Тетя Зита достала из-под подушки сумочку, вынула записную книжку, ручку, что-то записала и показала маме. Я тоже прочитала: «Этот тип странный. В ресторан идти не стоит. Как бы мы не остались без вещей».
Я стала наблюдать за мужчиной. Нас он просто не замечал. В окно он смотрел странно: не следил за опять появившимися телятами, а смотрел куда-то далеко-далеко, в одну точку. А если отворачивался от окна, то смотрел или на стол, или на мамину верхнюю полку, хотя там на подушке лежала только книга. Я взяла книгу, но мужчина все равно смотрел туда. «Чем-то ему нравится подушка, подумала я и вспомнила:У мамы тоже сумочка под подушкой лежит».
Мы сидели молча напротив мужчины и смотрели в окно.
Шел дождь. Поля, поля с разными всходами и привязанные к колышкам телята, как и раньше, по двое, друг против друга, разделенные дорогой. Песок на дороге был рыжий, почти такого же цвета, как и телята.
Мам, а почему жилья нет, а телята пасутся? Для волков их тут привязывают, что ли?
Мужчина вдруг оглядел нас, будто впервые заметил, но тут же снова стал глядеть на подушку. «Может, он не вор, а просто сумасшедший? Зачем вору при нас так пристально глядеть на сумочку?»
Ну так что там про телят? спросила тетя Зита. Действительно, бросили их здесь
Почти вдоль любых дорог, стала рассказывать мама, идет довольно большая, вернее, широкая полоса травы между дорогой и полями.
Как правило, такая полоса пропадает, ее не косят.
Кто-то умный наконец придумал: привязывать там телят. Выпускают весной, а забирают уже здоровых, откормленных бычков осенью.
Так они же траву за день съедят, сколько привязь позволит? усомнилась тетя Зита.
Дослушайте. Несколько раз в день мимо них проезжает специальная машина: выпил теленок водуему подольют, съел травуего колышек передвигают.
А почему они ровно по два у дороги? спросила я.
Проще выйти из машины сразу к двум телятам и обслужить их, чем возле каждого останавливаться.
Интересно: здесь деревья раньше росли? Сколько едеми ни одного деревца, спросила я.
Утром не надо было спать, сказала тетя Зита. Горы проезжали.
Разбудили бы.
На Алтае наглядишься на горы И бабка тебя утром будить не разрешила. Мы с мамой тут гадали: когда это вы успели с ней познакомиться? Вечером легли рано, ночью спали
Вы бы с мамой поменьше спалии гадать не пришлось бы. А что она сказала? Мне ничего не передала?
Горшок с колбасой и черешню. Говорит, любит ваша девочка.
И все?
Кира! Мама заглянула в горшок. Мы с Зитой поели, и еще вон сколько осталось.
Ничего не сказала?
Ну, если хочешь, усмехнулась тетя Зита, она сказала: «Желаю ей хорошего жениха, а вам милого зятя, как мой Васенька».
Сашенька.
Я взглянула на дядьку. Не смеется ли? Глаза у дядьки были влажные от слез. Он смотрел на стол, в сторону горшочка.
Вы поешьте, предложила тетя Зита, вот вилка.
Может, чайку вам принести? спросила мама.
Я никогда не видела, как плачут мужчины, и мне захотелось уйти.
М-ма-ма умерла, хоронить еду. Шесть лет не мог выбраться и вот еду.
Он грубо провел по своему лицу ладонью. Резко встал и вышел.
Мрачная история, сказала тетя Зита, я подумала, что он из заключения: без вещей, без денег, боялась из купе выйти, как бы
Деньги у него есть. Он бумажку смотрел какую-то, так денег много, но я тоже за странную личность его приняла, призналась мама.
Мне стало стыдно, что я смотрела на мужчину как на вора. Ну почему я не подумала, что у человека горе?
Вошла проводница с веником и сказала:
Сами спрашивали про ресторан. Пока сидите, его на перерыв закроют.
Мы прошли через несколько вагонов, и меня удивило, какие они разные: в одних коридор купе выстлан мягкой ковровой дорожкой, висят зеркала, а в других много людей и там, где у нас коридор, у них спальные места. Интересно: в других поездах тоже разные вагоны?
Ты рада, что мы уехали? спросила мама, когда тетя Зита ушла вперед. Не жалеешь хоть?
Не знаю. Бабушку жалко. Вместе жили, а теперь она одна
А почему Сережа нас не проводил?
Не поверил, что насовсем. Вещей у нас мало для путешествия насовсем. И дежурный на вокзале не поверил.
Дикость какая-то. Взяли необходимое. Зимние вещи бабушка почтой вышлет. Если бы я только могла предположить, что тетя Зита столько потащит с собой барахла
Тетя Зита замахала нам, чтобы поворачивали.
Уже не пускают. На полчаса раньше закрыли. Секретничаете?
А вы были на Алтае? спросила я.
Два раза. Ты на лошадях ездила?
На пони в зоопарке.
Верхом ездила?
Нет.
Придется поучить тебя. В тайге без лошади пропадешь.
Поезд остановился, многие стали выходить, и мы тоже вышлине из нашего, а из другого вагона. В чугунках продавали картошку в мундирах.
От нее шел пар.
Продай вместе с чугунком, бабка, просил военный.
Нашел дуру. Из этого чугунка еще бабка моя девчонкой картошку тягала. Он вечный.
Мимо нас прошел усатый мужчина из нашего купе. Руки у него были в карманах пиджака. Он шел быстро, маленькими шажками. Мама и тетя Зита сочувственно смотрели ему вслед. Усатый наткнулся на парня в спортивной куртке, что-то выбил у него из рук.
Ну, ты, с угрозой произнес парень, ослеп, что ли?
Этот окрик был для меня как пощечина. Немногим я, пожалуй, отличалась от этого парня. Как бы я хотела помочь мужчине. Но ни ему, ни бабе Ане, ни мальчику в трамвае я ничем помочь не могла.
Проснись, Кира, верблюды!
Тетя Зита отодвигала перед моим лицом занавеску. Ей бы надо подвинуть занавеску на себя и этим освободить мне верхний уголок окошка.
Прыгай, никого здесь нет. На стол вставай! Быстрей!
Верблюдов я успела увидеть. Один стоял, высоко подняв голову, а другой лежал, но голову держал важно, как и стоявший. Не знаю почему, но у меня было хорошее настроение, может быть, из-за верблюдов. Я пошла умываться. С полотенцем в руках встретилась мама.
Мама, ты видела верблюдов?
В зоопарке, в кино, а так не приходилось. Нет, еще в ЦПКиО видела на Празднике зимы. Так мы с тобой и папой ходили. Помнишь?
Я помнила. Верблюда вела на привязанной к уздечке веревке девушка. Мы встретили их на аллее. Она вела его в другой конец парка, туда, где детишки катались на тройках с колокольчиками. Пони возили в ярких санях детей, а ослик с мягкой шерсткой на крутом лобике выпрашивал блины. Он исправно вез, как и пони, свои санки, но вдруг останавливался, поднимал верхнюю губу и, не слушая мальчика-возницу, поворачивал к толпе. Многие кричали: «У кого блины, дайте ему блин».
Получив блин, ослик ждал, пока люди вручную развернут сани, послушно передвигался в оглоблях. И никто не сердился на него за то, что катает детей меньше, чем пони.
Там еще ослик блины выпрашивал, помнишь?
Мама смотрела в окно и ответила не сразу:
Папа его фотографировал с блином в зубах. Помнишь?
А папа приедет к нам?
Не знаю. Надеюсь, что приедет.
Телеграммы! Кому требуется отправить телеграмму? Газеты, журналы. Покупайте книги.
Надо газеты купить.
Мама пошла в купе за деньгами, а мне очень захотелось дать телеграмму. Лучше сразу три. Папе, бабушке и Сереже.
Тебе книжку, девочка?
Нет, телеграмму.
Возьми бланк.
Такие простые в голове слова получились бы на бумаге глупыми:
«Папа, мы едем на Алтай, обязательно приезжай к нам. Здесь тоже по дороге, как и в твоей Средней Азии, встречаются верблюды». Или:
«Бабушка, не волнуйся, мы едем в поезде хорошо. Я видела верблюдов, а по тебе скучаю». «Сережа, мы уехали насовсем. Ты меня никогда не увидишь больше».
