Идём обратно на "Афродиту" и поглядим, что дальше. Как бы там ни было, не представляю, куда уж хуже.
Поразмыслив пару минут, Лапеид склонил голову:
Вот и я так же думаю.
Менедем предпочёл бы услышать утешение. Но поскольку сам не мог его отыскать, не видел смысла винить в его отсутствии и Лапеида.
* * *
Неподалёку от маленькой деревушки, приютившейся между горами и равниной, паслось и блеяло стадо овец. Когда в деревню вошли Соклей и его моряки, собаки подняли лай. И как это часто случается, самые большие и яростные псы стали на них бросаться. Телеф подобрал булыжник размером с яйцо и швырнул в свору. Удар пришёлся точно в нос самому здоровому и вредному псу. Рычание превратилось в визг боли. Пёс поджал хвост и бежал. А остальные собаки, похоже, серьёзно задумались.
Эгей! обрадовался Соклей. Теперь не придётся отгонять их древками копий или даже мечами. Во всяком случае, я на это надеюсь. Людям не понравится, если станем бить их животных.
Им же всё равно, когда эти богами проклятые собаки на нас набрасываются, ответил Телеф. Небось думают, что это забавно. Как по мнечума их всех забери.
Но, не считая собак, часть которых продолжала рычать и лаять с безопасного расстояния, что доказывало, что в них и прежде нередко швыряли камни, деревушка была тиха. Соклей покачал головой, сообразив, что это не просто затишье. Больше похоже на то, что все вымерли.
Только возле мёртвой деревни не паслось бы стадо овец. Дома не были бы в таком хорошем состоянии. И дым не курился бы над отверстиями в нескольких крышах.
С другой стороны, когда путники проходили через селение, местные обычно вываливали из домов, глазели, показывали пальцами и обсуждали. До сих пор так всегда бывало в этих краях, как и в Элладе. Но не здесь. Тут всё оставалось безмолвнымкроме собак.
Когда Соклей и его моряки дошли почти до середины деревни, из одного из самых больших домов вышел старик с платком на голове вместо шляпы и оглядел их.
Да благословят и сохранят тебя боги, мой господин, произнёс Соклей на лучшем своём арамейском. Прошу, скажи нам, как называется это место?
Старик долго молча смотрел, не говоря ни слова. Потом ответил:
Мы здесь не говорим о богах, незнакомец. Мы говорим о едином Боге, подлинном Боге, о Боге Авраама, Исаака и Иакова. Эта деревня зовётся Хадид.
Соклей вздрогнул от изумления.
Один бог, говоришь? переспросил он, и старик кивнул. Это значит я пришёл в земли страны Иудеи?
Да, это земля Иудеи, сказал старик. Кто же ты, незнакомец, если вынужден об этом спрашивать?
Соклей поклонился и отвечал:
Да пребудет мир с тобой, господин. Я Соклей, сын Лисистрата, с Родоса. В эту землю я пришёл торговать.
Мир и тебе, Соклей, сын Лисистрата, выговорил местный незнакомые имена. После ещё одной длинной паузы, он продолжил:Ты, должно быть, из ионийцев?
Да, в этой части света Соклей соглашался быть ионийцем, несмотря на то, что имел дорическое происхождение. Как зовут тебя, мой господин, если твой раб смеет спросить?
Я Эзер, сын Шобала, ответил старик.
Всё ли в этом месте в порядке? спросил Соклей. Нет ли здесь чумы или чего такого?
Брови у Эзера были седые и очень внушительные, нос крючковатый. Когда хмурился, он становился похож на хищную птицу.
Нет у нас никакого мора. Да не допустит этого единый Бог. Почему ты спрашиваешь?
Всё здесь очень уж тихо, Соклей развёл руками, поясняя, что имеет в виду. И никто не работает.
Работать? Эзер, сын Шобала снова нахмурился, ещё более свирепо, чем в прошлый раз. Ну конечно, сегодня никто не работает. Сегодня шаббат.
Твой раб молит о прощении, но ему неизвестно такое слово, сказал Соклей.
Значит, не у иудея ты выучился этому языку, ответил Эзер.
Соклей снова припомнил, что следует не склонять голову, а кивать.
Да, ты прав. Я учился у финикийца. Ты, воистину, очень мудр, на арамейском лесть выходила очень естественной.
