Если рассматривать действия великого князя на широком историческом фоне, так сказать, «истории осад», то его поведение оказывается типичным. Известно немало случаев, когда правитель княжества в условиях неизбежного приближения осады его столицы покидал ее и пытался воздействовать на события со стороны. Очевидно, существовало представление, что правитель должен по возможности избегать сидения в осаденаиболее пассивного способа ведения военных действий. Дмитрий действовал в соответствии с этими тактическими правилами. Белокаменный Московский Кремль выдержал две литовские осады, и великий князь явно рассчитывал на его неприступность (собственно, расчет был вернымштурмом татары не смогли взять город). Полагать, что Дмитрий не позаботился как следует об обороне столицы, оснований нет: князь Остей был не призван московским вечем (такую трактовку его появления можно встретить в литературе), а прислан великим князем.
Взятие столицы противниканесомненно победа, и Тохтамыш выиграл кампанию. Однако факт разорения Москвы не должен заслонять общую картину результатов конфликта. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой Москвы, напротив, вынужден был быстро уйти из нее. Помимо столицы, татары взяли только Серпухов, Переяславль и Коломну. Если сравнить этот перечень со списком городов, ставших жертвами похода Едигея 1408 г. (тогда были взяты Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород и Городец), окажется, что без учета взятия столицы масштабы разорения, причиненного Тохтамышем, выглядят меньшими. А события, последовавшие за уходом хана из пределов Московского великого княжества, совсем слабо напоминают ситуацию, в которой одна сторонатриумфатор, а другаяуниженный и приведенный в полную покорность побежденный.
Осенью того же, 1382 года Дмитрий «посла свою рать на князя Олга Рязанского, князь же Олегъ Рязанскыи не во мнозѣ дружинѣ утече, а землю всю до остатка взяша и огнемъ пожгоша и пусту створиша, пуще ему и татарьскые рати». Но главной проблемой был Михаил Тверской: поражение Дмитрия оживляло его претензии на великое княжение владимирское, казалось бы, похороненные в 1375 г.
Опасность союза Михаила с Тохтамышем осознавалась великим князем уже в самый момент нападения хана: вряд ли случайно Владимир Андреевич находился со своими войсками не где-нибудь, а у Волока, т. е. на пути из Москвы в тверские пределы; скорее всего, его целью было препятствовать ордынско-тверским контактам. Серпуховский князь справился с этой задачей не полностью: подошедшие к Волоку татары были разбиты, но посол Михаила сумел добраться до Тохтамыша и возвратиться; после этого тверской князь выехал к хану, «ища великого княжения», но двинулся «околицею, не прямицами и не путма». Михаил, скорее всего, рассчитывал застать хана еще в русских пределах, но, будучи вынужден из опасения перед москвичами идти окольным путем, не сумел этого сделать.
Той же осенью к Дмитрию от Тохтамыша пришел посол Карач. Целью этого посольства, несомненно, был вызов великого князя в Орду, естественный в сложившейся ситуации. Таким образом, Дмитрий после ухода Тохтамыша не только не поехал в Орду сам, но не отправил туда первым даже послафактически это означает, что великий князь продолжал считать себя в состоянии войны с Тохтамышем и ждал, когда хан сделает шаг к примирению. Не торопился Дмитрий и после приезда Карачатолько весной следующего, 1383 года он отправил в Орду своего старшего сына Василия, «а съ нимъ бояръ старѣишихъ».
