Ее участливое любопытство я поняла, когда женщина свернула за угол. А я на нее смотрела, кажется, равнодушно, по крайней мере, старалась делать вид, что не замечаю. Наверное, если бы можно было сделать так, чтобы она прошла еще раз, я бы у нее что-нибудь спросила. Например: почему в скверике стоят каменные плиты и туда идут люди?
Потом прошел мужчина с красивыми густыми волосами. У мужчины был продолговатый разрез глаз, и я подумала, что он, наверное, алтаец. Он тоже посмотрел на меня участливо и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он улыбнулся еще, совсем хорошо и открыто, и пошел дальше. Спросить у него про плиты я не решилась: а вдруг он не знает русского языка. Наверное, из-за многолюдия у нас не замечают на улицах друг друга. Тем более на вокзалах. А может быть, это я не замечала других людей? Иногда проходишь мимо знакомых и не узнаешь, пока тебя не окликнут. Мимо шла женщина с ребенком на руках. Девочка была большой, лет пяти. Она спала, обняв мать за шею. Женщина была крепкой, загорелой, с крепкими мускулистыми ногами. Она была босиком. Туфли, совсем новые, несла в одной руке, а другой поддерживала ребенка, словно он ничего не весил.
У тебя мешок свалится со скамейки, поправь, сказала женщина.
Я поправила сползший к краю рюкзак тети Зиты. Внутри что-то громоздкое и жесткое застучало.
Кости везешь, что ли? Гремят в мешке.
Не знаю. Может, посуда. Не знаю, ответила я.
Тут мужчина с двумя детьми не проходил? Мальчик и девочка с ним.
Не заметила, ответила я.
Значит, не проходил. Как можно не заметить? Разминулись. Приехали в город за покупками. Пока я туфли покупала, он машину под мебель пошел заказывать. Наверное, меня пошел искать, а я его. Зачем туфли старые выбросила, дура? А эти жмут. Старые еще хорошие были. Смешно: привезут мебель в село, а нас нету. Увидишь егоскажи: Галя пошла к тетке Лизе.
Может, он прошел уже?
А ты-то давно здесь сидишь?
Давно. Только на людей я недавно смотреть стала.
Во смешная, а на кого же смотреть? На воробьев, что ли? Ты скажи: к тете Лизе. Его Васей зовут. Узнаешь. У него уши здоровые, в стороны растут.
Ушастый Вася с детьми не проходил. Наверное, он прошел раньше. Как я могла объяснить Гале, что я в большом городе всегда смотрела на людей почти как на волны: увиделаи тут же забыла, как человек выглядел.
Я так усиленно высматривала и в ближних и в дальних редких прохожих Галиного мужа, что маму с тетей Зитой увидела, только когда они подошли ко мне.
Кира, а ты обгорела, сказала мама. Не больно? Лицо просто пунцовое.
Очень прошу, не долго! Я буду волноваться, просила тетя Зита. Полтора часа промелькнут
Мы с мамой перенесли вещи ближе к автовокзалу, оставили с ними тетю Зиту.
Умоляю, крикнула она нам вслед, не долго!
Мы шли к красивому зданию, что понравилось мне.
Чистый город, заметила мама. Обидно: почти как с Москвой получается. Я думала, пробудем здесь хоть сутки, город посмотрим. Зита боится пропустить цветение нужных ей растений для лекарств. А наверстать время самолетом тоже нельзя. С канистрой в самолет не пустят.
Почему так мало людей? спросила я.
Многие на работе еще. Потом, это же тебе не Москва.
Мы прошли немножко по проспекту.
В магазины заходить не будем, сказала мама, времени в обрез. Хоть воздухом барнаульским подышим.
Но мимо булочной мы пройти не смогли. Запах теплого хлеба всегда привлекает, но тут из булочной пахло совсем особенным, необычно вкусным хлебом.
Мы выбрали большую круглую высокую с коричневой корочкой буханку. Она была горячей и, несмотря на размеры, не тяжелой. Мама нехотя передала ее мне. Ей явно приятно было нести хлеб самой.
Если я не ошибаюсь, Барнаулсамый главный центр по хлебу в стране, сказала мама.
Под пальцами корочка потрескивала. Мы отломали по большому куску, шли молча и ели. Хлеб был такой вкусный, что я не могла ни о чем думать, только вдыхала его запах и ела.
