Живут там, оказывается, холодно, дикости много. Старая история. И скоро об этой старой истории надоест читать. Да и уже надоело. И думается мне: потянутся русские люди на юг, к морю и солнцу. Потянутся - это, впрочем, ошибка. Тянутся уже много столетий. В неистребимом стремлении к степям, даже, м[ожет] б[ыть], к кресту на Святой Софии таятся важнейшие пути для России. Чувствуют - надо освежить кровь. Становится душно. Литературный Мессия, которого ждут столь долго и столь бесплодно, придет оттуда - из солнечных степей, обтекаемых морем».
Вот так, обласкавший Бабеля Горькийэто не совсем настоящее, он, хоть временами великолепный и могучий, но лишь предтеча.
Мысль понятна, хотя не исключено, что и здесь пробивается голос Жаботинского:
«одно несомненно: г. Юшкевич сильнее своих предшественников и ныне здравствующих соратников».
Курсив принадлежит Жаботинскому, так что намек понятен: «Идущий за мною сильнее меня!».
И этот, идущий на смену, Мессия придет из Одессы. Точнее, уже пришел.
И знамя егоМопассан!
В 1916-мв первом «листке»Бабель пересказывает его рассказ «Признание», через 10 лет он публикует «Признание» в собственном переводе{21}, а в 1932-м выходит рассказ «Гюи де Мопассан», где изложена история о том, как в 1916 году Бабель «Признание» переводил. И о том, как вдохновленный этим рассказом, он поцеловал свою работодательницу Раису Бендерскую, был ею поставлен на место и за смелость вознагражден.
Событие это отнесено к зиме 1916 года. Если бы речь шла о зиме 1915-16 годов, уместнее было сказать: «в начале 1916- го», так что, скорее всего, время действиядекабрь 16-го. Тот самый декабрь, когда был напечатан «листок» «Одесса».
Итак, в декабре Бабель окончательно уяснил, каким путем пойдет. Даже еще раньше:
«учителем французского языка был там <в коммерческом училище им. Николая І> m-r Вадон. Он был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Он обучил меня своему языку, я затвердил с ним французских классиков, сошелся близко с французской колонией в Одессе и с пятнадцати лет начал писать разсказы <sic!> на французском языке. Я писал их два года, но потом бросил; пейзаж и всякие авторские размышления выходили у меня безцветно <sіс!>, только диалог удавался мне. Потом после окончания училища я очутился в Киеве».
Это из автобиографии, написанной в 1924 г. и опубликованной в 1926-м{22}.
Отчего ж тогда, очутившись в Киеве в 1911-м, он через два года печатает рассказ «Старый Шлойме», принадлежащий одной только литературной отраслирусско-еврейской.
И зачем было упоминать о бретонском происхождении учителя Вадона? Ведь родился он не в Бретани и даже не во Франции, а в Херсоне. А предки его приехали из Прованса...{23}
Причина, видимо, в том, что бретонцы, хоть и говорят по-французски,не совсем французы. К тому же есть у них и собственный языкбретонский, даже не романский, а кельтский по происхождению.
Иными словами, во Франции бретонцынацменьшинство, и достичь чего-то в культуре они могут, лишь заговорив по-французски. Как m-r Вадон.
Бабель уверяет, что по-французски он писал с 15-ти до 17-ти лет и бросил оттого, что не справился с пейзажем и размышлениями. Но неумение такого рода зависит вовсе не от языка...
Так зачем же Бабелю понадобилось объявлять себя французским писателем? И почему именно французским?
Причин, видимо, две. Французэто иностранец, а иностранец видит то, что уроженцу страны никак не разглядеть. Пример«Персидские письма» Монтескье{24}.
А француз оттого, что слово это использовалось и как эвфемизмироническая замена слова «жид»{25}.
И куда более вероятно, что никакого «французского этапа» в юности Бабеля не было. Начинал он вполне традиционно, описывая по-русски то, что знал,жизнь евреев. Оттого и не упоминал никогда свой рассказ 1913 года, первый, под которым стояло имя, известное сегодня всемИ. Бабель.
* * *
Итак, в 1916 году Бабель нашел себяв Мопассане.