Девочка, ты телеграмму составь, а я назад пойдуотдашь. Все так делают.
Как хорошо! обрадовалась тетя Зита, увидев у меня бланк. А то я забыла сказать Алисочке.
И тетя Зита написала: «Милочке нельзя говорить нельзя только брось».
Мама и тетя Зита просматривали газеты, а я надеялась увидеть опять верблюдов. Один раз мне повезло, и я увидела домик, возле него человека, а когда поезд отъехал, за домиком издали стал виден верблюд. Но ощущение было уже не то. Те, первые, верблюды словно позволили мне побывать в степи, где только небо, степь и они, верблюды. Больше никого, никого нет. А я будто бы никто и меня будто нет, но я все вижу, я будто была там. Тогда в ЦПКиО мне просто понравился верблюд. Он был похож на девушку, ведущую его, вернее, у девушки на лице была такая же важность, как у верблюда на морде. Папа стоял тогда между мной и мамой. Он держал двумя руками фотоаппарат, раскачивался в поисках нужной точки для снимка и говорил: «Какая схожесть в выражениях лиц, какая степенностьнарочно не изобразишь». Если бы папа не сказал тогда, как они похожи, я бы не заметила, наверное. Я помню, что мы с мамой боялись помешать папе фотографировать. Старались отойти в сторону, но выходило, что папе именно туда и надо было встать. Потом девушке, наверное, надоело идти пешком. Она пошлепала легонько верблюда по широким лохматым суставам передних ноги он вдруг, переломившись в ногах, рухнул на колени, громко покряхтел и подогнул задние ноги. Девушка села верхом между горбами. И мне тогда было интересно: сильно ли давят ее горбы? И какие они на ощупь? Мягкие или твердые? Верблюд выпрямил задние, потом передние ноги, и девушка оказалась так высоко, что нужно было задрать голову, чтобы ее увидеть. И сразу почему-то они стали мне менее интересны. И папа сказал: «Ну, это уже будет банальный снимок, неинтересно». А потом у нас из-за этого верблюда испортилось настроение. В небе зашумело, и низко-низко над поляной завис вертолет. Поднялся сильный ветер, все схватились за головы, закрывая уши и придерживая шапки. Но скоро все стали смотреть не на вертолет, а в другую сторону. Верблюд словно взбесился под девушкой. Он лягал ногами в разные стороны, ревел, раскачивал шеей, бил головой себя по бокам. Винт на вертолете затих, но верблюд не успокоился. Был слышен его рев и чьи-то крики: «Убьет! Убьет!» Девушка то совсем было выпадала из горбов, то каким-то чудом втискивалась обратно. Перед разъяренным верблюдом оказался мужчина без пальто и шапки. Рыжая борода сильно выделялась на белом свитере. Мужчина резко согнулся и прыгнул верблюду снизу на шею, обхватил ее, как дерево, руками и ногами. Верблюд пинал его в спину коленом, потом рухнул шеей и грудью в снег и стал растирать человека под собой.
«Ужас! сказала мама. Пойдемте. Кира, не смотри! Николай, хоть бы милиционера Пристрелить надо. Он убьет человека».
Но папы возле нас не было. Папа не давал оторваться шее и голове верблюда от дороги. Он что-то крикнул девушке, и она, бросив колотить верблюда по боку, подскочила к голове. Мы подбежали, когда папа, сидя верхом на лежащей верблюжьей голове, закручивал верблюду губу.
«Дайте ремешок от аппарата! Да даст кто-нибудь ремешок!»так рявкнул папа, что верблюд, не шевеля головой, опять заскреб ногами.
Девушка почти лежала на верблюжьей шее.
Я стояла близко от них с папой, и девушка сказала мне: «Девочка, выдерни тесемку из моего капюшона, у меня руки заняты».
Я стала вытягивать тесемку, ее где-то заело.
«Рви, она слабо пришита».
