Совокупность всех этих новшеств в устройстве великокняжеского управления ставила деятельность исполнительных органов великокняжеской власти на новое основание. Их личному составу предстояло перевоспитание в духе ответственной правительственной деятельности агентов верховной державной власти, покорных орудий воли своего государя. С их полномочий снималась печать самостоятельного, хотя и пожалованного им, права. В этих полномочияхтолько проявление единой верховной власти через деятельность подчиненных органов ее управления. Однако, на создание бюрократического управления не было еще сил, средств и организационного умения. Возникает сложная система отношений, основанная на приспособлении к задачам и формам государственного строительства самодержавной власти той социальной силы, которая была искони опорой и сотрудницей великокняжеской деятельностибоярства. Основная черта этого приспособления в более определенной и отчетливой дифференциации всего личного состава великокняжеского двора, прежних его вольных слуг на разрядымосковские «чины». И в этом процессе подлинно велико значение притока в состав боярства значительного количества новой знати, владельцев вотчинных княжений и прочих «родословных» людей. прежний, более тесный круг ближних слуг великого князя должен был сильно расшириться и получить иную общественную окраску. Нелегко было определить положение служилых князей в рядах московского боярства. Эта задача была разрешена во времена Ивана III и Василия III постепенной выработкой системы местнических счетов. У Ключевского находим весьма ценное указание, что корни местничества надо искать не в боярских, а в княжеских традициях. Общие его основания вытекали из принципа княжеского братского равенства и старейшинства. В договорах между князьями встречаем тщательные оговорки о том, что одни из них выступают в поход только под условием, что во главе рати сам великий князь, других он посылает со своими сыновьями, а заменит его боярин-воевода, то и удельные князья посылают полки со своими воеводами. Великие князья стремились поднять свою военную власть над этими счетами, и им это часто удавалось. Но такие воззрения и навыки пустили глубокие корни среди служилых князей. На службе великому князю эта традиция получила особо острое значение, как гарантия высокого служебного и общественного положения родословных лиц. В известной и не малой мере служилые князья остались и на этой службе владетельными князьями. Их ратные силы, их вооруженные дворы составляют особые полки в великокняжеском войске, под их личным командованием, не входят в общий распорядок московской армии, а становятся в строй подле московских полков, «где похотят». Только к концу княжения Ивана III служилые князья появляются все чаще в роли воевод над московскими полками, все еще не смешиваясь с московским боярством. То же, что по этим наблюдениям Ключевского отмечено в ратном деле, происходит и в великокняжеском совете: великий князь совещается «с князьями и боярами», в его окружении сравнительно долго различны две группы, разного генеалогического состава. Это вступление князей в ряды слуг великого князя неизбежно повлияло на положение боярства. Его прежний состав переживает расслоение. Верхи старинного московского боярства успешно отстаивают свои позиции, находя поддержку в близости к великому князю и собственном значении крупных землевладельцев. Но ряд элементов в составе вольных слуг боярского происхождения сходит на вторую ступень в строе служилого люда. Официальная терминология эпохи сохранила любопытные черты этого переходного момента. Часть служилых людей великокняжеского двора, утратив звание боярина, сведенная к положению «детей боярских», сохраняет, однако, боярское положение в служебном отношении. Так, полагаю, нужно понимать «детей боярских, за которыми кормления с боярским судом» Судебника 1497 года (в царском Судебнике это уже черта фактически устарелая) и тех «детей боярских, которые у государя в думе живут». Нет основания видеть в них явление новое, плод антибоярской политики великокняжеской власти, как и в думных дьяках, этих потомках прежних дьяков введенных, великих и ближних.
