Над всей биографией Юрия Даниловича нависает тема убийства. Начало его княжения омрачено убийством пленного рязанского князя, высшее политическое достижениеубийством тверского посла Олексы Марковича и казнью самого Михаила Тверского; наконец, и сам Юрий пал жертвой убийства, и его убийца был предан смерти. Такой концентрации политических убийств, какая имела место в первые три десятилетия XIV в., история Руси прежде не знала (в 1326 г., помимо Дмитрия Михайловича Тверского, в Орде был убит и князь Александр Новосильский, а в 1327-мИван Ярославич Рязанский). Отношение к убийству в целом и как к средству политической борьбывот тема, к которой более всего подводят именно факты биографии Юрия Даниловича Московского, этого поистине шекспировского характера.
§ 2.Эволюция отношения к убийству
Восьмиклассники нашего «постсоветского» времени слушали рассказ учительницы о захвате сыновьями Ярослава Мудрого в 1067 г. Всеслава Полоцкого, его заточении в «поруб», последующем освобождении восставшими киевлянами и провозглашении киевским князем. Один из учеников, очевидно, посочувствовав оказавшимся в проигрыше Ярославичам, задал вопрос, на который преподаватель (видный специалист по советскому периоду) не нашла ответа: «А почему они его не убили?» Придя на свое основное место работы, в Институт российской истории, она рассказала данный эпизод автору этих строк, и мы поиронизировали по поводу ментальных установок, воспитанных XX столетием: дескать, лучше всего убить, «нет человеканет проблемы». Что касается ответа на поставленный вопрос, то для медиевиста он вроде бы очевиденне убили, так как боялись греха. Но разве не соответствует истине расхожее представление о средневековье (вообще и русском в частности) как об эпохе, полной кровавых злодейских убийств и жестоких казней? Попробуем разобраться в этом, двигаясь по хронологии.
Первым зафиксированным убийством в русской истории является убийство в конце IX в. княживших в Киеве Аскольда и Дира, совершенное, по Начальному своду (кон. XI в.) Игорем, а согласно «Повести временных лет» (нам. XII в.) Олегом. Летописцы говорят об этом событии в сдержанной форме, вкладывая в уста убийц оправдательный аргумент: «Вы нѣста князя, ни роду княжа», т. е. свершившееся оказывается как бы наказанием для Аскольда и Дира за присвоение себе княжеской власти.
Убийство киевского князя Игоря древлянами в 945 г. также подается в Начальном летописании в сдержанных тонах: опущены детали, известные из «Истории» Льва Диакона, зато подробно говорится о послужившем поводом для убийства стремлении князя собрать дань сверх положенного, о творимых им насилиях; осуждения убийц нет, скорее наличествует оправдание. В последующем рассказе о мести вдовы Игоря Ольги, совершившей три вероломных убийства древлян, также отсутствуют осуждающие мотивы. Этот факт даже породил предположение, что данный рассказ принадлежит перу летописца-язычника. Однако дело в том, что язычниками в этом, как и в двух предыдущих случаях, были герои повествования. На язычников не распространяется христианский запрет на убийство, поэтому летописцы-христиане конца XIначала XII в. не осуждают убийц-язычников, тем более что во всех случаях их действия имели оправдание (узурпация княжеской власти, нарушение норм сбора дани, убийство мужа); жертвы также являются язычниками, поэтому летописцы не выражают сожаления по поводу их гибели.
Также сдержанно и с наличием оправдательного аргумента рассказывается (под 975 г.) об убийстве князем Олегом Святославичем Люта Свенельдича, сына воеводы киевского князя Ярополка (брата Олега): поводом послужило нарушение Лютом границ охотничьих угодий Олега. Последующий поход Ярополка на принадлежавшую Олегу Древлянскую землю и гибель последнего в бою изображены как месть Свенельда (подстрекавшего киевского князя к нападению на владения брата).