По дороге назад мы с мамой зашли в сквер к большим каменным плитам. У входа в почетном карауле стояли пионеры. Огромный мемориал в честь погибших в годы войны. На плитах высечены фамилии. Буквы маленькие для таких огромных плит. Тут были высечены тысячи и тысячи фамилий. У Вечного огняцветы, у подножия плитцветы. Каждой фамилией был когда-то живой человек. Я посмотрела на площадь, на редких прохожих. А на плитахтысячи фамилий погибших.
Мы с мамой долго смотрели на пламя Вечного огня. Хлеб все еще был теплый.
Жуть берет, сколько людей погибло, сказала мама. Я сейчас по-другому вспоминаю нашу дорогу. Эти необработанные поля. А ведь у погибших были бы дети.
Мама взяла у меня хлеб. Я не могла объяснить как, но у меня в сознании тоже тесно переплелось все, связалось вместе: терявшие сознание от работы трактористы, бесконечная земля, запах хлеба и очень дорогие мне погибшие солдаты.
Четыре дня мы не можем выехать из Усть-Коксы в нужный нам поселок. А он совсем рядом. Стоит только переплыть на другой берег Катуни и пройти несколько километров. Машиной намного дальше, в объезд через мост, а главноемашину не удается достать. Но мама отказалась от лодки.
Тетя Зита привела бабку.
Она согласна перевезти нас на лодке, радостно сообщила тетя Зита.
Бабка захотела посмотреть вещи. Мы провели ее в наш гостиничный номер. Бабка легко приподняла самый тяжелый рюкзак одной рукой.
С каждого мешочка рубль, сказала бабка.
Это рюкзак, уточнила я.
Мне все равно: мешок, рюкзак, сетка. Рубль место будет, а с людей по пятерке. Задаток вперед давайте. Рублей этак семь хватит.
Мама бросилась к своей сумке, но тетя Зита сказала железным голосом:
Никаких задатков.
Лицо у бабки, когда мама полезла в сумку, сначала напряглось, застыло, потом уголки губ дрогнули в улыбке. А после тети Зитиных слов на лице ее появилась такая гримаса горя, что я, думая, будто бабка шутит, изображая радость и страдания на лице, рассмеялась.
Эта тоже поедет? ткнула в мою сторону бабка пальцем.
Почему эта? обиделась мама.
Лодка у меня старая, а девки все вертлявые. Как бы чего на Катуни не вышло.
Мы не поедем! сказала, как отрезала, мама. Никаких лодок!
Мамочка, пожалуйста, взмолилась я. Я буду сидеть тихо.
Тетя Зита поддержала меня:
Мы можем здесь пробыть еще неделю. Сейчас разгар стрижки овец в совхозах.
Ну? Решайте. А то мне идти надо. Бабка, посуровев, ждала ответа. Зимой бы вы приехали Ну! Тогда другое дело, машин много. А сейчас Женщина права: время горячее. Людей для стрижки овец привозятраз, отвозят на обед по домамдва
Проще обед им привезти, встряла тетя Зита, чем каждого по домам развозить.
Ну, вы скажете У всех скотины дома полно своей. Корове не объяснишь: «Я занята, доить тебя не буду».
На лодке мы не поедем, опять твердо сказала мама.
Тамара, чего ты уперлась? спросила тетя Зита. Лучшего выхода нет.
Сколько километров до поселка? спросила мама у бабки.
Ну, семь, десять. Так.
Зита, а как мы вещи перетаскивать будем? У меня две руки, тебе нельзя. А Кирке я не позволю тяжестей таскать.
Мы Киру оставим на берегу с вещами, а сами пойдем в поселок за подводой. Лучший выход. Согласна?
Мне очень хотелось переплыть на лодке Катунь, проехать на подводе, чтобы самой править лошадью, и скорее увидеть дом, в котором мы будем жить. Но тут же после слов бабки расхотелось.
Чудные! Как же вы девку надолго одну в безлюдье бросите? А если ее медведь съест?
Мама сильно побледнела. И мне опять стало приятно, что мама меня очень любит и, конечно, медведю не оставит.
Съесть, может, не съест, продолжала рисовать картину моей встречи с медведем бабка, а вот напугать девку может. Или она потом онемеет, может, трястись начнет А вот как вам уезжать, я придумала, кажется Ты, девонька, выйди, у нас разговор будет.
Я сошла с высокого гостиничного крыльца. По привычке поглядела на дорогу, нет ли там машин. Возле универмага на площади стоял большой фургон. С него сгружали мужчины ящики с товарами. «Этот нас не возьмет», сообразила я. Возле здания райисполкома была привязана лошадь. Она стояла на солнцепеке, опустив голову. Из райисполкома вышел алтаец с озабоченным лицом. Засунул в голенище сапога сложенную бумагу и стал отвязывать лошадь.