У финикийца? Я так и знал. в эти слова Эзер вложил то же огромное презрение к финикийцам, как и Химилкон к иудеям. Единый Бог повелевает нам отдыхать один день из семи. Это и есть шаббат. Сегодня седьмой день, и вот мы отдыхаем.
Понятно. На самом деле, если Соклей что и понял, так это то, почему эти иудеи не сравнялись с остальным миром, и то, почему они никогда не сравняются. Как же угнаться за своими соседями, если тратишь впустую один день из семи? Чудо, что они вообще все не вымерли. Как бы моим людям и мне купить тут поесть? спросил он. Мы прошли долгий путь. Мы также очень устали.
Эзер, сын Шобала, опять покачал головой.
Ты ничего не понял, иониец. Соклей, он старательно выговорил это имя. Я же сказал, сегодня шаббат. Единый Бог повелевает нам не работать в этот день. Продажа едыработа. Пока солнце не сядет, мы её делать не можем. Мне жаль, но в голосе не слышалось ни капельки сожаления. Это звучало гордо.
Химилкон предупреждал, что у иудеев строгие религиозные правила. Теперь Соклей убедился, что тот знал, о чем говорит.
Может кто-нибудь набрать нам воды из колодца? Надеюсь, у вас есть колодец?
Есть, но до заката никто не наберет вам воды. Это тоже работа.
Может, мы наберем сами?
Да, кивнул Эзер. Вам можно, вы не одни из нас.
"И не хотим ими стать", подумал Соклей. Он задумался, каково было бы жить в стране, где религия так жёстко ограничивает все, что делают люди, и сначала пришел к выводу, что дошёл бы до безумия.
Но затем поразмыслил об этом. Если бы с детства ему говорили, что все эти законы верны и необходимы, разве он не поверил бы в это? Даже в Элладе недалекие люди слепо верили в богов. А здесь, в Иудее, каждый, похоже, верил в их странное невидимое божество. И я бы верил, родись я иудеем, решил Соклей.
Чем больше он об этом размышлял, тем сильнее страшился.
Спасибо за твою доброту, господин, поклонился он Эзеру.
Пожалуйста, ответил старик. Ты не виноват, что не один из нас, и не можешь знать и исполнять священные заветы единого бога.
Соклей с изумлением понял, что старик говорит серьезно. Эзер, сын Шобала, гордится тем, что принадлежит к этому крошечному захолустному племени не меньше, чем Соклей тем, что он эллин. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. "Жаль, что я не могу открыть ему глаза на его невежество", подумал Соклей. С эллинами он порой ощущал ту же потребность, но с собственным народом он мог что-то предпринять. Иногда ему удавалось убедить их в ошибочности их взглядов, но чаще эллины предпочитали цепляться за свои заблуждения, чем принять чужую мудрость.
О чем вы там болтаете с этим носатым старикашкой? спросил Телеф.
Выражение лица Эзера не изменилось. Конечно нет, он же не говорит по-гречески, напомнил себе Соклей. И тем не менее
Выбирай выражения, когда говоришь о здешних людях. Вдруг кто-то из них знает наш язык.
Ладно, ладно, с видимым нетерпением склонил голову Телеф. Но что происходит?
Мы не сможем купить еду до заката. Каждый седьмой день они должны отдыхать, и строго выполняют это. Но мы можем набрать воды из колодца, если сделаем это сами.
День отдыха? Это глупо, сказал Телеф, что полностью совпадало с мнением Соклея. Что если бы у них шла война и в этот день нужно было бы сражаться? Они позволили бы врагу перебить их всех?
Не знаю, вопрос так заинтриговал Соклея, что он, как мог, перевел его Эзеру.
Да, мы умрем, ответил иудей. Лучше умереть, чем нарушить закон единого бога.
Соклей не стал спорить. Эзер говорил так страстно, как человек, прожигающий свое наследство на гетеру. Но у него хотя бы останутся воспоминания о её объятиях. А что останется у человека, потратившего жизнь на веру в какого-то глупого бога? Ничего, насколько мог судить Соклей. Эта вера могла стоить верующему самой его жизни.
Однако, он не стал говорить об этом Эзеру, сыну Шобала. Иудей дал понять, что и сам это знает, и готов принять последствия. Как может преданность человека богу быть сильнее, чем преданность самой жизни? Соклей пожал плечами. В этом не было никакого смысла.
Господин мой, где колодец? в этом вопросе родосец видел смысл. Нам жарко и хочется пить.
Зайдите за тот дом и увидите его.
