На деле над Московской Русью прошли разрушительные бури эпохи казней и дворцового разгула, разгрома бытовых традиций и устоев силой царской опричнины. Мертвой зыбью затихали они, отравляя подозрительностью, затаенной враждой, сыском и произволом опал «мудроправство» Бориса Годунова. Общественная совесть не формировалась проявлениями такой власти, а замирала в «безумном молчании всего мира» по меткому слову чуткого современника. А когда боярская среда получила вновь возможность поднять свой голос, она заговорила о судебных гарантиях от произвола царской карающей власти. Боярский царь Василий Шуйский обязался в особой «крестоцеловальной записи» никого не казнить, ни у кого не отнимать имуществ, «не осудя истинным судом с боярами своими».
В попытке отстоять перед крайностями царского самовластия правоохранительную функцию боярской думы лежит основной мотив боярской оппозиции XVI века. В этой функции состояло существенное значение думы, а она неотделима от боярской службы советом, от правообразующей деятельности боярских приговоров. Но в этом круге понятий и стремлений нет «правительственного предания, шедшего из уделов»: его основа старше, шире и глубже, и искать ее надо в исконной традиции о связанности княжеской власти обычно-правовой «стариной и пошлиной». Во главе оппозиции царскому самодержавию видим, преимущественно, представителей титулованного боярства. Но защищают они не удельно-вотчинные княжеские притязания, а боярскую старину иширеземскую старину.
Однако рядом с этим земским моментом боярской оппозиции стоит другойродословный. Царская власть, все более расходясь с боярством, находит себе новую социальную опору в организации более демократических слоев населения. Устроение на новых началах воинской службы и податного тягла разрушало в корень привилегированное служилое и землевладельческое положение потомков владетельного княжья, а затем и всего знатного боярства. Защита земской обычно правовой старины тесно переплеталась с защитой привилегий боярского класса. Оба эти создания гибли вместе под ударами самодержавия. Иона нашла себе мощную поддержку во враждебных боярству интересах средних слоев русского общества, главным образомносителей рядовой службы и мелкого служилого землевладения. Опираясь на них, боевая сила самодержавия смогла развернуться свободно против боярства и всей земской пошлины.
VI
Рядом с князьями и боярами стоят в большой близости к великокняжеской власти «государевы богомольцы». Церковь была в старой Руси крупной общественной и политической силой. Русская митрополиячасть Константинопольской патриархииимела вне Руси высший центр своего церковного управления во власти «вселенского» патриарха Византии. Патриарх поставлял на Русь главу местной церковной иерархии, по общему правилу, из клириков царствующего града. Образованный иерарх, облеченный обширными полномочиями, являлся в страну, которая представлялась просвещенной Византии варварским миром, как носитель высшей культуры и представитель высшей, независимой от местных сил, духовной власти. Такая организационная основа русской иерархии давала ей, в значительной мере, самостоятельное положение в русском политическом мире. И это самостоятельное значение русской митрополии в ряду местных политических сил увеличивалось раздельностью и дробностью политического господства русской княжеской власти. В XIV и XV столетиях разделение русских земель между двумя крупными политическими организациямиЛитовско-русским государством и Великорусским великим княжением чрезвычайно осложняло положение митрополии всея Руси. Переход митрополичьей резиденции из Киева на великорусский север во Владимир, связал митрополию ближе и теснее с великорусскими отношениями и интересами. Владимирский двор митрополита всея Руси стал центром для тех общественных групп - великокняжеского боярства и духовенствакоторые с особой остротой переживали тягостные последствия распада более широких политических связей в удельно-вотчинном дроблении территории и власти. В этой среде возник в первые годы XIV века при митрополите Максиме замечательный памятник письменностиобширный летописный свод, общерусский по кругозору и основной тенденции, общерусский и по материалу, собранному из местных записей о событиях в северной, западной и южной Руси. Эта же среда, при личной поддержке митрополита Максима, вдохновила тверского князя Михаила Ярославича принять титул великого князя всея Руси и сделать неудавшуюся, но показательную попытку возродить подчинение всей Великороссии единой и более сильной великокняжеской власти. Ближайшие преемники митрополита МаксимаПетр и Феогностглубоко усвоили те же великорусские политические тенденции, но, вместе с великокняжеским боярством, которое отхлынуло от Твери к Москве и здесь нашло искомый центр новой объединительной работы, направляют силу своего пастырского влияния на поддержку стремлений московских князей к усилению великокняжеской власти.