Игнат! крикнули ему из окна. Нашел врача?
Какое. Сорок коров А врача нет.
Меня в какой раз удивило, что местные алтайцы говорят совсем чисто по-русски, без всякого даже акцента.
Подожди, Игнат, из совхоза «газик» вышел, звонили, что к вам идет. Потом у табунщиков за Верхним Уймоном врача заберет. Как же ты не углядел?
На двести семь голов я один. Хоть бы школьников дали в помощь
До меня вдруг дошло, что придет машина и пойдет через Верхний Уймон в нужное нам место. Перескакивая через две ступеньки, я бросилась наверх, к нашим. Корова, лежащая в тени крыльца, шумно выдохнула в пыль, словно сказала: «Наконец-то!».
Я пересказала маме и тете Зите услышанный разговор, но ответила за них бабка:
Тогда это меняет дело. Ты, показала она на тетю Зиту, будешь не из газеты, а наймешься овец стричь. До вечера пострижешь, ничего с тобой не случится. А ты будешь уже не художник
Фотограф, поправила мама.
Ну, будешь не с передовиков снимки делать, а пастухом к овцам наймешься. Соглашайся гнать только в свой поселок, и точка. Ну, из своего поселка овец. Поняла?
Господи, я никогда не пасла. Только чужих куриц с участка на даче прогоняла, расстроилась мама.
При овцах козел должен быть, учила бабка. Ты его гони, а овцы за ним пойдут, можешь не оглядываться. Да эта с тобой будет. Девка взрослая, поможет. У нас и младше ее все на работе.
Как? Дети? Работают? спросила тетя Зита. Собирайтесь быстрее, машину пропустим.
Чудные! А чего с ними сделается? Старшие в совхозе работают: и на покосе, и пастухами. Младшие тальниковые ветки скоту на зиму режут. Тоже деньги в дом приносят. Такие, указала опять на меня бабка, если только заболеют, дома околачиваются.
Дежурная по гостинице и бабка помогли нам с мамой перенести вещи к райисполкому.
Вы уж пустите нас в гостиницу, если не уедем, попросила мама.
Придется, пообещала дежурная. Только цветы не дам носить больше. И мусора от вас полно, и кусты жалко. Все ободрали с берега. Как нарядно боярышник цвел Зимой птиц на нем полно. Клюют ягоды. А теперь!.. И зачем он вам?
Для лекарства. От болей в сердце помогает, охотно ответила тетя Зита.
А! В аптеку сдаете. Ну, это нужно людям, конечно.
В аптеку тетя Зита не сдавала. Она делала лекарства сама. Сушила всякие травки, цветочки. Потом настаивала их на спирту и раздавала знакомым. Если кто-нибудь из знакомых заболевал, у тети Зиты от любой болезни было лекарство. Как-то она принесла бабушке настойку для снятия усталости.
«Сколько стоит? шепнула бабушка маме. Спроси». «Что вы, замахала мама руками, Зита денег не берет».
На следующий день бабушка пошла искать подарок для тети Зиты. Вернулась усталая и сердитая, с перевязанным ленточкой свертком, сказала: «Знаешь, Тамара, мне больше от твоей Земфиры лекарств не надо. Столько магазинов обошла в поисках подарка. Мне проще в аптеку пойти. Подобное снадобье, оказывается, свободно продается. Сделано, кстати, более квалифицированными людьми, чем твоя Изабелла». «Ее Изольда зовут», только и сказала мама.
Мама и тетя Зита пошли в райисполком наниматься на работу, а я осталась с бабкой.
Бабка мне очень не нравилась. Мне было неприятно, что она учит маму врать. И почему маме не противно? Сама-то я, конечно, врала по необходимости. Бабушка пошлет в магазин, как назло, встретишь кого-нибудь из знакомых девочек, немного поговоришь, придешь, а магазин закрылся на обед. Или очередь большая. Не знаю, кто как, а я считаю, что лучше обойтись без какого-то продукта, чем долго стоять в очереди. Говоришь бабушке: «Сметаны не было». Из моих ровесников, по-моему, не врал только Сережа. Если дома его просили сходить в магазин, он не шатался по улице, убивая отведенное на очередь время, а отвечал маме спокойно: «Я не пойду!»«Почему?»«Не хочу». «А есть будешь?»вмешивался папа. «Могу не есть». Когда его мама одевалась, брала сумку, Сережа был спокоен. Я очень неловко чувствовала себя тогда у Сережи. Мне хотелось забрать у его мамы сумку и самой сбегать в магазин. Мне кажется, лучше бы Сережа врал, сказал бы, что уроки делает или что голова болит, а не говорил бы так жестоко: «Не хочу».
