И значит еврейские раввины, покоящиеся в нищей гробнице, царского рода. Потому что евреицари этого мира.
Да, они не нажили сокровищ, но обладатели сокровищ исчезли бесследно, даже имени от них не осталось.
А имена еврееввечны:
«Азриил, сын Анании...
Илия, сын Азриила...
Вольф, сын Илии...
Иуда, сын Вольфа»{127}.
Отчего из всей кладбищенской лирики был выбран именно Бунин. Полагаю, причина в том пиетете, который питали к Бунину одесские писатели, общавшиеся с ним в годы гражданской войны... Своими восторгами они, наверное, делились и с Бабелем{128}. Тот ознакомился с творчеством Бунина, прозой, похоже, не увлекся, а вот одно из стихотворений отметил... Оно и всплыло в памяти в нужный момент.
И еще два мелких замечания...
*
«склеп рабби Азриила, убитого казаками Богдана Хмельницкого»
Доступным источником сведений об истории местечка Козин служила «Еврейская энциклопедия» Брокгауза-Ефрона (1908-1913):
«Козин - в эпоху Речи Посполитой местечко Волынского воеводства, Луцкого повета. В дни Пасхи 1652 г. татары, напавшие на К., перерезали всех евреев. Остались целыми два евр. дома. В 1765 г. в кагале 332 плательщика подушной подати.
Ныне местечко Дубенского уезда Волынской губ. По ревизии 1847 г. Коз. евр. Общество состояло из 495 душ; по переписи 1897 г. в К. жит. 1.820, из коих 972 евр.» {129}.
Татары, зарезавшие козинских евреев, были крымскими и участвовали в войне с поляками как союзники Богдана Хмельницкого. Но Бабелю был важен не конкретный убийца, а возможность упомянуть слово «казаки» и, тем самым, превратить запорожцев в двойников Конармии.
А убили евреев Козина в дни праздника Песах (Пасхи), что снова возвращает нас к распятию и воскресению.
И последнеепод рассказом указана дата: 16 июля 1920 г. А, согласно Дневнику, Бабель побывал в местечке Козин 21 июля.
В чем причина? «Кладбище в Козине» входит в самую первую опубликованную подборку конармейских новелл. И, видимо, Бабель искал способ соединить рассказы в книгу. Вначале решил испробовать форму дневника{130}, где последовательность эпизодов диктуется хронологией: 15 июля - «Учение о тачанке»; 16 июля«Грищук» и «Кладбище в Козине».
Но с самого начала прибег к мистификациипоследовательность эпизодов не соответствует реальному течению событий.
Глава X Поминанье
Вскрывая потайные, «кротовые»{131} ходы бабелевского повествования, Михаил Вайскопф останавливает взгляд на именах персонажей:
«[Новелла] Эскадронный Трунов начинается с похорон - с показа героя, лежащего в гробу; но слово труна по-украински - это и есть гроб»{132}.
Действительно, такое слово и именно в данном значениитруна (трунá) в украинском имеется{133}. И вполне возможно, что Бабель соотносил с ним фамилию Трунов. А мог и не соотнести, поскольку фамилия Трунов не придумана, а совершенно реальна. И уже использовалась при описании этих самых похорон, причем задолго до появления новеллы.
Побольше таких Труновых!
В наши героические, кровавые и скорбные списки надо внести еще одно имя - незабвенное для 6 дивизии, - имя командира 34 кавполка Константина Трунова, убитого 3.VIII в бою под К. Еще одна могила спрячется в тени густых Волынских лесов, еще одна известная жизнь, полная самоотвержения и верности долгу, отдана за дело угнетенных, еще одно пролетарское сердце разбилось для того, чтобы своей горячей кровью окрасить красные знамена революции. История последних лет жизни тов. Трунова связана неразрывно с титанической борьбой Красной Армии. Чаша им испита до дна - проделаны все походы от Царицына до Воронежа, от Воронежа до берегов Черного моря. В прошлом - голод, лишения, раны, непосильная борьба рядом с первыми и в первых рядах и, наконец, офицерская панская пуля, сразившая ставропольского крестьянина из далеких степей, принесшего чуждым ему людям весть об освобождении.
С первых дней революции т. Трунов, ни минуту не колеблясь, занял свое настоящее место. Мы находили его в числе организаторов первых отрядов ставропольских войск. В регулярной Красной Армии он последовательно занимал должности командира 4 Ставропольского полка, командира 1-й бригады 32-й дивизии, командира 34-го кавполка 6-й дивизии.