Следующее по времени убийство было совершено будущим крестителем Руси Владимиром Святославичем. Владимир, подступив к Киеву, вступает в тайные переговоры с воеводой Ярополка Блудом: «Поприяи ми; аще убью брата своего, имѣти тя хочу во отца мѣсто, и многу честь возьмешь от мене». В конце концов Ярополка, явившегося по совету Блуда на встречу с Владимиром, два варяга пронзают мечами. Вероломство совершенного превосходит все предшествующие случаи. Тем не менее, летопись не осуждает Владимира: главным виновником представлен Блуд, предавший своего князя, в уста же Владимира вкладывается оправдание: «Не азъ почалъ братью бити, но онъ (т. е. Ярополк. А.Г.), азъ же того убоявся, придохъ на нь». Оправдание довольно слабое, поскольку Олег пал не от рук подосланных убийц, а погиб в бою. При этом летописец, не осуждая князя, факт прямого участия будущего крестителя Руси в убийстве не пытается не то что скрыть, но даже как-то смягчитьВладимир под его пером прямо заявляет о намерении убить брата! Очевидно, скрывать моральную нечистоплотность князя просто не нужно, поскольку Владимиреще язычник; язычнику достаточно (как и в предыдущих случаях) оправдания «политического» характера, в данной ситуациистраха перед возможным нападением противника.
Иным оказывается отношение в литературе второй половины XIначала XII в. к убийству в 1015 г. вокняжившимся в Киеве по смерти Владимира Святополком своих братьев Бориса, Глеба и Святослава. Убийца получает максимальную степень осуждения, а Борис и Глеб становятся первыми русскими святыми; во второй половине XIначале XII в. создается целый цикл произведений, посвященных их гибели.
Но в том же 1015 г. имели место еще два убийства, тоже вероломных и к тому же массовых: «В Новѣгородѣ же тогда Ярославъ кормяше Варягъ много, бояся рати; и начаша Варязи насилие дѣяти на мужатых женахъ. Ркоша новгородци: Сего мы насилья не можемъ смотрити; и собрашася в нощь, исѣкоша Варягы в Поромонѣ дворѣ; а князю Ярославу тогда в ту нощь сущу на Ракомѣ. И се слышавъ, князь Ярославъ разгнѣвася на гражаны, и собра вои славны тысящу, и, обольстивъ ихъ, исѣче, иже бяху Варягы ти исѣклѣ» (в ПВЛ«И разгнѣвася Ярославъ пославъ к Новгородцемъ рече: уже мнѣ сихъ не крѣсити; и пазва к собѣ нарочитыѣ мужи, иже бяху иссѣкли Варягы, обльстивъ и исѣче»). Как видим, летописцы не осуждают новгородцев (они отвечали на насилия, творимые варягами), а осуждение Ярослава присутствует (в НIЛ) в очень мягкой форме: князь на другой день на вече называет свой поступок «безумием». Конечно, можно было бы объяснить это тем, что Ярославположительный герой повествования, которому предстоит борьба со злодеем Святополком. Но что мешало хотя бы умолчать о лицемерных словах Ярослава при приглашении новгородских мужей («уже мнѣ сихъ не крѣсити»), обличающих явно расчетливое (отнюдь не в припадке ярости-«безумия») вероломство; однако в ПВЛ эти слова сохранены. По-видимому, из рассказа о совершенном Ярославом вытекало понятное читателям без лишних пояснений оправдание: князь мстил тем, кто совершил вероломное (на варягов напали в ночи, на спящих) убийство варяжских дружинниковлюдей, доверившихся ему, находившихся под его правовой защитой.
В протокольном тоне, без какой-либо оценки сообщается об убийстве по приказу Ярослава в начале 20-х гг. его двоюродного дядибывшего новгородского посадника Константина Добрынина: «Костянтинъ же тогда бѣше в Новѣгороде, и разгнѣвася на нь Ярославъ и поточи и Ростову, на 3 лѣто повѣле убита и в Муромѣ на Оцѣ рецѣ». Но примечательно, что в ПВЛ это известие оказалось опущено, очевидно, как явно дискредитирующее князя (никакого оправдания его действиям на этот раз не обнаруживалось).
В 1069 г. свергнутый годом ранее со своего стола киевский князь Изяслав Ярославич, возвращаясь в Киев с польским войском, обещал не «губить град», но посланный им вперед его сын Мстислав «исѣче» 70 киевлян, виновных в свержении отца, «а другыя слѣпиша, другыя же без вины погуби, не испытавъ». В летописном известии содержится сдержанное осуждение действий Мстислава, во всяком случае в отношении убитых «без вины». В некрологе Изяславу под 1078 г. отводится возможный упрек покойному в связи о «иссечением» киевлян: «то не сь (Изяслав. А.Г) то створи, но сынъ его», т. е. действия Мстислава признаются заслуживающими осуждения.
Следующее по времени зафиксированное в источниках убийство приходится на 1086 г. Тогда на Волыни был убит князь Ярополк Изяславич. Его убийцу Нерадца летопись именует «проклятым» и «треклятым», о жертве же говорится с сочувствием.
Аналогичное отношение к убийцам и жертвам наличествует в рассказах Киево-Печерского Патерика об убийствах в 90-х гг. XI в. печерских монахов: Григориякнязем Ростиславом Всеволодичем, Василия и Федоракнязем Мстиславом Святополчичем; обоих убийц вскоре постигает Божья караони гибнут на войне.
Во второй половине XI в. появляются факты, когда в ситуации, которая в более раннюю эпоху почти наверняка разрешилась бы убийством, такового не происходит.
В 1067 г. сыновья Ярослава Изяслав, Святослав и Всеволод вели войну с полоцким князем Всеславом Брячиславичем. Они пригласили Всеслава на переговоры, поклявшись на кресте, что не причинят ему вреда. Тем не менее, Всеслав, явившись к Ярославичам, был схвачен. Ситуация полностью аналогична той, что имела место в 978 г. во время борьбы Владимира с Ярополком. Но Всеслава не убивают, а «всего лишь» заключают в поруб в Киеве. Вероломство Ярославичей очевидно, однако, в отличие от своего деда, они не идут на убийство.
Год спустя в условиях половецкого вторжения на Русь в Киеве вспыхивает восстание против Ярославичей, не сумевших организовать отпор врагу. В ходе него возникает опасность, что восставшие выпустят из поруба Всеслава и провозгласят его киевским князем (что в конце концов и произошло). Приближенные Изяслава Ярославина советуют князю: «Посли ко Всеславу, атъ призвавше лестью ко оконцю, пронзуть и мечемъ». Но и в такой ситуации киевский князь не решается совершить убийство: «и не послуша сего князѣ».
В конце 1073начале 1074 г. киевский боярин Янь Вышатич, собирая дань в Ростовской волости по поручению князя Святослава Ярославича, оказался вынужден подавлять восстание, во главе которого стояли два языческих волхва, убивавших «лучших жен» местной знати. Предводители восстания были схвачены. Янь сначала провел с ними беседу по вероисповедальному вопросу, затем повез вниз по Шексне от Белоозера до устья, подверг пыткам. Волхвы утверждали, что судить их может только князь Святослав (чьими смердами они являлись): «Нама стати пред Святославом, а ты не можешь створити ничтоже». Янь в конце концов прямо объявил, что хочет убить мятежников: «Аще ваю пущю, то зло ми будет от Бога, аще вас погублю, то мзда ми будеть». Но вместо того чтобы приказать сделать это своим дружинникам, он обратился к представителям местной знатиродственникам убитых женщин, со словами: «Мстите своих», т. е. предложил им осуществить кровную месть. Янь явно не считал себя вправе убить волхвов без княжеской санкции, хотя столь видный боярин наверняка имел полномочия осуществлять судебные функции на территории, с которой он собирал дань. Но смертная казнь законом не предусмотрена, и Яню пришлось бы взять на себя грех убийства. Этого он не решается сделать, несмотря на то, что волхвыязычники; главное, что они подданные русского князя, следовательно, христианин не может их убить. В результате язычники (или, по меньшей мере, новообращенные христиане, не изжившие языческих представлений, какими были местные жители) убивают язычников, а христианин Янь не нарушает закона и не совершает греха.
В 1097 г. волынский князь Давыд Игоревич в сговоре с киевским князем Святополком Изяславичем вероломно захватывает князя Василька Ростиславича Теребовльского, заподозренного в заговоре. Ситуация повторяет события 978 и 1067 гг., и вновь, как и в 1067 г., об убийстве речь не идет: Василько подвергается ослеплению и держится в заточении.