Но мне очень-очень неприятно было сейчас, что будет врать моя мама. Какая она пастушка? У нее есть письмо из поселка: «Очень рады Преподаватели нам нужны Жильем обеспечим»
Тетя Зита едет собирать травы. Наверное, это ее работа. Я еду с мамой, и мы никак не можем доехать, нет машины, и поэтому моя мама будет врать. Сейчас в Ленинграде, недалеко от нашего дома, на стоянке такси, наверняка стоит много машин с зеленым огоньком. В этом есть какая-то несправедливость.
Чего ты на меня злишься? Эта женщина ваша хворая пришла ко мне, попросила помочь выехать. У меня, думаешь, дел мало? А я раз обещала что-нибудь придумать
Придумали, чтобы мама врала? А как тетя Зита к нам приедет, раз стричь овец в другом поселке будет?
Тетку в конце работы отвезут, куда прикажет. А поселки не далеко. Если бы не багаж, так на лодке перебрались бы. Ну! Твоя мама училка? Вот к сентябрю бы приехали, когда учить надо, так вас бы аж из Барнаула встретили. Сейчас почет нужным рабочим, всем, кто скот обслуживает. Вот им.
Бабка кивнула на доску «План продажи государству». Там было написано необычное для меня: «Сдать пантов7490 кг». Недавно слышала про панты. Но тогда слушала невнимательно и теперь жалела. Рассказывал мне старичок в автобусе по дороге из Горно-Алтайска в Усть-Коксу.
Я сидела между мамой и старичком на заднем сиденье. Тетя Зитавпереди, прикрыв лицо платком. Ей было жарко. Даже мы с мамой через час езды стали «квелыми», как сказал старичок.
Издалека в наши края? спросил старичок.
Мама сказала, откуда мы.
Самолетом?
Мама ответила. Голоса мамы и старичка срывались от тряски. В автобусе было очень пыльно. Окна закрыли, но все равно все было покрыто слоем пыли. Даже кабины шофера не было видно из-за пыли в воздухе. Каждый вдох был неприятен. Легкие не хотели такого воздуха. Челюсти я держала плотно сжатыми: чуть забудешься, расслабишьи зубы начинают стучать друг об друга. Я сравнила себя с трактористом, вспомнив, как об их работе говорил Борис Сергеевич. И тут же поняла, как это глупо. Наш автобус шел по почти ровной, укатанной дороге, только не асфальтированной. Трактористыпо целине. Я просто ехала, вцепившись двумя руками в поручни. Ониуправляли машиной.
Старичок толкнул мужчину на боковом сиденье.
Слышь, Петр, Петр! Эти из Барнаула аж автобусом едут. Пересели в Горно-Алтайске на другой и опять едут. То-то я сразу приметил: квелые, наверное, лечиться едут. Сначала думал, торговать чем: вещей, как у хорошего купца, набрано. А их утрясло.
Петр оглядывал нас долго и пристально, потом ойкнул, подпрыгнул на сиденье и сказал:
Но! У меня за час, пока едем, все внутренности в животе смешались. А эта, в подштанниках, что платком накрылась, с ними вроде?
Мама, как и старушкам в Сростках, продававшим укроп на автобусной остановке, объяснила за тетю Зиту, что это не мужское нижнее белье, а модные в городах брюки.
Автобус в Сростках стоял пятнадцать минут. Все пассажиры вышли размяться. Чтобы хоть немного успеть посмотреть места, где жил Шукшин, Дом-музей Шукшина, нужно было ехать следующим автобусом.
«Ты думаешь, я не хочу здесь побывать? сказала расстроенной маме тетя Зита. Очень хочу! Но мы в этот автобус еле сели. А вдруг следующий тоже забит и шофер с вещами не захочет брать? Этот же сказал: Много багажа, не возьму. Сколько уговаривала я его, помнишь?»
Мама с ненавистью посмотрела на автобус, где лежали вещи, но ничего не сказала.
«Пантов7490 кг», все смотрела я на доску с планом. Это сколько же штук рогов нужно?
Старичок сказал, когда мы проезжали мимо высоких розовых дощатых ворот:
Здесь мараловодческий совхоз. Панты срезают с маралов. Знаешь?
Нет, призналась я.
Молодые рога весной режут. «Панты» называются. Он, рог этот, целебной кровью наполнен. Чтоб кровью рог не истек, его сразу в бочку с горячей водой опускают.
До этого я очень испугалась и, чтобы не слушать про кровь, сказала: