В 1204 г. столица Византии КонстантинопольЦарьградбыл захвачен крестоносцами. На Руси это событие было расценено как «гибель царства». «И тако погыбе царство богохранимого Костянтиняграда и земля Грѣчьская въ свадѣ цесаревъ, ею же обладаютъ фрязи», завершает свой рассказ автор «Повести о взятии Царьграда». Нет данных, чтобы Никейская империя, наследовавшая Византийской в период, когда Константинополь находился в руках латинян (12041261 гг.), рассматривалась на Руси как полноценный преемник последнейдля русских людей «царствующим градом» был Константинополь. Именно на этот период «отсутствия царства» пришлось монголо-татарское завоевание. Перенос царского титула на правителя Орды, по-видимому, свидетельствует о том, что Орда определенным образом заполнила лакуну в мировосприятии, заняла в общественном сознании место «царства» (на момент завоевания пустующее).
Восстановление Византийской империи в 1261 г. не только не изменило положения, но скорее закрепило сложившуюся ситуацию: императоры и константинопольский патриархат вступили тогда с Ордой в союзнические отношения и тем самым как бы легитимировали положение этого государства в Восточной Европе, в т. ч. зависимость от него русских земель, подчинявшихся Константинополю в церковном отношении.
Таким образом, теперь на Руси стали именовать «царем» не только далекого, практически не влияющего на внутренние дела русских земель правителя, но и человека, являвшегося реальным верховным сюзереном русских князей.
С появлением татарского «царства» возникают новые черты в применении термина «царь» к русским князьям. Резко падает частота его употребления: в период середины XIIIначала XIV в. встречаются случаи именования «царями» (не отображающие, как и примеры из домонгольской эпохи, претензий на обладание царским титулом) только двух князейВладимира Васильковича Волынского (умер в 1288 г.) и Михаила Ярославича Тверского, великого князя владимирского (умер в 1318 г.). Примечателен контекст, в котором галицкий летописец середины XIII в. прилагает термин «царь» к князю Роману Мстиславичу (умер в 1205 г.), рассказывая об унижениях, какие пришлось претерпеть его сыну Даниилу в ставке Батыя: «Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемъ со братом си, инѣми странами, ньнѣ сѣдить на колѣну и холопомъ называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарская! Его же отецъ бѣ царь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны всѣ. Сынъ того же не прия чести». То есть Роман Мстиславич был «царем», а Даниил, несмотря на все свое могущество, им не является, т. к. он стал вассалом хана. Утверждается, таким образом, представление о царе как правителе, не имеющем над собой сюзерена, а русские князья теперь не подходят под это определение.
До второй половины XIV столетия сюзеренитет ордынского «царя» над Русью не подвергался сомнению ни политическими деятелями, ни деятелями общественной мысли. Акты сопротивления татарам были связаны с междукняжескими конфликтами на Руси (князья могли оказываться в конфронтации с ханом, поддерживавшим их соперников), за этим не стояло осознанное стремление к полному уничтожению зависимости. Лишь в «Повести о Михаиле Тверском» (13191320 гг.) можно усмотреть мысль о временном характере татарского господства над Русью, но проводится она крайне завуалировано, в виде намека, путем использования примера из истории Византии.
В произведениях русской письменности второй половины XIIIпервой половины XIV в. почти нет уничижительных эпитетов по отношению к законным правителям Орды«царям». При этом в литературе Северо-Восточной Руси есть всего два исключения из этого правила: в «Повести о Михаиле Тверском» хан Узбек именуется «беззаконным», «законопреступным» и «окаянным», а в тверском летописном рассказе о восстании 1327 г. и последующем ордынском походе на Тверь«беззаконным»; два первых эпитетадостаточно мягкие, всего лишь констатирующие, что хан не знает истинного Закона, т. е. не является христианским «царем».