Этот ход был политически точен. Во-первых, если бы великий князь отправился сам, его жизнь была бы в опасностиесли не от хана (что, впрочем, должно было представляться вполне реальнымМихаил и Александр Тверские в 1318 и 1339 гг. были казнены за куда меньшие провинности, им и в голову не приходило воевать с «самим царем»), то от бывших Мамаевых татар, желающих отомстить за позор Вожи и Куликова поля, или находившихся в Орде людей Михаила Тверского. В случае гибели Дмитрия Московское княжество попало бы в, сложную ситуацию: его старшему сыну было 11 лет. В убийстве же Василия заинтересованных не было: для хана оно означало бы усугубление конфронтации с Дмитрием, для Мамаевых татар не имело смысла, т. к. княжич не участвовал в Куликовской битве, для тверичей означало бы навлечь на себя месть Дмитрия, от которой, как показал пример Олега Рязанского, покровительство Орды не спасет. Во-вторых, поехав в Орду лично, Дмитрий поставил бы себя вровень с Михаилом Тверским и признал бы свое полное поражение. С другой стороны, послать кого-либо рангом ниже великокняжеского сына было бы в данной ситуации чрезмерной дерзостью.
Московское посольство, по-видимому, привезло в Орду дань за 2 года правления Тохтамыша с территории собственно Московского княжества. Выплата же выхода за тот же срок с земель великого княжества Владимирского была поставлена в зависимость от ханского решения о его судьбе: в случае оставления великого княжения за Дмитрием Ивановичем он гарантировал погашение долга, а если бы Тохтамыш отдал Владимир Михаилу Тверскому, Москва считала бы себя свободной от этих обязательстввыполнять их должен был бы новый великий князь владимирский. Тохтамыш предпочел не продолжать конфронтацию с сильнейшим из русских князей и оставить великое княжение за Дмитрием: передача ярлыка Михаилу привела бы к продолжению конфликта и сделала бы весьма сомнительными шансы хана получить когда-либо сумму долга. Настаивать на уплате выхода за 1380 г. и тем более за период правления в Орде Мамая Тохтамыш не стал. Таким образом, в 1383 г. был достигнут компромисс: Тохтамыш сохранил за собой позу победителя, но Дмитрий оказался в положении достойно проигравшего. Ценой за ярлык стали «дань тяжелая» и оставление Василия в заложниках при ханском дворе.
После событий 1382 г. Дмитрий вновь вошел в конфликт с митрополитом Киприаном, который бежал из Москвы при приближении осады и укрылся в Твериу врага московского князя. Дмитрий изгнал Киприана и вернул на митрополию из ссылки Пимена. Но вскоре он решил возвести на митрополичий престол Дионисия Суздальского, с тем чтобы тот объединил под своей юрисдикцией восточные и западные (остававшиеся под властью Киприана) епархии. Дионисий получил от патриарха митрополичьи прерогативы, но по приезде в Киев был арестован местным князем Владимиром Ольгердовичем и умер в заточении. Митрополия осталась разделенной между Киприаном и Пименом.
В начале 1384 г. Дмитрий заключил новое соглашение с вернувшимся к тому времени из Орды Михаилом Тверским. Не дав последнему великого княжения владимирского, Тохтамыш тем не менее санкционировал признание независимого статуса тверского князя по отношению к московскому и возвращение под тверскую юрисдикцию Кашина (согласно договору 1375 г. отходившего под непосредственный сюзеренитет Дмитрия). Эти уступки Твери были зафиксированы в договоре.
Весной 1385 г. Олег Рязанский напал на Коломну. Ответный поход на Рязань войска во главе с Владимиром Андреевичем Серпуховским был безуспешен. Только в конце 1385 г. благодаря посредничеству Сергия Радонежского мир с Рязанью был восстановлен.
Зимой 13861387 гг. Дмитрий совершил поход на Новгород Великий, вызванный разорением новгородцами устюжских земель и волостей на Волге. Новгород был вынужден выплатить контрибуцию в 8000 рублей.
В 1386 г. Василий Дмитриевич сумел бежать из Орды в Подолию, а в январе 1388 г. вернулся в Москву. После этого великий князь почувствовал себя раскованнее в отношении Орды. В марте того же года он помог своим шурьям Василию и Семену Дмитриевичам Суздальским в конфликте с их дядей Борисом, занявшим по смерти тестя великого князя Дмитрия Константиновича (1383 г.) нижегородский стол по ярлыку Тохтамыша. Борис, сохранивший свое княжение, но вынужденный отдать племянникам часть территории Нижегородского княжества, отправился после этого к хану с жалобой (он задержался в Орде до 1391 г.).