Благодарю тебя, поклонился Соклей. Эзер поклонился в ответ. Каким бы безумным он ни был в вопросах веры, в делах человеческих он был вполне вежлив. Соклей перешел обратно на греческий и объяснил своим спутникам, где колодец.
Я бы лучше выпил вина, сказал Телеф.
Это была не просто жалоба или не совсем жалоба. Аристид согласно склонил голову.
Я бы тоже. От воды в чужой стране может и понос приключиться.
Он, конечно, был прав, но Соклей ответил:
Иногда ничего не поделаешь. Мы в чужом краю, так что время от времени придётся пить воду. Земля тут не гнилая и не болотистая. Значит, вода, скорее всего, хорошая.
А меня не волнует, хорошая ли вода, возразил Телеф. Мне плевать, даже если это вода из реки Хоасп, откуда пьют персидские цари. Я всё-таки предпочёл бы вино.
Здоровье его не интересовало, он беспокоился только о вкусе, да о том, как будет чувствовать себя, выпив вина. "И почему я не удивлён?"подумал Соклей.
Так же, как эллины, иудеи обложили колодец камнями примерно на локоть в высоту, чтобы туда не падали дети и животные, и накрыли его деревянной крышкой. Когда моряки её сняли, то обнаружили лежащую поперек колодца крепкую ветку с привязанной к ней верёвкой.
Давайте вытащим ведро, сказал Соклей.
Они по-очередно принялись за работу. Телеф стонал и ворчал, будто его пытали. Собственно, насколько Соклей мог видеть, Телеф и считал работу пыткой. К тому же, тащить наверх большое ведро с водой нелегко. Соклей задумался, нет ли более легкого способа поднять его, чем поднимать рывками. Если таковой и был, он до него не додумался.
Готово, наконец сказал Аристид. Москхион вытащил роняющее воду деревянное ведро, поднес к губам и сделал долгий блаженный глоток, а затем полил водой себе на голову. Соклей не сказал ни слова, когда Телеф и Аристид последовали примеру прежде, чем передать ведро ему. Подняв его из глубокого колодца, они заслужили это право.
Кажется, вода неплохая, сказал Аристид. Она прохладная и сладкая на вкус. Надеюсь, она хорошая.
Должна быть. Соклей напился. Ааах! Как и остальные, он тоже облил голову. Ааах! повторил он. Ощущение бегущей по лицу и капающей с носа и бороды влаги было просто чудесным.
Время от времени он замечал лица в окнах домов из камня и глины, но никто кроме Эзера, сына Шобала, так и не вышел. Соклей помахал, увидев первое из этих любопытных лиц, после чего оно поспешно спряталось.
Аристид это тоже заметил.
Забавные тут люди, сказал он. В греческой деревне на нас бы тут же накинулись. Все хотели бы узнать, кто мы и откуда, и куда направляемся, и какие новости слышали в последнее время. Богатые захотели бы торговать с нами, а бедные попрошайничать. Они бы ни за что не оставили нас в покое.
Да уж, согласился Телеф. И они попытались бы украсть все, что не приколочено, а если приколочено, они бы постарались вытащить гвозди.
Соклей выгнул бровь. Не то чтобы Телеф ошибался. Без сомнения, моряк прав, греки вели бы себя именно так. Но мысль о воровстве как-то слишком быстро пришла ему в голову. Не в первый раз Соклей задумался о том, что бы это могло значить.
Он мог бы поторопиться покинуть Хадид, но хотел купить еду, а Эзер очень ясно дал понять, что до заката это невозможно. Спутники устроились у колодца. Через некоторое время они снова наполнили и подняли ведро, от души напились и остаток вылили на себя.
Телеф начал стаскивать с себя тунику, как сделал бы дома, в Греции. Соклей поднял руку:
Я уже говорил тебе, не делай этого.
Так будет прохладнее.
Здешние люди не любят выставлять напоказ свое тело.
И что?
И что? Я скажу тебе, что, о великолепнейший, Соклей помахал рукой. Вероятно, ближе, чем в дне пути отсюда, нет ни одного грека. Что мы будем делать, если разозлим этих людей? Если они начнут швырять в нас камни, что мы сможем сделать? Мне кажется, ничего, а тебе?
Думаю, ничего, угрюмо ответил Телеф. Хитон остался на нем.