Память о нем не заглохнет в наших боевых рядах. В самых тяжелых условиях он вырывал победу у врага своим исключительным беззаветным мужеством, непреклонной настойчивостью, никогда не изменявшим ему хладнокровием, огромным влиянием на родную ему красноармейскую массу. Побольше нам Труновых - тогда крышка панам всего мира{134}.
При этом, конечно, нуждается в объяснении отличие реального Трунова от персонажареального звали Константин, а литературного Павел!
Но реальное имя может встретиться и в абсолютно придуманном контексте:
«Как раз такой подвох мы найдем, например, в Конце богадельни, где на еврейское кладбище внезапно вторгается пьяный матрос Федька Степун - ярый поборник равенства, который стреляет в небо из нагана. Сомнительно, чтобы все, даже умные, читатели в СССР знали об убежденном религиозном социалисте, эмигранте Федоре Степуне»{135}.
О «религиозном социализме» нам еще придется говорить в дальнейшем, особенно в свете проповедуемого Степуном-матросом равенства:
«- Подавили царей, - закричал Федька, - нету царей... Всем без гробов лежать...».
Но обратим внимание на другое Федькино высказывание:
«- Где ты был, Луговой, - сказал Федька покойнику, - когда я Ростов брал?..»
Эта мемуарная струя, видимо, не случайна и может указывать на конкретное беллетристическое сочинение Степуна-философаизданные в 1918 году «Записки прапорщика-артиллериста»{136}.
Следующий пример может быть признан сомнительным. Речь идет о газетной публикации новеллы «После боя»:
«Виноградов колотил рукояткой маузера качавшегося жеребца, он плакал и сзывал людей. Я едва высвободился от него и подъехал к киргизу Гулимову, скакавшему неподалеку от меня.
- Наверх, Гулимов, - сказал я, - завороти коня...
- Кобылячий хвост завороти, - ответил Гулимов, сдерживая коня, и оглянулся. Он оглянулся воровато, выстрелил в меня и опалил мне волосы над ухом.
- Твоя завороти, - прошептал Гумилов <sic!>, взяв меня за плечи, и стал вытаскивать саблю другой рукой. Сабля туго сидела в ножнах, киргиз дрожал и упирался, он обнимал мое плечо и наклонял глаза.
- Твоя вперед, - повторил он чуть слышно, - твоя вперед, моя следом, - и легонько стукнул меня в грудь клинком подавшейся сабли.
Мне сделалось тогда тошно от близости смерти и от тесноты ее, я отвел ладонью лицо киргиза, твердое и горячее лицо, как камень под солнцем, и расцарапал его так глубоко, как только мог. Теплая кровь зашевелилась у меня под ногтями и пощекотала их, и я отъехал от Гумилова <sic!>, задыхаясь, как после долгого пути»{137}.
Итак, имя киргиза названо в новелле пять раз: вначале (три раза подряд)он Гулимов, а затемдва раза (40%!)Гумилов. Объяснение этого разнобоя без особого труда отыскивается в ошибке наборщика или машинистстки: рукописное #лим# можно прочесть как -лим- и как -мил-.
Не лишено вероятности и другое объяснение: анаграмма.
Писатель никак не хочет назвать чье-то имя, но оно неотвязно присутствует в его сознании, вертится на языке... И писатель, против своей воли, проговаривается:
Гулимов, Гулимов, Гулимов... Гумил...Гумил... ев!
Гумилевмучительная тема русской литературы 20-х годов. И хочется эту боль как-то вытеснить, а убийц понять...
В 1926 году Багрицкий написал «Стихи о поэте и романтике», и в них были такие строки:
Депеша из Питера: страшная весть
О том, что должны расстрелять Гумилева...
А в печатной версии 1929 года они стали выглядеть так:
Депеша из Питера: страшная весть
О черном предательстве Гумилева...
И далее, от лица Романтики:
Я мчалась в телеге, проселками шла;
Последним рублем сторожей подкупила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила.
В 1929 году пришлось поменять всего одну строчку:
Я мчалась в телеге, проселками шла;
И хоть преступленья его не простила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила.{138}
Ну ладно, с Багрицким все понятнопоэт-романтик вспоминает другого поэта-романтика. А Бабеля это каким боком касается? Тематическим! С 3 февраля 1915 года по 11 января 1916 года в «Биржевых ведомостях» Н.С. Гумилев печатал свою книгу «Записки кавалериста». И в двух ее заключительных главах (XVI-XVII{139}) описана ситуация, весьма напоминающая завязку новеллы «После боя»: столкнувшись с противником, кавалерия стремительно отступает, а противник ее не преследует, опасаясь нападения. Описана и бешеная скачка рассказчика, за которым никто не гонится.