Но и на этом пути стояло препятствиеСемен Юшкевич. Точнее, его скандальный роман «Леон Дрей» (1908-1913). Говорят, что на Юшкевича тоже повлиял Мопассанов «Милый друг», отсюда и фамилия герояДрей, воспоминание о Жорже Дюруа. Но Дюруа использует свое мужское обаяние для карьеры. А Леон Дрейчистосердечный гедонист, с равной страстью наслаждающийся женщинами и едой.
Текстуальные связи Бабеля и Юшкевича установлены А.К. Жолковским{26}:
Бобель: «За стеной еще раз взорвался женский смех. Из столовой вышли сестры с усиками, такие же полногрудые и рослые, как Раиса. Груди их были выставлены вперед, черные волосы развевались. Обе были замужем за своими собственными Бендерскими. Комната наполнилась бессвязным женским весельем, весельем зрелых женщин».
Юшкевич: «Положительно, этот зал напоминает мне веселый дом. Женщин сколько угодно <...> Каждая <...> из них здорова, благоухает, выхолена мужем для меня. Работайте, работайте, дурачье, - хольте моих женщин!»{27}
Бабель: «Пошумев, они уехали в театр, где давали Юдифь с Шаляпиным.
- Я хочу работать, - пролепетала Раиса, протягивая голые руки, - мы упустили целую неделю...»
Юшкевич: «- А мне, господа <...> с сожалением сказал [муж] <...> пора. <...>
- Так ты <...> уходи, - просто сказала Женя, - и приходи поскорее. Наш гость еще, наверное, посидит у нас»{28}.
После чего у Бабеля рассказчик целует хозяйку и покидает ее дом в полночь. Из этого следует, что он, как и Леон Дрей, провел время в женских объятиях.
И еще одна параллель:
« Бабель: «Не нужно было много времени, чтобы узнать в Бендерской упоительную эту породу евреек <...> Деньги оборотистых своих мужей эти женщины переливают в розовый жирок на животе, на затылке, на круглых плечах».
Обольстительным «розовым жирком» портрет Раисы Бендерской не исчерпывается{29}. Вот ее первое появление:
«В гостиную, неся большую грудь, вошла черноволосая женщина с розовыми глазами».
И еще раньше в рассказе «Мой первый гонорар»{30}описание вожделенной проститутки Веры:
«Широкая розовая спина двигалась предо мною».
А для Юшкевича розовый цвет теланавязчивый эротический мотив:
«Приглашу вот эту пышную розовую женщину <...> - Я обожаю высоких розовых женщин <...>
- Любите ли вы польку? - Люблю, - ответила розовая женщина <...>
- Я назвал вас про себя розовая женщина <...>
- Розовая женщина, - повторила она громко и рассмеялась <...>
- Розовые, розовые, - вот мой идеал»{31}.
Кроме того, Жолковский указывает еще одну неслучайную перекличку:
Бабель: «Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя»;
Юшкевич: «Он почувствовал отчаяннейший холод. Как будто длинная игла пронзила сердце»{32}.
А из этого следует, что Юшкевича Бабель носил в себе и полтора десятилетия спустя. И сводил счеты с русско-еврейской литературой:
«Бендерская писала утомительно правильно, безжизненно и развязно - так, как писали раньше евреи на русском языке».
Глава II 1002-я ночь
Рассказывая в Автобиографии 1924 года о первой своей публикации, Бабель сообщает такую подробность:
«Он <Горький> напечатал первые мои разсказы <siс!> в ноябрьской книжке Летописи за 1916 г. (я был привлечен за эти разсказы <sіс!> к уголовной ответственности по 1001 ст.)» {33}.
С орфографической правкой этот пассаж вошел в сборник 1926 года «Писатели» {34}.
В новом варианте автобиографии 1931 года проведена легкая стилистическая правка, и устранено одно прилагательное«уголовной»:
«[Он] Горький напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год ([я был привлечен] меня привлекли за эти рассказы к [уголовной] ответственности по 1001 ст.)»{35}.
Напомню тем, кто давно не листал «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года: по 1001-й статье привлекали за порнографию.
В «Летописи» (и только в ноябрьском номере) Горький напечатал два рассказа Бабеля: «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла».
Героиня первого рассказа проститутка, во втором описаны соблазнение невинной девушки и вытравление плода ее сестрой. То есть темы вполне предосудительные. Вот только поданы эти темы так, что подвести автора под статью крайне сложно.