После захода солнца местные вышли из домов. Соклей купил вино, сыр, оливки, хлеб и масло (и постарался не думать в этот момент о масле Дамонакса на "Афродите", надеясь, что Менедему улыбнется удача в попытках избавиться от него). Некоторые задавали вопросы о том, кто он и откуда, и что делает в Иудее. Он отвечал, как мог, на своем хромающем арамейском. Когда сумерки сгустились, в воздухе зазвенели комары. Соклей прихлопнул парочку, но его все равно кусали.
Некоторые из спрашивающих оказались женщинами. Хотя они носили длинные одежды, как и здешние мужчины, лицо, в отличие от респектабельных гречанок, они не прятали. Соклей заметил это ещё в Сидоне. Видеть открытое женское лицо на публике казалось ему почти таким же неприличным, как иудеямобнаженное тело Телефа.
Он жалел, что не может подробнее расспросить их об обычаях и верованиях. Виной тому был не только и не столько его слабый арамейский. Как Соклей не хотел, чтобы Телеф оскорблял здешний народ, так же он не желал оскорбить их сам. Он вздохнул и подумал, сколько пройдет времени, прежде чем его любопытство возьмёт верх над здравым смыслом.
Глава седьмая
Как дела твои? спросил хозяин гостиницы, когда однажды утром Менедем вышел из своей комнаты. Как родосец узнал, его звали Седек-ясон.
Хорошо, по-гречески ответил Менедем, а потом повторил на арамейском, из которого успел выучить несколько слов.
Седек-ясон хмыкнул. Его жена Эмастарт улыбнулась Менедему.
Сколь умные есть ты, произнесла она на ужасном греческом.
И выпалила ещё пару фраз на арамейском слишком быстро, чтобы Менедем мог разобрать.
Чего? переспросил он.
Эмастарт попробовала объяснить на греческом, но ей не хватало слов. Она обратилась к мужу, однако тот был занят, приделывал к скамье новую ножку, и заинтересованности в переводе не выказал. Его греческий был так же плох, и, скорее всего, он бы не справился, даже если бы захотел. Когда муж отказался даже попробовать, Эмастарт начала на него визжать.
Радуйтесь, сказал им Менедем и поспешно покинул гостиницу. Он старался проводить там как можно меньше времени. Жена хозяина постоянно с ним неуклюже заигрывала. И его клятва Соклею тут была ни при чём. Он не хотел эту женщину, находил её отвратительной и не хотел, чтобы Седек-ясон решил, что он её хочет и из-за этого попытался его убить.
Хотя солнце встало совсем недавно, день обещал безжалостную жару. Лёгкий ветер задул не с Внутреннего моря, а с гор, что восточнее Сидона. Менедем уже знал, что он приносит жару хуже, чем когда-либо бывала в Элладе.
Он остановился возле пекарни и взял маленький хлеб. Вместе с чашей вина, купленного у первого встречного парня с кувшином, получился неплохой завтрак. К счастью, чаша была небольшаяв отличие от эллинов, финикийцы предпочитали не разбавлять вино, просто пили как есть. А у Менедема от большой чаши неразбавленного вина с утра голова кружилась.
Он шёл по узким, продуваемым ветром улицам Сидона в сторону гавани, к "Афродите". Город уже бурлил. В дни, подобные этому, местные старались сделать как можно больше дел ранним утром и поздним вечером. А в самую жару они запирали свои лавки и спали или отдыхали пару часов. Менедем не привык к такому, но не мог отрицать, что это имело определённый смысл.
Диоклей замахал, едва Менедем подошёл к причалу.
Радуйся, окликнул келевст. Ну, как ты?
Рад оказаться здесь, сказал Менедем. А ты?
Да в порядке, сказал Диоклей. Хотя прошлой ночью Полихарм вернулся на судно без переднего зуба. Драка в таверне, он пожал плечами. Никто не вытащил нож, так что не самая страшная. Он был хорошо пьян, но всё хвастался тем, что сделал со своим обидчиком.
Вот как? Менедем поднял бровь. Разве никто не говорил ему не лезть на рожон?
Келевст усмехнулся.
Полагаю, что нет. Здесь не настолько плохо, чтобы мне пришлось об этом предупреждать. Никто ни разу не пострадал. А обычно я теряю одного-двух человек за торговый рейс.
Я знаю, Менедем плюнул в подол туники, чтобы отвести дурную примету. Да не допустят этого боги, добавил он.
Будем надеяться, согласился с ним Диоклей. Что ты теперь думаешь делать с дамонаксовым оливковым маслом и остальной провизией, шкипер?