходили, гатчинские последыши, поганцы. Производства в чины у них там свои. С нами не пересекаются. Из солдат наверх тянут. Это бы и неплохо. Но всё совершенно закрыто. Как будто другое войско в стране. Люди, говорят, мрут как мухи. Бьют там нещадно. Строем пашут...
Ты ври, да не завирайся,обрезал его Шурка.Где это видано, чтобы строем пахать? Да и вообще, что за чушь эти поселения? Говорят много всякого, да. Вроде как экономия денег на содержание войска. Пусть само себя кормит. Но я так считаю: либо человексолдат. Либо крестьянин. Иначе толку не будет.
Чему их научить, если они всякий месяц на полевых работах?заявил на минуту проснувшийся Паскевич. Оказывается, он всё слышал, но не мог подать голос с устатку.
А им не надо учиться,услышал Воронцов свой голос как бы со стороны.У них занятие будет нехитрое. Вкруг себя, кого прикажут, резать.
Всем стало не по себе. А граф понял, что набрался. Мрачные пророчества появлялись в его голове только в особом состоянии. «Сон разума рождает чудовищ».
Ей-богу, братцы, обидно,продолжал Христофорыч.Государь был в прошлом году в Москве, а на Бородинское поле не поехал. Ездил и под Лейпциг. И на Ватерлоо. А тут чего же? Неприятные воспоминания? Я там проезжал. Пошёл побродить. Страшно. Вроде все тела сожгли, а копни на штыккости. Деревни вокруг выгорели. Люди туда не вернулись. Которые пришли, нищенствуют. И хоть бы копейку им кто дал на подъём хозяйства. А Ватерлоо, где ни одной русской пули не просвистело, Александр Павлович пожаловал два миллиона рублей. Почему? За что он с нами так?
Весь этот скулёж Михаил мог свести к одной мысли: «Отчего государь нас не любит?»
А правда, что наш заграничный поход оплатили англичане?Алексей Орлов старательно возил куском бургундской телятины в клубничном креме на донышке вазочки от пирожного.
Правда,нехотя признался Воронцов.Англичанам тоже одним в Европе задницу надрывать надоело.
Ага,кивнул Паскевич,поэтому понадобилась наша. По кускам нас разделили, отдали под команду пруссакам, и мы в любой драке были крайние. В атаку идтинам впереди на убой. Отступают, мы прикрываем и опять теряем больше всех. Миш, ты вспомни, как Париж брали. Снова здорово русские на стены! Шесть тысяч положили под этим сраным городом. Спрашивается, почему мы, а не пруссаки с австрийцами?
Получается, нас продали, что ли?возмутился Алексей Орлов.Как наёмников? За деньги?
Воронцов потянулся к хрустальному графину, опрокинул его в бокал, потом залпом осушил водупротивная, тёплая, хуже пива... Плеснул на ладонь и всей пятерней поправил волосы, отчего они стали влажными.
Ребят, вы чего от меня ответов на такие вопросы ждёте?осведомился он.И вообще, не передвинуть ли нам стол в угол?
Боже, как же все сдержанны и осмотрительны на трезвую голову! И что из людей прёт под пьяную лавочку! Благоразумный Алексей Орлов тут же согласился. А Паскевичверх армейской благонамеренностивстал и взялся за края стола, но не смог его поднять, поскольку удерживался в вертикальном положении, только вцепившись в столешницу. Всех спас Шурка, который, растопырив длинные руки, схватился за крышку, рывком поднял стол и повлёк его к дальней стене, при этом посуда с грохотом посыпалась на пол.
На чём мы остановились?осведомился он.
На том, что отымел нас государь по самые уши.
Это была последняя фраза Мишеля Орлова, которую Воронцов запомнил. Он ещё успел подумать: «Нет, маленько осталось». Но успел ли сказать? Бог весть. Далее наступила темнота, прорезаемая сполохами неясных огней, картинами всеобщего разрушения и наконец преобразившаяся в пустоту и глухоту.