В таких условиях нарастает процесс национализации русской церкви. Преемником Феогноста на митрополичьей кафедре видим крупного политического деятеля, который вышел на митрополию из боярской среды великокняжеского двора и волею судеб стал не только правителем церкви, но и руководителем политической жизни Великороссии. Ярче и более последовательно, чем при его предшественниках, служит теперь высшая иерархическая власть целям мирской политикив защите притязаний московского князя на великорусское великое княжение, в усилении его власти над другими владетельными князьями северной Руси, в борьбе с Литвой за западнорусские области. Митрополит-правитель вдохнул в великокняжескую политику определенную идеологиюцерковно-религиозную и, тем самым, национальную. В оживленной переписке с Константинополем и в пастырских наставлениях русским князьям митрополит Алексей развивает воззрение, что православная Русь - часть священной христианской политии, политического тела Церкви, а власть великого князя всея Руси и русского митрополитаорганы его устроения и защиты. Отсюда, с одной стороны, вывод, что борьба Москвы с «языческой» Литвой «огнепоклонника» Ольгерда заслуживает сочувствия и поддержки всего христианского мира, а, с другой, требование, чтобы русские князья блюли свое «одиначество» с великими князем, скрепленное крестным целованием, и служили его делу своей ратной силой под страхом отлучения не только митрополичьего, но и патриаршего.
Политика митрополита Алексея ставила ребром вопрос о великорусском характере митрополии, о превращении русской церкви в учреждение Великорусского государства. Но был он не московским митрополитом, а «Киевским и всея Руси». Национально-великорусское направление его деятельности придавало односторонне-политическое значение его иерархической власти над русскими епархиями Литовско-русского государства. Митрополия оказалась на безвыходном распутье. Неизбежным становилось ее разделение между двумя поместными церквямивеликорусской и западнорусской. Великий князь Дмитрий Донской шел на это, по смерти Алексея, лишь бы сохранить в своих руках назначение кандидата на митрополичью кафедру и ее влияние в составе активных сил великокняжеской политики. Но значительная часть духовенства дорожила исконным единством митрополии. Это единство имело и свой, притом не малый, политический вес, как условие влияния Москвы на православные области западной Руси, особенно же на русские земли, колебавшиеся между Москвой и Литвой, в которой они искали опоры против московского засилья. Затяжная церковная смута, суть которой в борьбе за и против притязания московского великого князя избирать кандидата в митрополиты, за и против единства митрополии, кончилась победой этого единства и независимости митрополии от великокняжеской власти. Митрополиты Киприан и Фотий порвали с традициями Алексея, отделили свою политику от великокняжеской, поставили себя в положение митрополитов всей Руси, которые правят церковью, опираясь на высшую иерархическую власть константинопольского патриарха, а в делах мирских стремятся наладить приязненные отношения к светской власти обоих великих княженийвеликорусского и литовского. Москва потеряла на время одну из существенных опор своих властных притязаний. А митрополия, с другой стороны, выступает в эти годы весьма требовательной защитницей своих мирских интересов и своего пастырского авторитета, перед которыми должен склониться великий князь, духовный сын отца своего, митрополита всея Руси.