Как видим, для периода со второй половины XI в., когда рассказы об убийствах принадлежат авторам-современникам событий, в них прослеживается определенное и, в общем, не несущее в себе ничего неожиданного отношение: христианин не может убивать христианина (и даже язычника, если он подданный Руси), убийство же язычником язычниканормальное явление. Казалось бы, того же следует ожидать в повествованиях об убийствах прежних времен, но оказывается, что это не совсем так. Убийства язычниками язычников подаются действительно без осуждения (даже с оправданием), в т. ч. и в случаях, когда убийцей был человек, позже принявший христианство (Ольга, Владимир). Но с убийствами христиан христианами дело обстоит иначе: если Святополк получает крайнюю степень осуждения, то убийства, совершенные Ярославом, подаются в том же тоне, что и аналогичные деяния князей-язычников. Объяснений такого диссонанса тем, что Святополк совершил не просто убийство, а братоубийство, а жертвы Ярослава не были людьми княжеского достоинства, или тем, что Ярославположительный герой летописца, явно недостаточно: во второй половине XI в. осуждаются убийства не только князя, но и простых монахов, христианин не считает себя вправе убить даже мятежников-смердов, к тому же язычников (а жертвы Ярослава принадлежали к высшей знати); рассказывая о деяниях Ярослава, летописец не делает попытки затушевать очевидное вероломство князя, т. е. явно воспринимает его действия как нормальные, хотя Ярослав ведет себя как язычник.
В связи с этим следует обратить внимание на хронологическое совпадение трех вещей. В третьей четверти XI в. происходит отмена кровной мести, т. е. законодательно закрепленного права на убийство. К этому же, скорее всего, периоду относится канонизация Бориса и Глеба. Наконец, именно с третьей четверти XI в. прослеживаются факты отказа от убийства у людей, в целом отнюдь не склонных к воздержанию от насилия. Все это позволяет предполагать, что именно серединатретья четверть XI столетия были в древнерусском обществе временем активного осмысления заповеди, запрещающей убийство. В сфере законодательства это проявилось в отмене кровной мести, в общественной мыслив христианском осмыслении трагедии Бориса и Глеба. Другие же убийства той же эпохи (начала XI в.) такому осмыслению не подверглись, и о них говорится в источниках так, как они воспринимались современникамилюдьми начала XI столетия; это восприятие, по-видимому, еще не отличалось от языческого.
Сложившееся ко второй половине XI в. отношение к убийству сохранялось на протяжении XIIначала XIII столетия. Что касается убиений князей, то в этот период известны три подобных случая. В 1147 г. сведенный годом ранее с киевского стола и постриженный в монахи князь Игорь Ольгович был растерзан толпой киевлян, возмущенных вестью, что родственники Игоря (черниговские князья) якобы задумали захватить и убить их князя Изяслава Мстиславича; в 1174 г. владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский пал жертвой заговора своих приближенных; в 1217 г. рязанские князья Глеб и Константин Владимировичи перебили в Исадах шестерых своих родичей. Отношение современников во всех случаях было сочувственным к жертвам и осуждающим к убийцам. Об убийствах Игоря Ольговича и Андрея Боголюбского были созданы пространные повести (Повесть о убиении Андрея известна в двух редакциях), оба князя были причислены к лику святых. Преступлению рязанских князей была также посвящена специальная летописная повесть.
Известен во второй половине XII в. случай отказа князя от убийства вопреки требованиям его сторонников; в 1177 г. Всеволод Большое Гнездо не стал убивать своих плененных племянников (как того требовали жители Владимира), а «всего лишь» ослепил их и отпустил.
Как бы оборотной стороной отношения к убийству было отсутствие после отмены в третьей четверти XI в. кровной мести законодательного права на него: вопреки обыденному представлению о «мрачном средневековье» в домонгольской Руси не существовало такого вида наказания за преступления, как смертная казнь.
Монгольское завоевание стало толчком к изменению отношения к убийству. Уже после битвы на Калке произошло событие, не имевшее аналогий в русской истории с 945 г. (т. е. с языческой эпохи): три пленных князя (в т. ч. киевский Мстислав Романович) были преданы смерти. В 1238 г. был убит попавший в плен ростовский князь Василько Константинович. После установления власти Орды получила распространение практика казней ханами неугодных вассалов. Были убиты Михаил Всеволодич Черниговский (1246 г.), Андрей Мстиславич, еще один из князей черниговского дома, Роман Ольгович Рязанский (1270 г.). В Каракоруме в 1246 г. был отравлен великий князь владимирский Ярослав Всеволодич. Подобная практика продолжилась в XIV столетии: были казнены Михаил Ярославич Тверской (1318 г.), его сын Дмитрий и Александр Новосильский (1326 г.), Федор Иванович Стародубский (1330 г.), Александр Михайлович Тверской и его сын Федор (1339 г.).