Старинные элементы великокняжеского двора и совета оттеснены на второй план наплывом родословных людей, но значения своего не теряют. Княжеские и боярские верхи стали в первых рядах московского дворового строя, а вернее сказать, во главе его, так как «дворянами» государя, князя великого, они не считались и не назывались. Этот термин лишь постепенно, после долгих колебаний терминологии, покрыл второстепенный слой прежних вольных слуг, т.е. детей боярских. Долго еще держится различие «детей боярских двора великого князя» от рядовых великокняжеских дворян. Во всей этой перестройке великокняжеского двора идет борьба разнородных тенденций, вытекающих, с одной стороны, из организации службы и близости к центру великокняжеской власти, а с другойиз родословного начала, связанного с общественным положением служилого человека по его «отечеству». Для родословных верхов эта борьба закончилась установлением местничества с его двумя противоречивыми основаниями, родословным и разрядным. «Место» боярина в служебных и придворных выступлениях должно определяться по отношению к поставленным выше, рядом и ниже егоих относительной родовитостью. Но то, что мы назвали бы рангом должности не имеет отношения к «месту»: должность может быть выше или ниже, лишь бы служебное соотношение сослуживцев не нарушало местнических счетов. В распорядках местничества особенно ярко сказался служилый характер боярского аристократизма: при всем сознании, что «породой» государь не жалует, сама родовитость боярская, хотя бы и княжеская, определяется не только родословцем, но и разрядной книгой, закрепляющей успехи служебного возвышения или придворной карьеры в «родословном» значении местнических счетов, и может «захудать» вне такого служилого разрядного осуществления. Местничество имело, несомненно, свой политический смысл. Оно связывало верховную волю самодержавного государя рядом неизбежных норм, которые ему приходилось соблюдать в распоряжении служилыми силами. Связывало оно государя и в делах совета. Представление о великокняжеском советнике тесно ассоциировано с боярским званием. Введенные бояре сменились думными, и, по существу, это смена скорее терминов, чем явлений. Но местнические воззрения наложили на «сказывание» боярства (прежний «ввод») особое ограничение, вынуждая великого князя считаться с родословной бояр при сообщении им думного чина. Расширение круга членов боярской думы достигалось «думным» характером чина окольничего, как младшего боярского звания, через который проходило боярство, второстепенное по знатности, и дальше которого не шли местнически-младшие боярские фамилии. Достигалось оно также сохранением в государевой думе детей боярских и видной ролью, какую играли в ходе думных дел дьяки великого князя. Но все это лишь смягчало аристократический характер боярской думы, но не снимало основного противоречия в существе этого учреждения. Орган верховной власти, стремившийся к неограниченному самодержавию, определялся в своем личном составе не свободным выбором государя великого князя, а его волей, связанной обычно-правовыми воззрениями и притязаниями высшего слоя своих родословных слуг.
Правительственное значение боярской думы могло только сильно возрасти в пору коренного и крупного расширения задач и деятельности правительственной власти с образованием обширного великорусского государства. Боярские приговоры обычная форма указной и уставной деятельности великого князя. Суд «с боярами своими» (судебное заседание боярской думы) - нормальная форма великокняжеского суда. По совету с князьями и боярами ведет великий князь внешнюю политику, переговоры с иностранными державами, заключает и разрывает договора. Имела ли боярская дума во всей этой деятельности самостоятельное политическое значение? Несомненно имела в общественном сознании Московской Руси. Но для правильной характеристики и оценки этого значения не следует стоять на формальной, государственно-правовой («конституционной») точке зрения. С такой точки зрения боярская дума, конечно, не ограничивала власти государя. Но она была носительницей традиционных форм деятельности его власти, традиционных обычно-правовых воззрений на весь уклад общественных отношений и на приемы суда или управления. Охрана «старины и пошлины», сложившихся обычных порядков и признанных прав, искони считалась идеальной задачей княжеских советников. И сама служба бояр не только мечом, но и советом входила существенным элементом в состав этой «старины и пошлины». А стремление великокняжеской власти к неограниченному самодержавию ставило ее волю как по отдельным конкретным вопросам, так и принципиально в существенное противоречие с традиционным строем отношений и самим представлением о связанности всякой власти той «пошлиной», что «исстари пошла».