Подчинение митрополии и всей церковной иерархии великокняжеской власти имело для последней огромное значение не только в сферах международных и межкняжеских отношений. Церковь была носительницей не только духовной, но и весьма значительной мирской общественной силы, благодаря крупным размерам землевладения церковных учреждений и их экономической роли, как единственного обладателя сравнительно крупного денежного капитала. Размеры церковного землевладения не поддаются сколь-нибудь точному учету. От середины XVI векаа за первую его половину едва ли можно предполагать особенно большой рост этого землевладенияимеем сообщение иноземца, будто монастырское землевладение охватило до трети всех земель Московской Руси. Можно признать, что такое глазомерное определение было сильно преувеличено, вероятно даже намеренно и тенденциозно, теми собеседниками из московского боярства, от которых получил свои сведения капитан Чанслор, передавший их автору рассказа о далекой Московии Клеменсу Адаму. Но если мы вспомним ряд благоприятных условий развития этого землевладениякрупные земельные вклады князей и вотчинников-бояр, хозяйственную энергию монастырей, их значение как первой на Руси капиталистической силы, широкие размеры льгот и пожалований в их пользу, острую тревогу, какую вызывает рост именно монастырского землевладения в московском правительстве и светском служилом обществе во времена Ивана III, а с другой стороны сравним сообщение Чанслора с обычным для позднего западно-европейского средневековья определением размеров церковного землевладения в 1/5, ¼ и даже 1/3 всех земель той или иной страны, - возможное преувеличение такой расценки не представится чрезмерным. Рядом с монастырским стоит землевладение епископских кафедр и крупное землевладение самой митрополии.
Положение этих земель в составе великорусского княжества было, по существу, тождественно с положением княжеского и боярского землевладения. Вотчины принадлежали отдельным церковным учреждениям, которые и были, в лицах своих начальных властей, полноправными их владельцами. Среди них митрополичьи вотчины составляли особую крупною единицу, и только этих вотчин касались грамоты и порядки, какими были обеспечены права и имущества митрополии. У других духовных вотчинниковепископов, игуменовбыли свои, помимо митрополии, права, гарантии и грамоты. Это ставило их в прямые, непосредственные отношения к княжеской власти наряду со светскими крупными землевладельцами.
Митрополит стоял особо. При Киприане положение митрополии определено совместно великим князем и митрополитом в уставной грамоте, которой придана форма протокола их соглашения. Она и по содержанию близка к договорам между великим князем и его «братьей молодшей» - князьями удельными. Уставная грамота 1392 года обеспечивает самостоятельность митрополичьего суда и управления и ограничение повинностей и платежей населения митрополичьих волостей обычной стариной и пошлиной с отменой всего, что вновь «учинилось»; сбор дани только на уплату татарского выхода в определенном размере оброка-урока по старым оброчным грамотам, с его отменой в те годы, когда не придется давать дань татарам; выступление митрополичьих бояр и слуг в поход под командой митрополичьего воеводы только в тех случаях, когда сам великий князь лично выступает во главе всей ратной силы великого княжения. Внесена в эту уставную грамоту и гарантия иммунитета монастырских вотчин: в монастырские села великому князю не посылать агентов своей власти и не судить их населения: ведают и судят их игумены, а при совместном суде судебный доход делится пополам между великокняжеским и монастырским судьями. Но это не попытка общей гарантии вотчинных привилегий Церкви, а касается она тут только тех монастырей, которые определены как «извечные митрополичьи». «Свои» монастыри были и у владык-епископов, и у князей. Значительнейшие и много второстепенных тянуло ко двору великого князя. При сохранении за митрополитом его юрисдикции и власти иерархической по церковным делам, эти монастыри даже в период наибольшей самостоятельности русской митрополии находились в непосредственной зависимости от великого князя по вотчинному землевладению и привилегированной подсудности игумена, всей братии и монастырских людей великокняжескому суду. Жалованные грамоты, укрепляя вотчинные льготы населения и вотчинную власть игумена, закрепляли связь монастырских владений с великокняжеским двором и устанавливали за ними характер великокняжеского пожалования. Политически власть великого князя над церковными учреждениями вне территории собственных владений митрополии была ближе к ним и сильнее, чем власть главы русской церкви. Недаром видим великого князя в роли защитника церквей и монастырей в Москве и по городам от церковных налогов и поборов митрополита. Монастыри с их обширными вотчинами были предметом особого попечения великокняжеской власти и управление их делами стягивалось все плотнее ко двору великого князя, пока в XVI веке не стало одной из важнейших функций Приказа Большого Дворца.