«Быстрее можно? прорычал папа. Губа ускользает из рук». Он обернул ко мне окровавленное лицо, узнал меня и опять прорычал: «Где мама?»«Ремешок ищет твой».
Наконец я выдернула тесемку и подала ему. Папа протянул мне руку. Я совала ему тесемку в руку, а он не брал.
«Уберите ребенка! кричала какая-то женщина истошным голосом. Безобразие, уберите ребенка!»
«Это мой ребенок!»громко сказал папа.
У меня внутри просто все затеплилось от гордости. И тогда папа опять зло зарычал на меня: «Бестолочь, вытри мне руку, она скользит от слюны и крови, мне не удержать губу».
Я, сорвав с головы вязаную шапочку и вытирая папину руку, думала с гордостью, что на чужого ребенка он бы не стал так орать.
«Это мой ребенок!»опять и опять повторялось у меня в ушах.
«Кира, отойди», задыхаясь, пихнула меня мама.
«Ну нет, подумала я, если бы папа сейчас сидел на тигре, крокодиле, гремучей змее или динозавре, я бы тоже не боялась и не отошла».
«Аппарата нет, украли! А пальто и шапка вот». «Нашла время, завязывай! Сильней узел тяни. Сильней!»«Больно будет. Как он тебя! Ты весь в крови»«Господи, да можешь ты затянуть что есть силы Теперь второй узел бантиком, чтобы сдернуть быстро. Семейка»
Верблюд сильно задергался, задрожал всем телом, а ноги вытянул ровно-ровно.
«Вы шею не ослабляйте, пусть так минут десять полежит», сказал папа девушке, не отпуская верблюжьей головы.
«Зачем ты больно так губе его сделал?»спросила мама.
Мне тоже было непонятно, зачем мучить зря верблюда, но я бы не решилась сейчас спросить.
«Он вертолета напугался, а сейчас, кроме боли, ему ни до чего нет дела, и про свой страх забудет. А боль уберемопять смирным станет»
Папа раздвинул пальцами верблюжье веко. Огромный лиловый зрачок дрожал.
Поезд остановился и сразу опять пошел.
«Полторы минуты стояли», ответила кому-то проводница.
Но мне показалось, что поезд только чуть притормозил и опять тронулся. К нам вошел мужчина с реденькими светлыми волосами и с розовым-розовым лицом. Он был маленького роста и очень худенький. Под брезентовым пиджаком виднелась вылинявшая клетчатая рубашка. Такая стараялет сто ей, не меньше. Но главноеон был в брезентовых рукавицах и с нежной, как у грудного ребенка, кожей лица.
Здравствуйте, молодые красавицы!
Мы дружно и весело ответили:
Здравствуйте!
Это станция была? спросила тетя Зита.
Полустанок.
Неужели тут живут? спросила мама.
Еще как! Тут такая жизнь, самая что ни на есть. Бьет ключом. Тут, чем бы живее, тем ценнее.
Мы втроем быстро заглянули в окно. Картина была та жеровная земля.
Весело, вздохнула мама. Ни деревца, глаз остановить не на чем, кустики и те жалкие.
Не такие они и жалкие. Голыми руками не возьмешь: на них колючки ого-го.
У вас для них рукавицы? спросила я.
Все продумано! подмигнул мне мужчина.
Как вас зовут? Вы нам нравитесь, сказала тетя Зита.
Борис, а папу Сережей зовут. Вы не обидитесь, если я посплю? Эх, наверх бы!
Полезайте, конечно, с готовностью согласилась я.
Ты бельишко с постели сними, а матрац оставь.
Мы вышли и постояли в коридоре. За окном было ровное невспаханное поле с бурой травой. Только далеко у горизонта, как и у нас, виднелись тракторы, тракторы и еще много-много тракторов.
Было светло, но они шли с зажженными фарами.
Какой приятный мальчик Борис Сергеевич, сказала мама.
Какой он мальчик, мама? Взрослый дядька. Веселый просто. Дядя Женя тоже иногда дурачился, как мальчишка.
А вы заметили, девочки, какая у него кожа на лице?
Тетя Зита оглянулась, не слышат ли нас.