Совершенно очевидно, что, работая над «Конармией», Бабель припоминал новейшие опыты русской военной прозы, такие как гумилевские «Записки кавалериста» и эпистолярная повесть Федора Степуна.
И еще один момент, заслуживающий внимания: Гулимов бежит с поля боя, и, когда Лютов пытается вернуть его в строй, Гумилов в Лютова стреляет... Предательство налицо.
А вот новый пример манипуляции с именами, причем совершенно бесспорный.
В 1924 году Бабель опубликовал новеллу «Колесников». Начинается она так:
«Буденый в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева. Только что убили комбрига 2. На его место командарм назначил Колесникова.
Частому назад Колесников был командиром полка. Неделю тому назад Колесников был командиром эскадрона.
Нового бригадного вызвали к Буденому. Командарм ждал его, стоя у дерева. Колесников приехал с Гришиным, своим комиссаром»{140}.
В 1926 году, в книге «Конармия», новелла сменила заглавиевместо «Колесников» она именуется теперь «Комбриг 2», Буденый стал Буденным, а комиссар ГришинАлмазовым.
Никакой иной возможности, кроме необходимости вспомнить белого генерала Гришина-Алмазова, Бабель нам не оставил.
Родился генерал в 1880 году под фамилией Гришин. Успел поучаствовать в русско-японской войне. В Первую мировую, в звании капитана, командовал мортирным дивизионом в составе ударных частей. Награжден многими орденами, а в 1917-мпо настоянию солдатГеоргиевским крестом.
Примыкал к эсерам и, в звании подполковника, был изгнан из армии большевиками. Одним из первых вступил в Добровольческую армию и в 1918 году был командирован в Сибирь для организации офицерского подполья. Выдавая себя за сотрудника «Закупсбыта» Алмазова, вел в Западной Сибири неустанную работу по созданию подпольных офицерских организаций и 27 мая, узнав о начале чехословацкого выступления, отдал приказ о вооруженном восстании против большевиков. 13 июня Гришин-Алмазов стал командующим четырехтысячной Западно-Сибирской армии, а с 1 июлявоенным министром Временного Сибирского правительства, и 10 июля за боевые заслуги был произведен в генерал-майоры. Прочие члены правительства, этими заслугами напуганные, поспешили обвинить военного министра в монархизме, измене делу англо-французских союзников и даже поручили тайной полиции начать за ним слежку. Оскорбленный Гришин-Алмазов подал в отставку, 22 сентября покинул Омск и через 38 дней добрался до Екатеринодара, где был принят А.И. Деникиным, который направил генерала в Яссы для информирования собравшихся там участников Политического совещания о положении дел в Сибири. Едва закончилось совещание, резко изменилась ситуация на Украинегетман Скоропадский был низложен, власть в Киеве захватила Директория и украинские части вошли в Одессу. И тогда, по инициативе французского консула Эмиля Энно и уполномоченных Добровольческой армии Шульгина и Степанова, Гришин-Алмазов был назначен военным губернатором Одессы. Новый губернатор быстро организовал добровольческие офицерские отряды и в начале декабря 1918 г. выбил из Одессы украинские войска, а впоследствии сорвал наступление большевиков. В самой Одессе Гришин-Алмазов повел беспощадную борьбу с уголовниками. Он набрал себе конвой из 70-ти татар, поклявшихся на Коране охранять генерала. Свой выбор Гришин-Алмазов объяснил так:
«У них воровствоэто самое позорное деяние. Кто-то из них украл у товарища пустячную вещь. Они его на месте убили»{141}.
Эти татары и повели борьбу с воровской Одессой. Позднее большевики окрестили эту борьбу «бессудными» убийствами. Всего было убито 11 бандитов. И тогда Мишка Япончик прислал губернатору письмо. Содержание письма, не претендуя на текстуальную точность, изложил В.В. Шульгин:
«Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем. Какое вам дело, что мы грабим? Кого мы грабим? В Одессе есть тайные игорные дома, где ведется большая игра. Деньги мало что стоят. Ведется игра на драгоценности: брошки, серьги, золотые портсигары. Вот этих мы и грабим. Неужели вы их будете защищать?