При таких условиях понятно, что назначение игуменов, особенно в более значительные монастыри, было делом весьма существенным для великого князя и перешло фактически в его руки. Само сооружение новых монастырей происходило обычно с прямым участием великокняжеской власти, по крайней мере в том смысле, что возникающие монастыри, как только обстроятся и поставят свое хозяйство, спешили заручиться жалованными грамотами на свои земли и угодья, на право заселять свои вотчины пришлыми людьми со льготой в государевых пошлинах, на освобождение от подчинения местным властям с прямой подсудностью центральному великокняжескому суду.
Значительная была, с другой стороны, зависимость от великого князя епархиальных архиереев. Средневековая русская епархия представляла собой не только духовно-церковное, но и административно-владельческое учреждение. Само церковное управление, т.е. отношение архиерея к подчиненному белому и черному духовенству, было пропитано началами светского властвования. В центре архиерейского управления стояла деятельность архиерейского дома по суду и расправе над белым духовенством, которое обложено данью и оброками с церковных земель и сборов, и по управлению владычными монастырями, обширными вотчинами и их населением. По делам всего этого управления орудовал целый штат светских архиерейских чиновников, служилых людей разного калибра, наместников и дворян, приказчиков, десятильников и тиунов. Элементы епархиального и вотчинного управления характерно переплетались и сливались в духе общего строя отношений исторической эпохи, когда всякое властвование легко и неизбежно приобретало владельческий уклад. При подобном типе епархиального быта и строя архиереи сближались с боярами-кормленщиками и вотчинниками по своей социальной физиономии и по своей роли в общественном и политическом быту Великороссии. Епископы и игумены«государевы богомольцы» - примыкают к княжескому двору, стоят в рядупо сану в передних рядахс боярами в княжеских советах и княжеской политической деятельности, и вместе со всей высшей общественной силой сосредотачиваются по мерее образования единого великорусского государства ко двору государя великого князя.
Глубоко были заложены во всем строе старорусской жизни основания подчинения Церкви носителю светской власти. Интересы внутренней и внешней политики великокняжеской власти и общее направление ее эволюции к полному едино и самодержавию настоятельно требовали всестороннего использования этих возможностей. Завершение национализации митрополии на великорусской почве, как учреждения в строе Московского государства, стало необходимым элементом строительной работы московских великих князей.
Княжение Василия Темноговремя озлобленной и кровавой смуты, в которой рушились последние устои удельно-вотчинного строя, принесло Московской Руси по ликвидации пережитого кризиса образование той сильной великокняжеской власти, какую унаследовал Иван III, а также упразднение прежнего самостоятельного и самодовлеющего значения митрополии. По смерти митрополита Фотия (1431 г.) на митрополию наречен свой русский кандидат, епископ Иона. Но политические интересы Византийской империи, изнемогавшей под турецким напором, привели к поставлению на Русь митрополита Исидора, грека, который примкнул на Флорентийском соборе к унии с Римом. Его поездка в Италию, возвращение, низложение и бегство затянули на ряд лет прочное решение судеб Русской Церкви. Только в конце 1148 года в Москве решились на поставление Ионы собором великорусских епископов, хотя бы и ценой разрыва с Константинопольской патриархией. Иона явился завершителем деяний Петра и Алексея и стал, вслед за этими святителями, третьим святым московским митрополитом. Канонизацией их памяти Москва освящала национально-великорусские тенденции своей митрополии.