В 60-70-е гг. XIV в. в Орде развернулась междоусобная борьба. Обычным стало положение, когда там было одновременно два «царя» (а временами и более). Самым же могущественным политиком в этом государстве сделался (впервые) человек, не принадлежащий к «царскому» роду (т. е. к династии Чингизидов) Мамай. Ханы при нем превратились в марионеток, которых Мамай менял по своему усмотрению. На Руси такая ситуация осознавалась очень четко. Хан, от лица которого правил Мамай, мог быть пренебрежительно назван «Мамаевым царем», прямо говорилось, что Мамай «у себе в Ордѣ посадилъ царя другаго». Полновластие Мамая особо подчеркнуто в следующих летописных характеристиках: «царь ихъ не владѣяше ничимъ же, но всяко старѣишинство держаще Мамай»; «Некоему убо у них худу цѣсарюющу, но все дѣющу у них князю Мамаю». Таким образом, Мамай рассматривался как узурпатор «царства» («царем» русские авторы-современники его никогда не называли). Соответственно и открытая конфронтация великого князя московского и владимирского Дмитрия Ивановича с Мамаем в 13741380 гг. была борьбой с незаконным правителем, а не с легитимным «царем».
Совсем по-иному отнеслись на Руси к конфликту с природным Чингизидом Тохтамышем. В отличие от Мамая, одаряемого такими эпитетами, как «поганый», «безбожный», «злочестивый», к Тохтамышу пейоративные характеристики не прилагались. Особенно же примечательна оценка действий Дмитрия Донского во время похода хана на Москву в 1382 г., когда великий князь покинул город, отказавшись от сражения с противником.
Наиболее раннее повествование о походе Тохтамыша (сохранившееся в Рогожском летописце и Симеоновской летописи) следующим образом объясняет поведение великого князя: «Князь же великии Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что сам царь идеть на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому». Это суждение летописца верно лишь в том смысле, что Дмитрий не стал принимать открытого генерального сражения, а не в том, что он вообще отказался от сопротивления: великий князь не поехал на поклон к хану, не пытался с ним договориться; его двоюродный брат Владимир Андреевич Серпуховский разбил татарский отряд у Волока; по словам того же летописца, Тохтамыш «въскорѣ отиде» из взятой им Москвы, «слышавъ, что князь великии на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда». Фактически московские князья «стали на бой» и «подняли руку» против «царя». Они отказались только от встречи с ним в генеральном сражении. Как же понимать летописное объяснение действий Дмитрия Донского?
Мнение, что данная характеристика содержит обвинение великого князя в малодушии (поскольку принадлежит, возможно, сводчику, близкому к митрополиту Киприану, враждебно относившемуся к Дмитрию), не представляется убедительным. Весь тон летописного рассказа о нашествии Тохтамышасочувственный к московским князьям. Автор с симпатией говорит о победе Владимира Андреевича, о мести Дмитрия принявшему сторону Мамая Олегу Ивановичу Рязанскому, пишет даже фактически о страхе Тохтамыша перед московскими князьями, заставившем его быстро уйти из Северо-Восточной Руси («чая на себе наезда, того ради не много дней стоявше у Москвы»); сочувственно изображено и возвращение Дмитрия и Владимира в разоренную Москву («князь великий Дмитрии Ивановичъ и брать его князь Володимеръ Андреевичь съ своими бояры въехаша въ свою отчину въ градъ Москву и видѣша градъ взять и огнемъ пожженъ, и церкви разорены, и людии мертвых бещисленое множьство лежащихъ, и о сем зѣло сжалишася, яко расплакатися има»). Поэтому характеристику мотивов поведения Дмитрия Донского нельзя считать уничижительной. Речь может идти о том, что объяснение отказа от открытого боя нежеланием сражаться с «самим царем» было лучшим в глазах общественного мнения оправданием для князя, более предпочтительным, чем констатация несомненно имевшего место недостатка сил после тяжелых потерь в Куликовской битве. Заметим, что поход Тохтамыша был первым случаем после Батыева нашествия, когда на Северо-Восточную Русь во главе войска явился сам хан улуса Джучи; а если учесть, что Батый в современных русских известиях о его походах 12371241 гг. царем не называется, то это вообще первый приход на Русь «самого царя». Очевидно, что представление об ордынском хане как правителе более высокого ранга, чем великий князь владимирский, не было уничтожено победой над узурпатором-Мамаем. Попытка строить отношения с законным «царем», формально признавая его верховенство, но не соблюдая главного атрибута зависимостивыплаты дани (как это было в конце 13801382 г.), не удалась.