Прочитав мне это, Гришин-Алмазов спросил:
- Ну, что вы скажете?
Я спросил его в свою очередь:
- Что же вы сделали?
- Я не ответил. Не может же власть вступать в переговоры с уголовниками»{142}.
Перед нами фабула рассказа «Фроим Грач». Старый главарь бандитской Одессы идет в ЧК, чтобы выступить в защиту своих беспощадно истребляемых орлов, и новый начальник Симен, человек для Одессы чужой, тут же приказывает расстрелять старика без суда. А потом объясняет чекисту-одесситу Боровому мотивы своего решения:
«- Ты сердишься на меня, я знаю, - сказал он, - но только мы власть, Саша, мы - государственная власть, это надо помнить...
- Я не сержусь, - ответил Боровой и отвернулся, - вы не одессит, вы не можете этого знать, тут целая история с этим стариком...
<...> Симен держал руку Борового в своей руке и пожимал ее.
- Ответь мне, как чекист, - сказал он после молчания, - ответь мне, как революционер - зачем нужен этот человек в будущем обществе?
- Не знаю, - Боровой не двигался и смотрел прямо пред собой, - наверное не нужен...
Он сделал усилие и прогнал от себя воспоминания».
В январе 1919 года в Одессе высадилась французская дивизия, а в марте должность Верховного комиссара Франции на Юге России занял генерал Франше дЭспере и приказал Гришину-Алмазову покинуть Одессу в 24 часа.
А вскоре Гришин-Алмазов, во главе военной делегации из 16 офицеров и 25 солдат, был послан в Сибирьустановить связь с правительством Колчака. Но 5 мая 1919 года в Каспийском море пароход, на котором находилась делегация, был захвачен советским эсминцем. Не желая сдаваться большевикам, Гришин-Алмазов застрелился{143}.
Лишь полтора месяца спустя новость эта достигла Одессы. Бунин записал в дневнике:
«11 июня [24.06. 1919 г., Одесса].
Едва дождался газет. Все очень хорошо:
Мы оставили Богучар... Мы в 120 верстах западнее Царицына... Палач Колчак идет на соединение с Деникиным...
И вдруг:
Угнетатель рабочих Гришин-Алмазов застрелился...
Троцкий в поездной газете сообщает, что наш миноносец захватил в Азовском море пароход, на котором известный черносотенец и душегуб Гришин-Алмазов вез Колчаку письмо Деникина. Гришин-Алмазов застрелился».
Бабель, видимо, Гришина-Алмазова осуждал... Не был ему симпатичен и комиссар Гришин, которого, судя по «Планам и наброскам» (Л. 43), Бабель намеревался сделать персонажем еще одной новеллы:
«Три военкома.
Прощание с Бахт[уровым]. Губанов, Ширяев, Винокуров... Рассказ о Губанове - прихрамывающий двадцатидвухлетний «парень, властелин нехотя, ученик городского училища, мелкий мещанин - вижу, к[а]к он едет во главе полка...
Ширяев и Книга... - Гришин... Новое поколение - мещане... Гришин - донской казак... Губанов - мельчает порода, ну, кто таких Апанасенко, ухожу, устал, его ординарцы, рисуется, медленно взбирается на лошадь...
Гришин с красными губами... О новой породе мещан».
Но в новелле «Комбриг 2» Гришин упомянут один-единственный раз, безо всякой оценкипросто названы должность и фамилия: комиссар Гришин. И больше во всей «Конармии» о нем не сказано ни слова. Какую же тайную мысль хотел донести до читателя Бабель, переименовав своего героя в Алмазова? И хотел ли? Не мог же он рассчитывать, что кто- то в поисках единственного разночтения примется сравнивать книжную публикацию с журнальной!
Глава XI Старая песня
Некоторые новеллы Бабеля демонстративно незамысловаты. К примеру, «История одной лошади». Был в Первой Конной начдив Тимошенкобудущий советский маршал, но про его и свое будущее тогда никто еще не знал. И начдив этот отобрал у командира эскадрона Мельникова белого жеребца. А взамен всучил вороную кобыленку. Комэск обиделся до глубины души и всячески эту лошадь третировалдержал ее, в согласии с мастью, «в черном теле». А потом Тимошенко своего поста лишился, Мельников поспешил в штаб и получил бумагу с предписанием «возворотить жеребца в первобытное состояние». С этой бумагой Мельников отскакал сто верст и явился к бывшему начдиву. Тот читал бумагу «необыкновенно долго», а потом