Мама. Вот он где, вот мой дорогой малыш! Что это у тебя в руке? Отдай-ка этот стакан, сынок, твоя рука создана, чтобы держать вещи получше!
Гупер. Посмотрим, как Брик отдаст свой стакан!
Брик отдает стакан Маме, предварительно осушив его. И снова все разражаются хохотом, однитонким, другиебасовитым.
Мама. Ах ты мой плохой мальчик, ай-ай-ай, мой бяка мальчик! Ну поцелуй свою мамочку, непослушный шалун! Глядите-ка, не хочет, отворачивается. Брик никогда не любил, чтобы его целовали и лезли к нему с нежностями, видно, он всегда был слишком этим избалован! Сынок, выключи эту штуку!
Брик только что перед этим включил телевизор. Выключает.
Терпеть не могу телевизор; уж радиохорошего мало, а телевизортого хуже. (Пыхтя, шлепается на стул.) Ой, что же я тут-то уселась? Я хочу сидеть на диване, рядом с моим любимым, держаться с ним за руки и ласково прижиматься к нему!
На Маме все то же черно-бело-серебристое платье. Его крупный асимметричный рисунок, напоминающий пятнистую шкуру какого-то массивного животного, блеск больших бриллиантов и многочисленных жемчужин, сверкающие бриллианты, вделанные в серебряную оправу ее очков, ее трубный голос и зычный хохотвсе это с момента появления Мамы буквально заполняет собой всю комнату. Папа смотрит на нее с постоянной гримасой хронического раздражения.
(Еще громче.) Ваше преподобие, эй, ваше преподобие! Дайте-ка мне руку и помогите встать с этого стула!
Тукер. Знаю я ваши фокусы!
Мама. Какие фокусы? Дайте мне руку, чтобы я могла встать и
Тукер протягивает ей руку. Она хватает его за руку и усаживает себе на колени с пронзительным хохотом.
Видели когда-нибудь священника на коленях у толстой дамы? Эй, эй, люди! Видели священника на коленях у толстой дамы?
Мама на всю округу прослыла любительницей подобных грубых, неизящных шуток. Маргарет наблюдает эту сцену со снисходительным юмором, потягивая красное вино со льдом и посматривая на Брика, зато Мэй с Гупером обмениваются досадливыми жестами: они относятся к фиглярству Мамы не с юмором, а с беспокойством, так как Мэй видит в подобных ее выходках возможную причину того, что, несмотря на все их с Гупером старания, им как-то не удается войти в круг избранных молодых пар Мемфиса.
В комнату, хихикая, заглядывает кто-то из слуг-негров, Лейси или Суки. Они ожидают знака внести именинный пирог и шампанское. Папе совсем не весело. Несмотря на то что, услышав благоприятное заключение врачей, он почувствовал огромное душевное облегчение, он недоумевает, почему же не отпускает мучительная боль: словно лисьи зубы вгрызаются в кишечник. «Однако этот спастический колитсерьезная штука», говорит он самому себе, но вслух рычит на Маму.
Папа. Слушай, Мама, может, хватит возни? Ты слишком стара и слишком толста для этих детских дурачеств. И кроме того, женщине с твоим давлениему нее двести весной было! опасно так резвитьсякондрашка может хватить
Мама. Давайте праздновать Папин день рождения!
Негры в белом вносят огромный именинный пирог с зажженными свечами и ведерки с шампанским во льду; горлышки бутылок украшены атласными лентами. Мэй с Гупером запевают песню, и все, в том числе негры и дети, подхватывают. Один только Брик остается безучастным.
Все.
С днем рождения!
С днем рождения!
Папа, поздравляем.
Внуки же поют.
Деда поздравляем. Счастья вам желаем!
Другие поют.
Долгих лет желаем!
Мэй вышла на середину сцены и образует из своих детей некое подобие хора. Мы слышим, как она вполголоса отсчитывает: «Раз, два, три!» и они запевают новую песенку.
Дети
Скинка-минка, динь-динь-динь,
Скинка-минка, динь-ля-ля,
Все мы любим так тебя.
Скинка-минка, динь-динь-динь,
Скинка-минка, динь-ля-ля,
Они разом поворачиваются в сторону Папы.
Мы любим, дедушка, тебя!
Все вместе оборачиваются лицом к зрителям, словно хор в музыкальной комедии.
Мы любим дедулю родного,
Мы любим дедулю, да-да,
Мы любим тебя, дорогого,
Мы любим дедулю всегда.
Скинка-минка, динь-динь-динь,
Скинка-минка, динь-динь, ля-ля,
Мэй поворачивает свой хор в сторону Мамы.
И любим, бабуля, тебя!
Мама заливается слезами. Негры выходят.
Папа. Ида, в чем дело? Что с тобой?
Мэй. Это от счастья.
Мама. Я так счастлива, Папа, так счастлива, что должна дать счастью выход: поплакать или еще что-нибудь. (Неожиданно и громко в наступившей тишине.