Тем не менее, к концу XIV столетия определенные изменения в отношении к ордынскому «царю» произошли. В московско-тверских договорных грамотах оборонительная война с «царем» начинает рассматриваться как само собой разумеющееся дело, стороны договариваются о совместных действиях на этот случай. Но при этом такая война расценивается как действие, в котором царь вправе обвинить великого князя, т. е. сохраняется отношение к хану как к законному сюзерену.
Когда в период с 1395 по 1411 г. реальная власть в Орде вновь оказалась в руках нелегитимного правителяЕдигея, московские правящие круги опять, как и в 70-е гг. XIV в., уклонялись от выплаты дани (хотя и не стремились идти на обострение отношений), т. е. от соблюдения главного атрибута зависимости; причем поход Едигея на Москву в 1408 г. не привел к восстановлению ордынской власти (как иногда постулируется в литературе): отношения с Ордой оставались враждебными и в последующие годы. Зато после воцарения в 1412 г. сына Тохтамыша Джелал-ад-Дина, т. е. после восстановления легитимного правления, великий князь Василий Дмитриевич отправился в Орду (чего не делал при вступлении на престол ханов-марионеток Едигея).
В 1414 г. Едигей вернулся к власти в Орде, вновь возведя на престол своего ставленника, и сразу же после этого, зимой 14141415 гг., московские войска двинулись походом на Нижний Новгород. Нижний, входивший с 1392 г. в великокняжеские владения, был пожалован Едигеем в 1408 г. князьям из местной династии. Джелал-ад-Дин в 1412 г. подтвердил это пожалование, и, пока правили Тохтамышевичи, Москва не оспаривала его. Но как только к власти вернулся узурпатор, Василий I, очевидно посчитав себя свободным от обязательств (т. к. законного сюзерена теперь не было), отправил на Нижний Новгород войска, и город был возвращен под московскую власть.
В конце 10-х или начале 20-х гг. XV в. было создано «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго». В нем встречаем семь случаев (факт беспрецедентный во всей предшествующей русской истории) именования великого князя «царем». Очевидно, в глазах автора «Слова» право на такое титулование давало независимое правление Дмитрия (в 13741380 гг.) при отсутствии реально правящего царя в Орде. У самого Дмитрия Донского такие претензии не прослеживаются, речь следует вести об осмыслении событий в конце 1-й четверти XV в. человеком, который был свидетелем еще одного периода отсутствия в Орде «нормальной ситуации», времени правления Едигея (13961411, 14141416, 14171419 гг. около 20 лет в общей сложности). В «Слове о житии» встречается и еще одно примечательное явление«царем» именуется прародитель Дмитрия Владимир Святой.
После смерти Василия I в 1425 г. разгорелся спор о наследовании престола между его малолетним сыном Василием и братом Юрием Дмитриевичем. В результате посредничества митрополита Фотия Юрий отказался от своих притязаний, но на время: стороны договорились вынести спор на суд «царя». Такое решение было принято в условиях, когда в Орде шла борьба за власть между несколькими претендентами. Если бы в московских правящих кругах существовало стремление покончить с зависимостью от Орды, для этого был весьма подходящий с военно-политической точки зрения моментсредств для восстановления власти силой, как у Тохтамыша и Едигея, претенденты на ханский престол тогда не имели. Но, очевидно, при великокняжеском и удельно-княжеских дворах не возникало самой мысли такого рода: царь есть царь, как бы слаб он ни был, это сюзерен, верховенство которого надо признавать. И решение спора о великом княжении лучше всего вынести на суд сюзерена, что и было сделано 6 лет спустя, в 1431 г.
Правление Василия II (14251462 гг.) пришлось на период, когда ордынские «замятни»-междоусобицы, в отличие от прежних времен, стали заканчиваться не временной консолидацией под властью того или иного сильного правителя, а появлением на территории Орды особых, практически независимых политических образований. В его княжение оформились Казанское и Крымское ханства, а на «основной» ордынской территориив степях от Волги до Днепрасоперничали со второй половины 30-х гг. два ханаКичи-Мухаммед и Сеид-Ахмет (Орда последнего распалась во второй половине 50-х гг.). Всех правителей этих осколков прежней Орды в Москве именовали «царями».