Перед правительством Московского государства стояли организационные задачи огромной трудности. Только что собрав к одному центру все нити господства над Великороссией оно стремилось создать большую и надежную воинскую силу, построить систему государственных финансов, наладить эксплуатацию всех сил и средств страны, недостаточность которых для все разраставшихся нужд «государева дела» ощущалась на каждом шагу. Это было по плечу только очень сильной и крепко централизованной власти. Борьба за осуществление такой власти, напряженная и порывистая, составляет основную и характерную черту внутренней политической истории Московского государства. В связи с «вотчинным» строем политических представлений той эпохи и общими условиями «собирания власти», рассеянной по вотчинным владельческим ячейкам, строилось в этом процессе московское самодержавие, разрушая все обычно-правовые традиции и устои общественного быта. С первых же шагов оно встретило на своем историческом пути охранительную инерцию боярства, и его тяга к самовластию пришла в столкновение с общественным воззрением на ценные правовые гарантии «старины и пошлины», соблюдаемой во всех областях суда и управления. На этой почве, на вопросе о связанности власти обычно-правовой традицией или ее самодержавной неограниченной свободе разыгрываются все наиболее яркие конфликты между московскими государями и боярством.
При Иване III знаем только один пример крутой расправы великого князя с «высокоумием» боярказнь Стародубского-Ряполовского и насильственное пострижение в монахи князей Патрикеевых, отца и сына. С.М. Соловьев убедительно и метко связал эту расправу с придворной борьбой по вопросу о престолонаследиибыть ли преемником великого князя Ивана Васильевича его внуку Дмитрию или сыну Василию. О деле этом было уже упомянуто выше. Бояре-князья стояли за право на власть Дмитрия-внука, как первенца великого князя Ивана Ивановича, соправителя отцу великому князю Ивану III, против сына царевны Софьи, на стороне которого в придворной среде стоят угодники великокняжеской власти, «меньшие» люди, неродословныедети боярские и ближние дьяки великого князя. По поводу этого конфликта великий князь Иван, как мы видели, особо резко и определенно выразил свое притязание на полную свободу распорядиться судьбой государства по своему самодержавному усмотрению. Устойчивая придворная традиция связала с именем и влиянием Софьи Палеолог начало «нестроения» при дворе великого князя, ломки старых обычае, разлада между государем и его советниками-боярами. Думные люди ропщут на «высокоумие» великого князя, который стал удаляться от боярской среды, возноситься над ней державным повелителем и решать дела помимо боярской думы с доверенными любимцами, «запершись сам третей у постели». Такое «несоветие» государя вызывает их гневные укоры. Речи, за которые великий князь Василий III казнил сына боярского, из тех «которые в думе живут», Берсеня Беклемишева, звучат и в писаниях князя Андрея Курбского, который осудил Грозного за «непослушание синклитского совета». Протест направлен на единоличные решения, на личное властвование с укором за «величество и высокоумие гордости», по выражению анонимного автора «иносказания» при «Беседе Валаамских чудотворцев», и мотивированной, как у Курбского тем, что царь «аще и почтен царством, а дарований которых от Бога не получил, должен искать доброго и полезного совета». Мысль эта, в которой основной моментотрицание самочинного личного властвования, выходит за пределы защиты значения боярской думы, и, например, у двух последних авторов развернулась в указание на пользу совета не только «советников, но и всенародных человек», не только «мудрых и надежных приближенных воевод», но и «вселенского совета», созванного «от всех градов и от уездов градов тех». Особо острой стороной того же разногласия между царской властью и боярами, с взаимными попреками за «высокоумие», стал со времен Ивана III личный суд государя великого князя. Личное право карающей власти искони принадлежало князьям. Епископы недаром внушали св. Владимиру, что он «поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милование». Но те же епископы поясняли, что князю, конечно, подобает казнить людей преступных, «но с испытом». Осуществление этой власти сложилось в определенную практику великокняжеского суда «с боярами своими», в форму судебных заседаний царя с боярской думой. Это организованный суд, протекавший в обычных процессуальных формах («со испытом»), суд, по отношению к которому Судебник 1497 года устанавливает, как и для суда «детей великого князя» и для суда боярского, размер