Помнишь, Тома, я говорила?.. Ну, на Алтае есть бабки, они составляют из трав мази. Такой мазью мажешься и еще настой из трав пьешьи будь тебе хоть семьдесят лет, а кожа станет, как у двадцатилетней. Наверняка он такую бабку знает. Они скрывают состав от чужих, знаешь как?
Зита, помешалась ты на травах. Молодой парень, вот и кожа молоденькая.
У Кирки кожа, по сравнению с его, и то грубая. Что же ему, девять лет, по-твоему?
Я незаметно провела пальцами по лицу, но ничего грубого не обнаружила.
У него кожа, как у грудного ребенка. У Гали Рассказовой я видела братика трехмесячного, так у него тоже такое личико розовое. Что же в этом хорошего? Дядька, а с таким лицом!
Тетя Зита посмотрела на меня с завистью и сказала:
Кира, Кира, счастливая ты. Ничего ты еще не понимаешь.
Чего тут не понимать: вы с мамой хотите быть красивее. Только маме зачем это? Она и так
Но мама сделала такое страшное лицо, что красивой ее назвать сейчас было невозможно.
Тетя Зита взялась за ручку нашего купе и сказала:
А я у него спрошу про лицо. Вот увидишь: у него бабка.
Зита, неудобно. Стыдно, наконец, о таком спрашивать.
Спрошу.
Борис Сергеевич спал в рукавицах. Так спят маленькие дети, забыв отложить игрушку. И я вспомнила бабу Аню, как она легла в Москве на мое место и зажмурилась. Про детей я немножко знаю. Наш класс шефствовал над детским садом. Недолго совсем, в порядке эксперимента. Закончилось шефство коллективным ревом детей при дежурстве Вити Казакова. Он собрал им железную дорогу. Она давно была сломана, и детишки играли с отдельными вагончиками, пуская их не по рельсам, а так, по полу, вручную. Витя пустил состав по всем правилам: вагончики бежали за паровозом по кругу, останавливались по Витиному приказу и опять шли. Все было бы хорошо, но дети захотели поиграть сами.
«Не дам, сказал им Витя. Опять сломаете».
Витя стал играть один. Состав бежал по рельсам, в воздухе Витиным голосом гудел немецкий самолет. На состав падали бомбы-фишки. Потом он стал бросать в вагоны мячи. Дети давно хором ревели от обиды, но, когда шеф, сраженный снарядом, упал взаправду и зашиб мальчугана, вбежала воспитательница, схватила его за ухо и, доведя до передней, сказала: «Чтобы духу вашего здесь не было!»
За день до этого случая дежурила я. Мне достался «тихий час». Дети лежали в кроватях.
«Тетенька, мне туфелька жмет». «Какая туфелька? Меня звать не тетенька, а Кира. Спи». «Тетенек так не зовут. Тетя Кира, сними мне туфельку».
Я откинула одеяло. Девочка легла спать в зашнурованном ботинке. Я долго развязывала шнурок. Пришлось растягивать узел зубами.
«Тетя Кира, у тебя есть детки?»«Какие еще детки, нет», ответила я испуганно. «Значит, ты не тетенька».
«Дядя Кира, дядя Кира!»
Я обернулась. На соседних кроватях сидели детки по трое и больше. Только на дальней лежал ребенок и плакал. Я подошла к нему. Под одеялом было еще что-то большое, кроме ребенка. Мальчуган спрятал под одеяло грузовик и порвал об него рубашку. Дети стали бегать босиком, визжали. Вошла воспитательница. Сказала строго, как гипнотизер по телевизору, которого мы с бабушкой видели в передаче «Здоровье»: «Спать. Всем спать. Закрыть глаза и спать».
Детишки мигом нырнули под одеяла, старательно стали жмуриться.
«Иди домой, девочка, ты им спать мешаешь», выпроводила меня воспитательница.
Мама и тетя Зита шептались. Когда они говорили громко, я не слышала, точнее, не слушала, а теперь невольно отвернулась от окна.
Я сразу подумала: рукавицы на нем неспроста, шептала тетя Зита.
Он, когда снимал рюкзак, такие рожи корчил забавные, кто бы мог подумать? отвечала мама. Что мы, не люди? Помогли бы.