В начале 1389 г. Дмитрий урегулировал возникший было конфликт с Владимиром Андреевичем Серпуховским. В заключенном 11 марта докончании двоюродных братьев впервые говорится о возможности освобождения в будущем от власти Орды: «А оже ны Богъ избавит, ослободит от Орды, ино мнѣ два жеребья, а тебѣ треть» (речь шла о распределении доходов с Московского княжества). Вскоре великий князь тяжело заболел и 19 мая (через три дня после рождения у него сына Константина) скончался на 39-м году жизни. В своем завещании, составленном за несколько дней до смерти, Дмитрий передавал великое княжение владимирское старшему сыну Василию как «отчину». Ранее такого не случалосьпосле смерти очередного великого князя судьба великого княжения решалась в Орде. Шаг, предпринятый Дмитрием, явно был связан с соглашением, заключенным с Тохтамышем в 1383 г.: очевидно, именно тогда хан пошел на признание Владимирского великого княжения наследственным владением московского княжеского дома. В силу этого и Василию не пришлось, подобно всем его предшественникам, лично ездить за ярлыком в Орду.
В духовную вошел также следующий примечательный пункт: «А перемѣнить Богъ Орду, дѣти мои не имуть давать выхода в Орду, и которыи сынъ мои возмет дань на своем удѣлѣ, то тому и есть».
Таким образом, в 1389 г. впервые, причем сразу в двух документах, фиксировалась надежда, что при жизни нынешнего или следующего поколения отпадет необходимость уплаты дани«выхода». Имелось в виду, скорее всего, повторение ситуации, реально имевшей место в 13741380 гг.: новое «неустроение» в Орде должно было повлечь прекращение платежа дани.
В исторической памяти потомков Дмитрий Донской остался прежде всего как победитель на Куликовом поле: именно Куликовская битва стала на века примером воинской доблести и вообще одним из ключевых пунктов исторического самосознания великоруссов. Но рассмотрение всей деятельности Дмитрия Ивановича приводит к заключению, что его политические достижения превосходят полководческие. Дмитрий не был столь природно одаренным воителем, как его прапрадед Александр Невский. Полководческое искусство он постигал через неудачи (показательно в этом плане, как оно возрастало в кампаниях против Ольгерда 1368, 1370 и 1372 гг.). И после блестяще проведенной кампании 1380 г. Дмитрию пришлось познать поражения (1382 и 1385 гг.). Зато как политик он неуклонно шел к своей главной целипревращению Владимирского великого княжества из предмета вожделений князей разных ветвей в составную часть владений московской династии. Дмитрий добился признания этого Литвой, Тверью, наконец государством-сувереномОрдой, причем в последнем случае сумев обернуть военное поражение политической победой. Первенствующее положение Москвы в северных и восточных русских землях перестало теперь жестко, напрямую зависеть от позиции Орды. С точки зрения исторической объективности первое определение Дмитрия Донского должно звучать как «политик, создавший основу государственной территории будущей России».
В изображении современниками и потомками места Дмитрия Донского среди правителей его эпохи бросается в глаза не только отмеченное в начале этой главы противоречие между прославлением этого князя как защитника Руси и отсутствием его почитания церковью как святого. В «Слове о Житии» Дмитрия, написанном в конце 10-х или в 20-х гг. XV в., он многократно именуется «царем», т. е. титулом, прилагавшимся только к правителям высшего ранга, титулом, соответствующим западному «император»; само полное название этого произведения звучит: «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго». Но в летописных повестях о конфликте с Тохтамышем отъезд Дмитрия из Москвы объясняется нежеланием «поднять руку» на «самого царя» (т. е. хана) великий князь выглядит здесь как человек, признающий свое более низкое положение по сравнению с царем. А Никоновская летопись, созданная в 20-е гг. XVI в., т. е. после полной ликвидации ордынского суверенитета, вкладывает в уста Тохтамыша (под 1384 г.) следующие слова: «А что неправда предо мною улусника моего князя Дмитреа Московского, и азъ его поустрашилъ, и онъ мнѣ служит правдою, и язъ его жалую по старинѣ во отчинѣ его». Почему один и тот же человек может расцениваться то как «царь», т. е. полностью суверенный правитель, то как «улусник»глава зависимого политического образования? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться, что вкладывалось в средневековой Руси в понятия «царь» и «царство».