В княжение Василия II получает продолжение тенденция к признанию царского достоинства за русскими князьями домонгольской эпохив письме константинопольскому патриарху в 1441 г. великий князь именует «царем» Владимира Святого. Кроме того, «царем» начинают именовать самого великого князя. В отличие от «Слова о житии и о преставлении» Дмитрия Донского, царский титул по отношению к великому князю московскому применяется теперь при его жизни и при наличии в Орде законного, реально правящего царя (после смерти Кичи-Мухаммеда в конце 50-х гг. правителем Большой Ордыглавного наследника единой ордынской державыстал его сын Махмуд).
Ранее всего царский титул прилагается к Василию II в начале 40-х гг. Симеоном Суздальцем в первой редакции его «Повести о Флорентийском соборе» («белый царь всея Руси») и Пахомием Сербом в третьей редакции «Жития Сергия Радонежского» («великодержавный царь русский», «благоразумный царь»), в обоих случаях при изложении конфликта великого князя с митрополитом Исидором по поводу решений Флорентийского собора в конце 30-х гг. Применение царской титулатуры в этих произведениях связано с ролью Василия Васильевича как защитника православия в ситуации, когда «греческий царь»император Византии согласился на унию с католической церковью, подразумевающую главенство папы римского. В начале 60-х гг. царский титул по отношению к Василию II неоднократно употребляется в «Слове избраном от святых писаний, еже на латыню», также посвященном Флорентийскому собору и его последствиям. Но тогда же, в 1461 г., митрополит Иона в послании в Псков упоминает Василия как «великого господаря, царя рускаго» уже вне связи с этими событиями.
Очевидно, в середине XV в. делаются первые шаги на пути становления идеи о переходе к московским великим князьям царского достоинства от византийских императоров. Разумеется, более сильным, чем согласие «греческого царя» на унию, стимулом здесь стало взятие Константинополя турками в 1453 г., обозначавшее гибель христианского православного «царства».
Если после падения Константинополя в 1204 г. возникли Никейская и Трапезундская империи, продолжали существовать такие независимые православные государства, как Болгария и Сербия, ряд крупных русских княжеств, то после 1453 г. единственным православным государством, представлявшим реальную силу, было Московское великое княжество. Оно имело, таким образом, все основания наследовать место Византии в мире, т. е. стать «царством». Формированию представления о «царском» характере власти великого князя московского могло способствовать и установление тогда же автокефалии русской церкви. При поставлении митрополита теперь все решала воля великого князя, санкция константинопольского патриарха не требовалась: а верховенство в церковных делах считалось прерогативой только одного светского правителяимператора, «царя».
Но царь не может подчиняться другому царю, он должен быть полностью суверенным правителем. Идея о царском достоинстве московского великого князя неизбежно должна была прийти в противоречие с продолжавшимся признанием верховенства хана Орды.
В 1472 г. хан Большой Орды Ахмат (отнявший власть у своего брата Махмуда) попытался совершить поход на Москву, но был вынужден отступить от Оки у Алексина, встретив сопротивление войск великого князя Ивана III. В великокняжеском летописании говорится о страхе «самого царя» при виде русских войск. В летописных памятниках, созданных в первой половине 70-х гг., появляются уничижительные эпитеты по отношению к Махмуду и Ахмату; тогда же начинают активно прилагаться такого рода определения к основателю Орды Батыю (в виде вставок в рассказы о взятии Киева в 1240 г. и о убиении в Орде Михаила Черниговского в 1246 г., а в особо концентрированном видев созданной в 70-е гг. Пахомием Сербом «Повести о убиении Батыя»). К 1472 г. относится создание Жития Ионы, архиепископа новгородского, в котором настойчиво повторяется убеждение, что в правление Ивана III произойдет «освобождение» от «мучительства ординьских царей» (об этом, согласно Житию, пророчествовал умерший в ноябре 1470 г. Иона Василию II и самому Ивану III в начале его правления). Одновременно о этими явлениями в общественной мысли имело место фактическое непризнание Иваном III власти хана (хотя Ахмат был законным правителем Орды).