В первом рассказе воспроизведена ситуация андреевской «Тьмы» (1907){36}террорист Алексей, которого преследует полиция, укрывается в публичном доме. И сексуальные услуги, которые там предоставляют, совершенно его не прельщают: он страстно желает только одноговыспаться.
Герой БабеляЭлья Исаакович Гершковичтоже не ищет удовольствий на стороне: ему, добропорядочному еврею и семьянину, надо по торговым делам задержаться на несколько дней в Орле, но вида на жительство вне пределов «черты оседлости» у него нет. А поскольку рассказ начинается с выхода Гершковича от надзирателя, легко догадаться, что прошедший день он провел в тюрьме. И теперь, не покинь он Орел с первым поездом, его доставят в Одессу по этапу. Тут-то ему подворачивается проститутка, с которой он сговаривается на ночь. Проститутка требует с еврея десятку, сходятся на пятерке, а на утро он вручает ей три рубля. Вечером Гершкович снова является, они ужинают, делятся своими горестями и ложатся спать. Короче, ведут себя, как обычные немолодые супруги. На следующий день Гершкович уже на вокзале и, прохаживаясь по перрону, видит спешащую к нему проститутку, держащую в руках маленький сверток с домашними пирожками. Они пожимают друг другу руки и прощаются:
«- До свидания, Маргарита Прокофьевна.
- До свидания, Элья Исаакович».
Неотмеченным остался один момент переклички Бабеля с андреевской «Тьмой».
У Андреева проститутка Люба твердо знает, что все люди, т.е. клиенты,подлецы.
Был одинписатель... Поначалу говорил, что хороший, а потом призналсятоже подлец. И обращаясь к постояльцу-террористу, гневно восклицает:
« - Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я плохая? <...> стыдно быть хорошим».
То есть до тех пор, пока в мире остаются оскорбленные и падшие, безнравственно хранить собственную чистоту, непорочность и идеалы.
Террорист раздавлен открывшейся ему истиной и морально перерождается: отказывается от революционной борьбы, расстается с револьвером, лишается невинности и пьянствует с проститутками. И когда наступает расплатаявляется полицияне оказывает сопротивления.
Современников рассказ ошеломил, и все, кроме партийных начетчиков, задумались: неужели быть хорошимстыдно?
Герои Бабеля тоже разговаривают:
«- Тебе, я вижу, везде хорошо, - сказала Маргарита.
- И правда, - ответил Гершкович. - Везде хорошо, где люди есть.
- Какой ты дурак, - промолвила Маргарита. - Люди злые.
- Нет, - сказал Гершкович - люди добрые. Их научили думать, что они злые, они и поверили».
Это Гершкович не сам придумал, он лишь доступно изложил то, что написал Маймонид (раббену Моше бен-Маймон, акроним РаМБаМ) в 3-й части «Наставника колеблющихся» (More Nebukim). Атам, в главах с 8-й по 12-ю, Маймонид устанавливает, что зло бывает трех видов. Первые дваприродные бедствия и социальные катастрофыот воли человека не зависят. Таких проявлений не так уж и много, а главное зло в мир приносят деяния самих людей. Но человек становится злым от дурного воспитания, а, значит, зло в человеке можно победить. И тому, кто способен видеть не только собственные страдания и несчастья, открывается истинный облик миране пронизанный злобой, а благой.
Отметим парадоксальность ситуации: всюду гонимый и всеми унижаемый Элья Исаакович утверждает, что люди добры. А его оппонентка, которой дано все, в чем еврею Гершковичу отказано, уверяет, что люди злы.
И вот финалМаргарита бежит на вокзал, чтобы передать отъезжающему пирожки на дорогу, то есть ведет себя, как обычная женщина, которая заботится о близком человеке. Она душевно и нравственно переродилась.
У Андреева террорист Алексей целует проститутке руку в знак того, что относится к ней, как к человеку. Та отвечает пощечиной.
Гершкович и Маргарита руки друг другу пожимают и обращаются по имени-отчеству. Нет, не Гершкович преклонился перед страданием женщины, это проститутка стала человеком.
А вот второй рассказ«Мама, Римма и Алла».