§ 2.Представления о «царе» и «царстве»
Термин «царь» (сокр. от «цѣсарь») восходит к имени Юлия Цезаря (Caesar), ставшему в Римской империи одним из титулов верховных правителей. В древнерусский язык он попал, по-видимому, из старославянской литературы, где мог обозначать (помимо БогаЦаря Небесного) библейских правителей, римских и византийских императоров. В аналогичных значениях он встречается в древнерусских переводных (служа переводом обычно греч. βασιλεύς) и оригинальных памятниках. С конца XII в. известны случаи применения данного термина также к императору Священной Римской империи («цесарь немецкий» или «цесарь римский»). В домонгольскую эпоху преобладала форма «цѣсарь».
Первый случай приложения царского титула к русскому князю относится к 1054 г. В граффито на стене киевского собора св. Софии говорится об «успении царя нашего»; речь идет о Ярославе Мудром. Впоследствии в домонгольскую эпоху царями именовались тот же Ярослав, свв. Борис и Глеб, Мстислав Владимирович (сын Владимира Мономаха), его сын Изяслав и внук Роман Ростиславич; к Владимиру Мономаху, Изяславу Мстиславичу и его брату Ростиславу прилагался глагол «царствовати», в отношении правления Мстислава Владимировича и его внука Рюрика Ростиславича употреблялся термин «цесарствие», «цесарство». Можно ли на основе этих данных говорить о претензиях правителей Киевской Руси на царское достоинство, т. е. на равный статус с императорами Византии и Священной Римской империи? Скорее всего, нет. Среди русских князей, к кому прилагалась «царская» терминология, Борис и Глеб, которые киевскими князьями не были. Как показано В.А. Водовым, применение царского титула к русским князьям носило окказиональный характер: он мог употребляться для прославления князя с использованием византийских образцов красноречия, для подчеркивания политического престижа умершего князя, в связи с главенством князя в церковных делах и с культом князя-святого.
Таким образом, претензий на титул «царя» в домонгольской Руси не прослеживается (в отличие от соседней с Византией Болгарии). Причина этого, очевидно, во многом связана с особенностями политической структуры Руси конца Xсередины XII в. В этот период все восточнославянские земли находились под властью княжеского рода Рюриковичей: верховным правителем являлся тот, кто считался «старейшим» в роде и занимал киевский стол. Отсюдаопределенная индифферентность к титулатуре: не употреблялся в это время последовательно и титул «великий князь»он начинает применяться с конца XII в., когда обособление самостоятельных княжеств и распад княжеского рода на отдельные ветви создали ситуацию, в которой потребовался особый титул для подчеркивания политического верховенства. Соответственно и термин «царь», попав на Русь как раз в период относительно безразличного отношения Рюриковичей к титулатуре, титулом не стал, а использовался как своего рода обозначение князя «высоким стилем».
Ситуация изменилась в середине XIII столетия. После похода Батыя и установления зависимости русских княжеств от монголо-татар титул «цесарь»/«царь» начинает последовательно применяться в русских источниках к их правителю. Первоначально так именуется главным образом великий хан в Каракоруме, а с 60-х гг. XIII в., после утверждения полной самостоятельности западного улуса Монгольской империиОрды, хан, правящий в этой последней. Только силой Монгольского государства и присвоением его правителем верховной власти над Русью перенос царского титула на ордынского хана объяснить трудно: вполне могло бы подойти и тюрко-монгольское слово «хан», тем более что в первые годы ордынского владычества оно встречается в русских источниках (как обозначение великого хана). Очевидно, решающим для присвоения монгольским ханам хорошо известного на Руси титула было другое обстоятельство.