взимаемых судебных пошлин. Иван III решительно противопоставил этим формально-связанным проявлениям своей высшей судебной властипритязание на право постановлять решения, которыми налагаются кары и имущественные взыскания помимо правильного судоговорения. «Праведному суду с боярами своими» царская власть противопоставила свою «опалу». Уже при нем слышим протесты бояр против «бессудных» приговоров, как в известном деле князя Оболенского, порешенном великим князем помимо обычного порядка «суда и исправы». А во времена царя Ивана Грозного поднялся с сугубой силой спор об «истинном суде царя и великого князя» в противоположность произвольным царским опалам. Этот спор привел к своеобразному уговору царя с московским народом в 1565 году, когда Грозный уехал из столицы в Александровскую слободу, грозил вовсе покинуть государство, объявил свою огульную опалу на духовенство, бояр, приказных и служилых людей за то, что вся эта среда, через которую государь держит свою землю, «покрывала» по его выражению, от царского гнева тех, кого он захочет наказать «в их винах». Ответное челобитье правящих кругов и всей Москвы гласило, чтобы государь своего государства не оставлял, а в жизни и казни государевых лиходеевего государская воля. И царь Иван согласился вернуться к власти на том, что ему всех изменников и на всех, кто ему непослушен, класть опалу, подвергать их казни и конфискации имущества. Отпадали два обычая, стеснявшие личный произвол носителя верховной власти в деле осуждения и кары, - печалование духовенства за опальных и соблюдение обычных форм верховного суда. Отпадали сильные моральные и формальные сдержки крайних проявлений самодержавного усмотрения над личностью и имуществом «государевых холопов».
По существу царская власть не приобретала в 1565 году никаких новых полномочий. Писал же барон Герберштейн про Василия III, что государь «применяет свою власть к духовным также, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по своей воле жизнью и имуществом всех». Но Грозный, прямолинейный книжник по складу ума, а по натуре требовательный и крайне самолюбивый деспот, стремился не только вырваться из каких-либо формальных стеснений своей власти, а сломить общественное мнение окружавшей его среды, добиться безусловного повиновения не только за страх, но и за совесть, полного и покорного признания всех своих деяний, отказа от малейшего их осуждения, от всякой как формальной, так и моральной, сдержки самых крайних проявлений своей самодержавной воли. Глубоко усвоил он те воззрения на царскую власть, которые так поражали барона Герберштейна в придворной среде времен Василия III. Иноземец-наблюдатель записывает с изумлением, что русские открыто считают волю государяволей Божьей и верят, что все дела государя совершаются по Божьей воле, так как царь во всем совершитель Божественной воли. Недаром отмечает он, что если спросить русского о чем-то сомнительном и непонятном, то обычно получаешь ответ «про то ведает Бог да государь».
Личная власть царя, помазанника Божия, возносилась на недосягаемую высоту над всяким житейским правом, над всякой житейской правдой. Основная идея самодержавия в признании высшей власти и воли государя источником и верховным критерием всякого права и всякой правды. В этом воззрении сущность того, что поклонники русского абсолютизма признали особой «мистикой самодержавия». Яркое выражение найдет эта идея в XVII веке в воззрениях царя Алексея Михайловича, большого поклонника памяти Грозного. Царь Алексей верил в священный характер царского сана, в непосредственное руководительство царской воли божественным «извещением» и поэтому требовал от подвластных не только нелицемерной службы, но и «радостного послушания», осуждая тех, кто «не со всем сердцем» прилежит царю. Отсюда у него постановка милости царской выше всякого права и отрицание личных, частных прав перед верховным усмотрением государя. А в XIX веке та же идея воскресает с новой силой в официальной теории Николаевского абсолютизма, согласно которой верховная власть, как орудие Провидения, имеет для общественной жизни то же значение, что личная совесть, просветленная религией, для частных житейских отношений. Теория безусловной власти разрастается до учения о безусловном авторитете царской власти. В этой ее эволюции заложены глубокие основы восточного цезарепапизма, метафизической надстройки над реальной действительностью самодержавия. Так и Грозный признавал ответственность царской власти перед Богом за чистоту веры в подвластном народе и призвание светской власти руководить религиозно-нравственной жизнью населения страны.