Матери срочно нужны деньги. Две незамужних дочери... Тут бы самое время вспомнить Юшкевича, его «Евреев» и раскрасить эскиз, оглашенный Шлоймой:
«- Вот квартира первая, <...> квартира Бейлы. Торговка. Две дочери работают на фабрике. По вечерам выходят на улицу. Голодают. <...> Пойдем дальше. <...> Квартира четвертая. Слепой Мотель. Дочь в доме. Голодают. <...> Восьмая. Разносчик. Дочери продаются. Две уже в домах. Голодает. <...> Одиннадцатая... <...> ...Пять девушек. Сироты. Продаются. Голодают»{37}.
Но у Бабеля жадная мамаша не гонит дочерей на панель, а увидев, как младшая помогает старшей прервать беременность, бросается к ним с объятьями, слезами и поцелуями, и дочери, наплакавшись всласть, умиротворенно засыпают. Ни ужаса, ни позора... Все обошлось.
И без всякой порнографии...
Михаил Кольцов уверял, впрочем, что рассказов было три:
«- Я помню его <Бабеля> в ту пору, когда он только что приехал в Питер и привез три рассказа, которые и прочитал Зозуле. - Можно это напечатать? - Можно! - сказал Зозуля. - «Где? - Где угодно. - Он <...> отнес их к Горькому»{38}.
И, действительно, в июне 1917 года, после Февральской революции, Бабель опубликовал рассказ без названия{39}, а перепечатку 1923 года снабдил заголовком («В щелочку») и примечанием: «Рассказ этот был вырезан цензурой из ноябрь- ской книжки журнала Летопись 1916 г.»{40}. Фабула такова: узнав, что две постоялицы некой мадам КебчикМаруся и Тамарапринимают на дому клиентов, рассказчик просит позволения наблюдать за приемами у Маруси через окно. За 5 рублей получает у мадам Кебчик разрешение, взбирается по лестнице и наблюдает. Но в самый ответственный момент лестница падает, рассказчик цепляется за окно и вышибает форточку. Маруся смотрит на висящего и произносит: «Мерзавец, ах какой мерзавец...». После чего целует руку клиента и повторяет: «Милый, боже мой, милый...».
Поцелуи эти будят у рассказчика страстное любопытство, и, заплатив мадам Кебчик десятку, он повторяет свой опыт и видит:
«Маруся обвила гостя тонкими руками, она целует его медленными поцелуями, и из глаз у нее текут слезы.
- Милый мой, - шепчет она, - боже мой, милый мой, - и отдается со страстью возлюбленной».
Что произошло? А вот что: узнав, что за ней поглядывают, Маруся не потребовала с вуайера плату, но почувствовала себя не проституткой, а оскорбленной женщиной. И тогда клиент превратился в возлюбленного. Все тот же поворот сюжетанравственное возрождение!
Конечно, цензор, не вникнув в такие тонкости, мог потребовать рассказ из журнала вырезать. Но...в том-то и дело, что не мог!
По той простой причине, что в России с декабря 1905 года предварительная цензура печатных изданий была полностью отменена. Это не значит, что в стране отменили цензуруконечно, нет. Но печатать разрешалось все. А если кто-то за цензурные рамки выходил, то цензура подавала на него в суд. Например, по 1001-й статье Уложения о наказаниях:
«Если кто-либо будет тайно от цензуры печатать или иным образом издавать в каком бы то ни было виде, или же распространять подлежащие цензурному рассмотрению, сочинения, имеющие целию развращение нравов или явно противные нравственности и благопристойности, или клонящиеся к сему соблазнительные изображения, тот подвергается за сие: денежному взысканию не свыше пятисот рублей, или аресту на время от семи дней до трех месяцев»{41}.
«Тайно от цензуры»это дань прошлому. С декабря 1905 года судили исключительно за распространение. Так что, если кто и вырезал противное нравственности сочинение из книжки журнала, то быть им мог один-единственный человекиздатель, Максим Горький. Потому что судебное преследование грозило только ему. А вот Бабель никакой ответственности нести не могмало ли чего человек пишет для себя!..
Зачем Бабель все это сочинил? Наверное, хотел показать, что с самого начала был автором неудобным, не желавшим считаться с запретами и писавшим о том, что хочет, и так, как считает нужным.